Милка ведетъ себя очень дурно, — безпрестанно приходитъ къ моимъ дверямъ и воетъ, такъ что я вѣлѣла Никитѣ ее запереть. Не то, чтобы я вѣрила замѣчанію, а это мнѣ разстраиваетъ нервы. Успѣхи твои въ игрѣ очень радуютъ меня. Ты знаешь, что я не люблю вообще, когда ты играешь, но теперь я радуюсь этому, потому что ты это дѣлаешь для дѣтей. Я знала впередъ, что ты навѣрное выиграешь. Извини меня, что я даю тебѣ совѣты, я позволяю это себѣ только тогда, когда дѣло идетъ о дѣтяхъ. Мнѣ кажется теперь довольно играть, и пора тебѣ ѣхать въ Петербургъ. Сдѣлай это, мой другъ, и ты меня совершенно успокоишь. Ты обѣщался мнѣ сдѣлать это еще въ томъ мѣсяцѣ, но все откладывалъ. Ради Бога не откладывай больше, ты знаешь, какъ это важно. [60] Прошу тебя, ежели ты меня любишь, ежели ты дорожишь моимъ счастьемъ и спокойствіемъ, завтра же уѣзжай [въ] Петербургъ и употреби всѣ усилія. Ежели бы дѣти наши были узаконены, я бы была совершенно счастлива и спокойна. Я чувствую, что мнѣ не долго жить, Alexandre, но какъ мнѣ не больно будетъ разстаться съ тобой, съ дѣтьми, я привыкла къ этой мысли и умерла бы спокойна, ежели бы знала, что дѣти мои не будутъ обвинять меня. Еще разъ прошу тебя: сдѣлай это. Пожалуйста не безпокойся на счетъ моей болѣзни, я скоро выздоровлю, а то я знаю тебя, вмѣсто того, чтобы ѣхать въ Петербургъ, ты прилетишь ко мнѣ. Не дѣлай этаго, это меня огорчитъ. Прощай мой ангелъ. Молю Бога и Ангела Хранителя, чтобы онъ помогалъ тебѣ во всѣхъ предпріятіяхъ твоихъ… не твоихъ, а нашихъ… Я тебѣ мало пишу, потому что уже поздно, а я еще хочу написать дѣтямъ.—

<Милые мои друзья и дѣти Володенька М. и Васенька. Не ожидайте найдти въ этомъ письмѣ радости и утѣшенія, напротивъ, оно для васъ будетъ очень грустно. Васъ нѣтъ у меня, и нѣтъ у меня веселыхъ мыслей, — но мысль моя всегда съ вами: нѣтъ часу, въ который бы я нѣсколько разъ не думала о васъ, нѣтъ ночи, чтобъ я не видѣла васъ во снѣ. Всякую минуту, гдѣ бы я не была, мнѣ все кажется, вотъ вбѣгутъ мои шалуны; но вспомню, что васъ нѣтъ, и одно воображеніе рисуетъ мнѣ васъ, какими вы были и какими вы будете, но можетъ быть оттого, что я одна, или оттого, что нездорова, мнѣ страшно за васъ. — Слушайте меня, дѣти, теперь я съ вами буду говорить не какъ съ дѣтьми, а какъ съ добрыми и разсудительными мальчиками. Старайтесь понять меня. Я обязана передъ Богомъ объявить вамъ печальную для васъ истину. Когда вы узнаете ее, обѣщайтесь исполнять мою просьбу. Слушайте. Когда мужчина и женщина любятъ другъ друга и хотятъ навсегда жить вмѣстѣ, они идутъ въ церковь [61] и передъ лицомъ всего свѣта клянутся вѣчно любить другъ друга и просятъ Бога благословить ихъ союзъ, и Богъ благословляетъ ихъ. Тогда они дѣлаются мужъ съ женой и называется «они женились». Но есть несчастные люди, любовь которыхъ Богъ не благословляетъ, и за то, что они противъ воли Божьей живутъ вмѣстѣ, Богъ наказываетъ ихъ и ихъ дѣтей. Это грѣхъ и большой грѣхъ. Богъ не благословилъ любовь мою къ вашему отцу, потому что я была замужемъ еще прежде за Княземъ. Онъ не любилъ меня, и я тоже не могла любить его, хотя онъ не злой человѣкъ, но жалкой и несчастный. Отъ этаго старшій братъ вашъ, сынъ Князя, живетъ не съ вами, отъ этаго вы мои дѣти, а не можете быть дворяне и мои наслѣдники, отъ этаго я несчастна и прошу Бога, чтобы онъ не наказывалъ васъ, а всю тяжесть наказанія прошу его, чтобы онъ позволилъ перенести одной мнѣ; отъ этаго же я васъ, дѣтей своихъ, прошу простить меня и обѣщать мнѣ никогда ни съ кѣмъ про это не говорить и не обвинять меня. Ежели бы вы знали, дѣти, какъ мысль, что я васъ родила можетъ быть на ваше несчастіе, мучаетъ меня, и ежели бы вы знали, дѣти (впрочемъ, рано или поздно вы узнаете), что заставило меня поступить противъ воли Божіей. Любовь, дѣти! Теперь для васъ это слово безъ значенія, но что значитъ это слово, вы поймете когда-нибудь и тогда поплачете о вашей бѣдной матери. Я не знаю, догадывались ли вы о томъ, что я вамъ объявила, но ежели нѣтъ, то я увѣрена, то вамъ легче узнать это отъ самой меня, чѣмъ вы могли бы, чего я боялась, узнать это отъ людей постороннихъ и особенно которые васъ не любятъ. Теперь вы пожалѣете обо мнѣ, поплачете, [61а] вспомните, что во всемъ воля Божья, и что это крестъ. Онъ послалъ намъ, мнѣ и вамъ, крестъ, который мы должны нести безъ ропота, и надѣяться на Его безконечную милость. Онъ не накажетъ васъ. Такъ много злыхъ и нечувствительныхъ людей, что нашлись бы и можетъ найдутся люди, которые опишутъ вамъ такъ ваше положеніе, что вамъ больно будетъ подумать о немъ. Не слушайте никого и знайте и помните только то, что во всемъ опредѣленіе свыше, и что, ежели бы можно было, то мать ваша сейчасъ отдала бы свою жизнь, чтобы избавить васъ отъ этаго положенія. Я нездорова, и кто знаетъ, можетъ я васъ больше не увижу. Теперь я спокойна, вы [и] чувства ваши ко мнѣ не измѣнятся. Прощайте, друзья мои, Ангелы мои. Нѣжно, нѣжно цѣлую васъ и молю Бога, чтобы онъ не оставилъ васъ. Прощайте, дѣти.>[86]

Къ письму этому была приложена записка отъ Мими Коферталь слѣдующаго содержанія.

Княгиня очень больна. И. И. говорилъ мнѣ, что даже опасно больна. Мысль, что она не встанетъ отъ этой болѣзни, не оставляетъ ее, и эта мысль болѣе всего меня пугаетъ, хотя она совершенно спокойна. Вы хорошо сдѣлали, ежели бы приѣхали. Она безпрестанно въ бреду говоритъ про васъ и думаетъ, что вы въ Петербургѣ. Видно, что ее мучаетъ, что вы такъ далеко отъ нея. Я уже четвертую ночь провожу на волтеровскомъ креслѣ въ спальнѣ Княгини, но вамъ нечего говорить о моихъ чувствахъ къ ней. Вы знаете, что всѣмъ пожертвовала бы для нея, не только что нѣсколькими безсонными ночами. Я дѣлаю это съ удовольствіемъ и не ропщу.

Пріѣзжайте же поскорѣй, съ совершеннымъ уваженіемъ и т. д.

<Отвѣтъ Володи. — Милая maman! — Письмо твое огорчило меня не тѣмъ, что́ ты намъ въ немъ объявила (я ужъ это прежде зналъ), но тѣмъ, что ты говорила про это — тебѣ вѣрно это больно. Прежде, еще когда я не зналъ этого, но многое мнѣ казалось страннымъ, я не спрашивалъ у тебя объ этомъ, потому что предчувствовалъ, не знаю, почему, что тебѣ больно будетъ говорить. Я не понимаю, зачѣмъ [62] ты написала намъ это. — Неужели ты думала, что намъ когда нибудь придетъ въ голову судить тебя. Я отвѣчаю за себя и за братьевъ, что не только судить съ другими объ этомъ, но и въ голову никогда намъ не придетъ между собою разсуждать объ этомъ. Мы тебя любимъ, такъ чего же намъ больше. — >[87]

На другое же утро отецъ заѣхалъ къ намъ въ пансіонъ. Я это время сочинялъ отвѣтъ на грустное письмо, которое получили наканунѣ отъ maman, въ которомъ она намъ описывала наше положеніе незаконныхъ дѣтей, но описывала его такъ, какъ могла только это сдѣлать мать, чтобы не оскорбить нашего самолюбія, но только заставить насъ полюбить ее еще больше (и такъ какъ съ любовью, по крайней мѣрѣ во мнѣ, всегда неразлучно чувство страданія) и жалѣть ее еще больше. Я прежде уже зналъ это, Володя тоже, но мы сами, по догадкамъ отыскивая рѣшенія нѣкоторыхъ вопросовъ какъ-то: почему Петруша К[озловскій] живетъ особенно отъ насъ, почему и на адресахъ папа было «Высокоблагородію», а на адресахъ maman «Ея Сиятельству» и т. д., узнавъ все, что узнаетъ мальчикъ отъ 12 до 15 лѣтъ въ пансіонѣ, составили себѣ понятіе о нашемъ положеніи. Но въ дѣтяхъ есть врожденное чувство тонкой деликатности, которое не позволяло намъ довѣрить другъ другу наши открытія. Но Вася, узнавъ нѣкоторыя неимовѣрныя вѣщи на счетъ различія половъ и происхожденія рода человеческаго, пришелъ и сталъ объявлять намъ эти новости, увѣряя, что ей Богу это правда, но мы его прогнали, сказавъ, что онъ вретъ и что ему соврали. Потомъ, разбирая тѣ же вопросы, которые и насъ приводили въ затрудненіе, онъ пришелъ повѣрить намъ свои умозаключенія, но и тутъ мы его прогнали и сказали ему, что онъ дрянной мальчишка. Не знаю, какъ другія дѣти, но я, когда еще былъ такъ молодъ, что не имѣлъ никакихъ причинъ подозрѣвать истину, я предчувствовалъ какую то тайну въ моемъ рожденіи. Когда меня бывало накажутъ, поставятъ въ уголъ, мнѣ всегда приходило въ голову, что я самый несчастный мальчикъ, что я должно быть подкидышъ, и что меня за то никто не любитъ. Это не было предчувствіе, а особенная страсть къ несчастію, которая есть въ душѣ у каждаго человѣка. Не то, чтобы человѣкъ желалъ бы быть несчастливымъ, но онъ любитъ знать, что онъ несчастливъ. — Отецъ объявилъ намъ, что ѣдетъ въ деревню и беретъ насъ съ собою сейчасъ же. —

[63] <Что-то защемило у меня въ сердцѣ, когда онъ намъ это сказалъ, и мысль моя сейчасъ обратилась къ матушкѣ.>

18 Апрѣля мы у крыльца Краснинскаго дома вылѣзали изъ дорожной коляски, (въ которой мы помѣстились всѣ 4.) Папа, выѣзжая изъ Москвы, былъ задумчивъ. Когда Володя спросилъ у него, не больна-ли maman, онъ съ грустью посмотрѣлъ на насъ и сказалъ, что да. Въ продолженіи дороги онъ успокоился и былъ, какъ и всегда, но, подъѣзжая къ дому, лицо его все болѣе и болѣе принимало печальное и задумчивое выраженіе, и когда мы выходили изъ коляски, и онъ спросилъ у выбѣжавшего запыхавшагося Фоки: «гдѣ М. Ф.?» голосъ его былъ нетвердъ, и, какъ мнѣ казалось, что за отвѣтъ Фоки такого рода какъ: «они изволили пойдти въ садъ», или «они въ гостиной», онъ сейчасъ бы отдалъ весь свой выигрышъ нынѣшняго года. Но, несмотря на то, что слезы готовы были брызнуть изъ его глазъ, Фока доложилъ, что «они уже 6-й день не изволятъ съ постели вставать», и добрый старикъ Фока, какъ бы жалѣя о томъ, что онъ обязанъ былъ нанести такой ударъ папа, прибавилъ въ утѣшеніе, отворяя въ это время дверь въ