ему способы быть довольнымъ имъ. Чтобы быть довольнымъ въ томъ положеніи, въ которое насъ поставила судьба, нужно имѣть одну изъ трехъ качествъ: или твердость характера и практическую способность къ жизни, которой надѣленъ въ высшей степени Володя, или умѣніе [1 неразобр.] всегда и во всемъ свое тщеславіе, умѣніе, которымъ могу похвастаться, или какую нибудь одну блестящую спеціяльную способность, которой былъ надѣленъ Васенька. Вы знаете, какой онъ былъ музыкантъ! Природа, какъ нарочно, раздѣлила эти качества между нами 3-мя. Извѣстно, что, когда ищешь одну вѣщь между многими, ту, которую нужно, находишь послѣднюю. Это справедливо даже тогда, когда молодой человѣкъ ищетъ себѣ дорогу. Васенька рожденъ, чтобы быть артистомъ, но онъ не убѣжденъ въ томъ, что это его призваніе, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ ищетъ какую нибудь спеціальность и бросается то на филоссофію, т. е. на такую дорогу, на которой прогрессъ его не будетъ повѣряться практической жизнью, и вмѣстѣ съ тѣмъ изъ которой онъ можетъ почерпнуть убѣжденіе о своемъ достоинствѣ, то на музыку, но къ несчастію не остается на этой дорогѣ, но на grand genre,[100] въ которомъ, какъ въ вѣщи очень легкой, и къ которому онъ склоненъ, онъ дошелъ до большаго совершенства. Ни у кого я не видалъ такихъ рукъ и ногтей, какъ у него, зато онъ не выпускаетъ изъ рукъ желѣзки. Онъ знаетъ всѣ великосвѣтскіе анекдоты, отношенія, привычки, онъ отлично умѣетъ быть презрительнымъ, ласковымъ и т. д. Но къ несчастію не на чемъ разыграться этому умѣнію. Въ этомъ городѣ есть 3 или 4 точно порядочныхъ дома, въ которыхъ Васенька свой человѣкъ и только. Онъ такъ привыкъ метаться въ этихъ направленіяхъ, что уже отвыкъ быть естественнымъ. Онъ поступаетъ наоборотъ. Обыкновенно по влѣченію чувствъ становится въ извѣстное положеніе и потомъ обсуживаетъ его, онъ же сначала обсуживаетъ и представляетъ себѣ извѣстное положеніе и потомъ [86] старается стать въ него. Иной день онъ только и говоритъ, что о большомъ свѣтѣ и съ презрѣніемъ смотритъ на все, что́ не большой свѣтъ, другой день онъ сидитъ за какимъ нибудь Шилингомъ, котораго не понимаетъ, и все пустяки кромѣ Филоссофіи. За музыку же, за настоящую наклонность и способность, къ несчастію онъ рѣже всего принимается. —

Ахъ, какъ онъ славно игралъ! Въ наше время (а можетъ быть, и всегда такъ было) развилось несмѣтное количество музыкантовъ, которые не занимаются музыкой, ничего не умѣютъ играть, и вмѣстѣ съ тѣмъ всегда и при всѣхъ имѣютъ дерзость играть и судить и рядить о музыкѣ. Иногда у этихъ безграмотныхъ Господъ точно есть талантъ, но къ несчастiю отъ лѣни или отъ убѣжденія, что подчиниться труду и общепринятымъ правиламъ значитъ подавить талантъ, взглядъ ихъ дѣлается односторонним, руки неспособными, и сами они дѣлаются очень непріятными. Бо́льшей частью жертвою этихъ Господъ дѣлаются форте-піяно, на которомъ они екзекютируютъ свои фантазіи, состоящія изъ ряду диссонансовъ и консонансовъ, хотя и правильно, не имѣющихъ никакого смысла. — Эти Господа играютъ по слуху все, что́ слышутъ, и изкажаютъ лучшія вѣщи. Обыкновенно они удаляются отъ людей, основательно понимающихъ музыку, и даже съ презрѣніемъ отзываются о нихъ, называя ихъ педантами и Нѣмцами, произведенія же своихъ талантовъ отдаютъ на судъ людей, которые безразлично говорятъ «c’est charmant»[101] про шутку Албицкаго и Мендельсона. Сужденія ихъ о музыкѣ похожи на тѣ сужденія, которыя я читалъ въ Французскихъ романахъ (по Французски позволительно врать — ужъ къ этому привыкли), напримѣръ: «Elle exécuta un charmant point d’orgue» или «une touchante mélodie en bémol».[102] Что же всего хуже, это то, что эти имянно Господа даютъ приговоръ всѣмъ талантамъ, имѣютъ апломбъ, непостижимый, когда сообразишь ихъ безграмотность. Мнѣ случалось [87] видать ихъ сочиненія, наполненныя ошибками противъ контрапункта, орѳографіи и здраваго смысла; случалось видѣть своими глазами, какъ дирижируютъ они въ благородныхъ концертахъ, какъ безъ всякаго основанія махаютъ неровно палочкой, быстро оборачиваются то къ контрабасамъ, то къ флейтамъ, стараясь копировать капельмейстеровъ, которыхъ видали. Меня удивляло всегда въ такихъ случаяхъ, какъ цѣлая зала, наполненная народомъ, не расхохочется, глядя на эти несообразныя движенія. Сколько разъ краснѣлъ я за этихъ Господъ, слушая ихъ сужденія. Сначала пробовалъ я самымъ учтивымъ образомъ доказать имъ, что они не могутъ говорить о томъ, чего не знаютъ, но всегда неуспѣшно, les rieurs étaient de leurs côtés,[103] поэтому я теперь только слушаю и продолжаю краснѣть. Что люди всегда любятъ говорить о томъ, чего не знаютъ, это слабость общая всѣмъ. Что можно любить музыку и имѣть талантъ, но не посвятить себя ей, это тоже я понимаю, но почему ни о какой наукѣ, ни о какомъ художествѣ нельзя услыхать столько совершенно безсмысленныхъ разсужденій, какъ о музыкѣ, и съ такою огромною самоувѣренностью, я не понимаю.

Васенька принадлежалъ къ числу безграмотныхъ и свѣтскихъ музыкантовъ, но съ тѣмъ только исключеніемъ, что, несмотря на его лѣнь, онъ такъ хорошо чувствомъ понималъ и игралъ всякую вѣщь по слуху, что въ отношеніи исполненія нечего было желать, но зато разсуждалъ онъ о музыкѣ, какъ дитя, по незнанію и, какъ Бахъ, по самоувѣренности. Сколько разъ меня, который съ 16-ти лѣтъ началъ серьезно и не перестаю до сихъ поръ заниматься наукой музыки, онъ ставилъ въ ничто и заставлялъ молчать какимъ-нибудь до того безграмотнымъ и высокопарнымъ аргументомъ, что я видѣлъ, что заставить его согласиться со мною нельзя, иначе какъ объяснивъ ему всю теорію музыки съ самаго начала, что́ было бы слишкомъ долго. Я помню у насъ былъ разговоръ по тому случаю, что, не помню, въ піесѣ, [88] Васенька имитацію въ басу назвалъ фугой.

— «Послушай, какъ хорошо я продѣлалъ фугу».

— Такъ это не фуга, a имитація, говорю я.

— Вѣчно ты споришь, ну какъ же не фуга. Вотъ тебѣ rondo Бетховенской сонаты. Развѣ это не фуга. Ну и моя точно то же. Ну имитація, прибавилъ онъ, видя, что я не соглашаюсь, только это разныя названія одному и тому же.

— Нѣтъ, не одно и то же, потому что у тебя мотивъ имѣетъ одно основаніе тонику какъ въ темѣ, такъ и въ подражаніи, а тамъ сначала мотивъ имѣетъ основаниемъ тонику, а потомъ доминанту.

— Ну началось — des grands mots vides de sens.[104] Я ничего не понимаю, что́ ты толкуешь. Какое отношеніе имѣетъ тутъ le ton dominant?[105]

— Le ton dominant c’est le ton mineur.[106]

— Ну такъ что жъ?

Я замолчалъ, и Васенька былъ убѣжденъ, что я, а не онъ говорилъ слова безъ смысла, и что я виноватъ, что онъ меня не понимаетъ, и что я про доминанту сказалъ только, чтобы пощеголять словцомъ.

Шарлатанство въ чемъ ужасно, что они нѣкоторые музыкальные термины присвоили въ свой языкъ и понимаютъ ихъ совсѣмъ навыворотъ, напримѣръ фуга у нѣкоторыхъ значитъ «avec fugue»[107] и т. д., однимъ словомъ, такъ же переврали, какъ изъ «negligé»[108] вышло «негляже», изъ «promener»[109] — «проминать».

Разговоръ шелъ довольно вяло. Ежели бы другой человѣкъ, болѣе безпечнаго характера, былъ на моемъ мѣстѣ, онъ, вѣрно, умѣлъ бы оживить его, но меня не оставляла мысль, которую выразилъ В., что они думаютъ: «зачѣмъ онъ къ намъ пріѣхалъ?» Допрашивали меня о томъ, въ какомъ я классѣ, [89] на что я отвѣчалъ, что въ третьемъ курсѣ; спрашивали, что́ учатъ у насъ. Я сказалъ, что математику. Спрашивали, не у насъ ли учитъ Пр. Мит. Я отвѣчалъ утвердительно, что онъ читаетъ Дифференцiальное изчисленіе, а Ив. интегральное, а Эт. [?] Физику, а Н. Астрономію. «Но кто же математику то читаетъ?» спросила хозяйка. По этому вопросу я заключилъ, что она весьма ученая дама, но не нашелъ отвѣта. Притомъ же мнѣ казалось, что надо бы дать разговору другой оборотъ, а то онъ похожъ сталъ на книжку съ вопросами и отвѣтами, и вѣрно по моей винѣ, думалъ я. Но что́ спросить у людей, которыхъ въ первый разъ вижу? Я попробовалъ говорить о городѣ и его удовольствіяхъ, но, хотя и говорилъ, перемѣшивая разсказъ о жителяхъ довольно остроумными замѣчаніями, я замѣчалъ въ глазахъ слушателей выраженіе учтиваго вниманія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, разъ приѣхавши, я хотѣлъ оставить о себѣ хорошее мнѣніе и въ молчаніи придумывалъ чѣмъ бы блеснуть, и, хотя много въ это короткое время пробѣжало блестящихъ мыслей въ моей головѣ, я упускалъ время сказать ихъ. Мнѣ ужасно досадно было видѣть, что они чувствуютъ, что пора бы и ѣхать мнѣ домой и что я не очень пріятный молодой человѣкъ, и досадно было, что приличія не позволяютъ сказать имъ прямо: «вы не думайте, что я всегда такой дуракъ, я, напротивъ, очень не глупъ и хорошій человѣкъ; это только я съ перваго раза не знаю, что́ говорить, а то я бываю любезенъ, очень любезенъ». Зачѣмъ они говорятъ со мною такъ, какъ съ мальчикомъ и жалкимъ мальчикомъ; они вѣрно думаютъ, что я смущаюсь отъ мысли о моемъ положеніи. Эта мысль всегда мнѣ придавала энергіи. «А, впрочемъ, пускай ихъ думаютъ, что́ хотятъ, мнѣ что за дѣло», и я взялся за шапку. Но въ это время въ комнату взошла Л. А. (она ходила гулять съ сестрой), и за ними здѣшній молодой человѣкъ. Л. А. съ дѣтскимъ удивленіемъ посмотрѣла на меня, когда ей сказали, кто я, и сейчасъ, снимая шляпку, назвала меня «mon cousin» и стала что-то разсказывать, какъ давно знакомому человѣку. Доброта ли это или глупость, не знаю, но я ее полюбилъ за это.

[90] Молодой человѣкъ, котораго я прежде встрѣчалъ и зналъ за дурака, былъ недавно представленъ въ ихъ домъ, но, несмотря на это, взошелъ такъ развязно, о погодѣ и о обществѣ, о тѣхъ же самыхъ предметахъ, о которыхъ и я принужденъ былъ говорить, говорилъ съ такимъ жаромъ, что съ нимъ, какъ я замѣтилъ, говорили безъ всякаго принужденія. Онъ спорилъ о погодѣ, доказывалъ что-то, приводилъ примѣры изъ прошлаго года, и такъ громко, что изъ другой комнаты непремѣнно захотѣлось бы послушать этотъ занимательный разговоръ.

«Неужели, думалъ я, этимъ преимуществомъ передо мной онъ обязанъ своей глупости, тому, что у него въ головѣ ничего другаго нѣтъ, а что я не могу говорить о погодѣ и думать о ней; я въ это время обыкновенно думаю о другомъ, поэтому не говорю отъ души.»

Л. А. въ это время, разговаривая со мной о жизни въ этомъ городѣ, дала мнѣ замѣтить, что они знакомы почти со всѣмъ здѣшнимъ обществомъ. Эта новость для меня была непріятна; мнѣ казалось сначала, что она никого не знаетъ, и что я буду ея ресурсомъ, но теперь я боялся, что