видала. Губы ее начали медленно улыбаться, и она заговорила трогательным, нежным голосом: «поди сюда, мой дружок, подойди, мой ангел». Я думал, что она обращается ко мне, и подошел ближе, но она смотрела не на меня. «Ах, коли бы ты знала, душа моя, как я мучилась и как теперь рада, что ты приехала….» Я понял, что она воображала видеть maman, и остановился. «А мне сказали, что тебя нет — продолжала она, нахмурившись — вот вздор! Разве ты можешь умереть прежде меня?» и она захохотала страшным истерическим хохотом.

Только люди, способные сильно любить, могут испытывать и сильные огорчения; но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека еще живучее природы физической. Горе никогда не убивает.

Через неделю бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.

В голову никому не могло прийти, глядя на печаль бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне, и до сих пор убежден, что никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.

Со смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась новая эпоха — эпоха отрочества; но так как воспоминания о Наталье Савишне, которую я больше не видал, и которая имела такое сильное и благое влияние на мое направление и развитие чувствительности, принадлежит к первой эпохе, скажу еще несколько слов о ней и ее смерти.

После нашего отъезда, как мне потом рассказывали люди, остававшиеся в деревне, она очень скучала от безделья. Хотя все сундуки были еще на ее руках, и она не переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать; но ей недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского дома, к которым она с детства привыкла. Горе, перемена образа жизни и отсутствие хлопот скоро развили в ней старческую болезнь, к которой она имела склонность. Ровно через год после кончины матушки, у нее открылась водяная, и она слегла в постель.

Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне жить и еще тяжелее умирать одной, в большом пустом Петровском доме, без родных, без друзей. Все в доме любили и уважали Наталью Савишну; но она ни с кем не имела дружбы и гордилась этим. Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов, и что за барское добро она никому потачки не даст.

Поверяя Богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».

За месяц до своей смерти она достала из своего сундука белого коленкору, белой кисеи и розовых лент; с помощью своей девушки сшила себе белое платье, чепчик и до малейших подробностей распорядилась всем, что́ нужно было для ее похорон. Она тоже разобрала барские сундуки и с величайшей отчетливостью, по описи, передала их приказчице: потом достала два шелковые платья, старинную шаль, подаренные ей когда-то бабушкой, дедушкин военный мундир, шитый золотом, тоже отданный ей в полную собственность. Благодаря ее заботливости, шитье и галуны на мундире были совершенно свежи, и сукно не тронуто молью.

Перед кончиной, она изъявила желание, чтобы одно из этих платий — розовое — было отдано Володе на халат или бешмет, другое — пюсовое, в клетках — мне, для того же употребления; а шаль — Любочке. Мундир она завещала тому из нас, кто прежде будет офицером. Всё остальное свое имущество и деньги, исключая сорока рублей, которые она отложила на погребенье и поминанье, она предоставила получить своему брату. Брат ее, еще давно отпущенный на волю, проживал в какой-то дальней губернии и вел жизнь самую распутную; поэтому при жизни своей она не имела с ним никаких сношений.

Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства, и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом доме, всё на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.

Наталья Савишна два месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно-христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно поминала Бога. За час перед смертью, она с тихою радостию исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.

У всех домашних она просила прощенья за обиды, которые могла причинить им, и просила духовника своего, отца Василья, передать всем нам, что не знает, как благодарить нас за наши милости, и просит нас простить ее, если по глупости своей огорчила кого-нибудь, «но воровкой никогда не была и могу сказать, что барской ниткой не поживилась». Это было одно качество, которое она ценила в себе.

Надев приготовленный капот и чепчик и облокотившись на подушки, она до самого конца не переставала разговаривать с священником, вспомнила, что ничего не оставила бедным, достала десять рублей и просила его раздать их в приходе; потом перекрестилась, легла и в последний раз вздохнула, с радостной улыбкой, произнося имя Божие.

Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение.

Что́ж, ежели ее верования могли бы быть возвышеннее, ее жизнь направлена к более высокой цели; разве эта чистая душа от этого меньше достойна любви и удивления?

Она совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни — умерла без сожаления и страха.

Ее похоронили, по ее желанию, недалеко от часовни, которая стоит на могиле матушки. Заросший крапивой и репейником бугорок, под которым она лежит, огорожен черною решеткою, и я никогда не забываю из часовни подойти к этой решетке и положить земной поклон.

Иногда я молча останавливаюсь между часовней и черной решеткой. В душе моей вдруг пробуждаются тяжелые воспоминания. Мне приходит мысль: неужели Провидение для того только соединило меня с этими двумя существами, чтобы вечно заставить сожалеть о них?…

————

ПЕЧАТНЫЕ ВАРИАНТЫ.

ВАРИАНТЫ ТЕКСТА

«СОВРЕМЕННИКА» 1852 г., № 9.

Стр. 3, строка 8 св.

Вместо: образок моего ангела, — портрет моей маменьки,. Изменение по требованиям цензуры.

Стр. 8, строка 6 св.

В изд. 1856 г.: не замечала того, что мы вошли. — вместо «Совр.»: не замечала и того, что мы вошли. Так же, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 26.

В «Совр.» к VIII главе имеется эпиграф:

Oh, rendez moi mon ignorance!

Follets, dansez, dansez, dansez.

Beranger.[48]

Стр. 27, строка 14 сн.

Вместо: Ежели судить по настоящему, — Ежели судить как по настоящему.

Стр. 29, строка 4 св.

Вместо конца первого абзаца X главы, начиная со слов: Две главные страсти — в «Совр.»: Он был человек с пылкими страстями.

Стр. 30, строка 12 св.

Вместо конца абзаца, начиная со слов: Его натура была одна — в «Совр.»: Его взгляд на вещи всегда был довольно гибок. Его натура была одна из тех, которым нужна публика. Его жизнь была так полна увлечениями всякого рода.

Стр. 35, строка 18 св.

Вместо: в слезах повалился на землю!… — в слезах пал на землю.

Стр. 35.

Вместо начала последнего абзаца XII главы, кончая словами: в чулане. — в «Совр.»: Стараясь расположиться попокойнее, я зацепил ногою сломанный стул, стоявший в чулане, и произвел шум.

Стр. 35, строка 1 сн.

Вместо: девка Наташка. — девка Наталья.

Стр. 36, строка 2 св.

Вместо: Горничная Наташка — Горничная Наташа.

Стр. 36, строка 4—5 св.

Вместо: возложили на Наташку. — возложили на Наталью.

Стр. 36.

Вместо второй половины первого абзаца XIII главы, начиная со слов: Но напудренная голова — в «Совр.»: Она даже подавила в сердце своем любовь к молодому официанту Фоке.

Стр. 36, строка 21 сн.

Вместо: С тех пор Наташка — С тех пор Наташа.

Стр. 43, строка 19 сн.

Вместо: уютно укладываюсь — охотно укладываюсь.

Стр. 57.

В «Совр.» к XIX главе имеется эпиграф:

Honny soit qui mal у pense.[49]

Стр. 62, строка 14 сн.

В изд. 1856 г.: — Э, Сергей! сказал я ему: — вместо «Совр.»: — Э, Сережа! сказал я ему:. Так же, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 65 строка 13 св.

Вместо: внимательно всматривались; — внимательно рассматривались;.

Стр. 72, строка 22 св.

В изд. 1856 г.: Я вспомнил луг — вместо «Совр.»: Я вспоминал луг. Так же, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 80, строка 11 св.

В изд. 1856 г.: обнять и благословить их: — вместо «Совр.»: обнять тебя и благословить их:. Так же, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 81, строка 15 св.

Вместо: в бреду, — в горячности,.

Стр. 82, строка 13—12 сн.

В изд. 1856 г.: «здесь нельзя пройти — ход из дверей.» — вместо «Совр.»: «здесь нельзя пройти — ход из девичьей.». Также, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 90 строка 10 св.

Конца абзаца, начиная со слов: Прежде чем душа — в «Совр.» нет.

Стр. 91, строка 2 сн.

В изд. 1856 г.: надо бы приготовить — вместо «Совр.»: надо было приготовить. Так же, как в «Совр.», и в рукописи III ред., почему нами и взят текст «Совр.».

Стр. 94, строка 16 св.

В изд. 1856 г.: отданный в ее полную собственность. — вместо «Совр.»: отданный ей в