казалось, что он устал. Он хотел уже снять повязку, не слыша никакого звука, кроме шума колес по мостовой, и решив в своем уме, что всё это была шутка, над которой будет смеяться,[3065] когда в дверь послышались[3066] сильные удары. Pierre снял повязку и, улыбаясь и покачивая <головой>, оглянулся вокруг себя. Горела одна лампадка в чем то белом на черном столе и свет лампады ярче всего освещал раскрытую книгу.[3067] Книга была Евангелие, белое, в чем горела лампадка – был череп с крест на крест положенными перед ним костями. Рассмотрев голову и пощупав ее, и прочтя несколько слов Евангелия, Pierre обошел стол и увидал еще большой ящик, полный костями. Осмотрев ящик, пощупав кости и бархат, которым был обит гроб, Pierre обошел все стены, пощупал их. Они были обиты какой то черной материей. Pierre[3068] раскрыл пальцем складки и[3069] пощупал штукатуренную стену, потом он присел на гроб с костями и гроб покачнулся от его тяжести и кости в нем переменили положение. Pierre старательно опять уложил их так, как они были. Ему скучно было и более всего страшно было, что его надежда – найти объяснение жизни в масонстве – окажется тщетной.[3070] Он подошел к столу и стал читать в раскрытой книге первые слова первой главы Евангелия от Иоанна: «В начале бе слово. И слово бе к богу и бог бе слово». Он задумался над этими словами в первый раз, стараясь найти тот смысл, который заключался в них. И то представлялся ему глубокий, невыразимый словами, смысл, то опять всё терялось и сливалось в выражения, не имеющие определенного значения. В середине его задумчивости, которая он не знал, как долго продолжалась, дверь отворилась и[3071] кто то вошел. При свете лампады, слабо освещавшей только середину фигуры вошедшего, Pierre не мог рассмотреть его лица. Вошедший был худой человек высокого роста. Он подошел к столу и, положив на него белые, небольшие руки, очевидно в темноте, к которой он еще не привык, отъискивал Pierr’a. Pierre поспешил подвинуться к нему[3072] и старался рассмотреть его лицо. Это был лет тридцати пяти белокурый, белолицый человек с ясными, светлыми и безжизненными глазами. Он был одет в белом кожанном фартуке, прикрывавшем его грудь и часть ног; на шее было надето что то в роде ожерелья[3073] и из за ожерелья выступал высокий белый жабо, окаймлявший низ его[3074] продолговатого лица. Это был так называемый брат ритор, посланный от ложи для приуготовления к вступлению вступающего в ложу или ищущего, как назывался на масонском языке тот, который вступал в ложу, до тех пор, пока он не выведен был из черной храмины.[3075]
Лицо его было поразительно бледно (может быть таким оно показалось Pierr’y при свете лампады).
– Для чего вы пришли сюда? – спросил[3076] ритор с легким немецким акцентом, еще не рассмотрев в темноте собеседника, но по шороху, сделанному Ріеrr’ом, обращаясь в его сторону. Pierre испытывал чувство, похожее на то, которое испытывает человек на исповеди.
Он чувствовал себя вне всех условий жизни, с глазу на глаз с чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Pierre не отвечал. Он искал выражения, которое бы вполне передало его мысль и чувство.[3077]
– Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда? Чего хотите вы от нас? премудрости, добродетели, просвещения?
– Да, я[3078] хочу истины, – сказал Pierre, дрогнув голосом. Ритор опустил голову в знак удовлетворения и помолчал.[3079]
– Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш орден поможет вам в достижении вашей цели?
Пьер подумал.
– Да, но весьма неопределенные, – сказал он.
– Какое понятие вы имеете о вольном каменщичестве?
– Иногда я думаю, что это есть истина, иногда я думаю, что это есть обман, которому невольно подчиняются те, кто его составляют, – сказал Pierre и взглянул на[3080] масона, боясь, не оскорбил ли он его. На лице ритора не выразилось ни малейшего волнения при этом ответе. Он, видимо, вполне удовлетворился[3081] им.
– Искали ли вы средства к достижению своей цели в религии?[3082]
– Нет. Я считал ее несправедливою и не следовал ей, – отвечал Pierre[3083] и опять не мог превозмочь дрожания голоса.[3084] Ритор опять нагнул голову.[3085]
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – спросил он.
– Да, – отвечал Pierre.
На белом лице[3086] ритора выразилось волнение смущения.[3087] Он опустил голову, сложил руки перед грудью и задумался.
– Теперь я должен открыть вам главные цели нашего ордена, – сказал он, подняв голову, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство.
1. Главнейшая цель и, купно, основание нашего ордена, на котором он утвержден и которого никакая человеческая сила не может низвергнуть, – говорил он тихим и ровным голосом, – есть сохранение и предание потомству некоторого важного таинства от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, судьба человеческого рода зависит.[3088]
Но как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, естли долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его.[3089] И мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного.
Следственно, естли и не достигают члены наши до познания сего таинства, однако самое стремление их уже приносит им важную пользу, приближая их к совершенству.
Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся, в третьих, исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели,[3090] и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире.[3091] – Ритор остановился. – Подумайте об этом[3092] и вскоре я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
«Таинство?» думал Pierre, оставшись один и, облокотившись на стол, рассеянно глядя на раскрытую книгу Евангелия. «Таинство? Некое важное таинство? В начале бе слово, и слово бе к богу, и бог бе слово. Вот оно таинство, объясняющее все последующее. Но кто мог проникнуть это таинство? Надо поверить ему. А я не верил и что же я узнал? Я узнал то, что жизнь моя не имеет смысла и цели, что смерть есть такая же неизвестность, как и самая жизнь». Весь ход его мучительных мыслей, не приводивших ни к какому решению, вдруг поднялся в нем и он, с ужасом чувствуя, что опять поворачивается этот свинтившийся винт, стал вспоминать то, что говорил ему белокурый человек в фартуке.
«Для познания таинства мы очищаемся», повторил он себе смысл его слов. «Очищаясь, мы исправляем себя и других и искореняем зло, царствующее в мире. Есть таинство, потому что вытекающая из него деятельность есть правда. И я верю в него и желаю проникнуть это таинство». Через полчаса вернулся ритор и тем же спокойным тоном и языком передал ищущему те семь добродетелей, соответствующих семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон.
– Во-впервых, – сказал он, – по существу главного нашего намерения, мы имеем нужду скрывать наши тайности, то есть наши обряды, образ правления и проч.[3093] И потому вы должны обещать нам наблюдать скромность, как словами, так и делом, во всем том, что хотя мало касается до нашего общества,[3094] во вторых, вы должны обещать полное повиновение и подчиненность обществу, рассеянному по всему лицу земли, в третьих, так как наша цель состоит в том, чтобы исправлять самих себя, а своим примером и прочих, вне нашего общества находящихся, приводить к познанию добродетели,[3095] вы должны обещать всегда строго наблюдать все правила честности, правды и благопристойности, т. е. добронравия. Наш орден есть средняя линия между религией и гражданским законом. Тот, кто с нами соединился, обязан все должности, налагаемые на него духовною и светскою властию, исполнять во всей точности, а не по единой токмо наружности.
В 4-х, вы должны обещаться, более чем самого себя, любить человечество и своих братьев. Это есть столп[3096] нашего общества.[3097] Человек, которого все помышления и деяния имеют душою сию изящнейшую добродетель, бывает мужествен в своих предприятиях, тверд в исполнении оных; грозный вид тирана, муки и все злосчастия не колеблют его душу. Вы должны стараться возрождать и усиливать в душе вашей сие благородное чувствование и учинить его основанием всех ваших деяний.[3098]
В 5-х, вы должны быть мужественны; ибо тот только прямо добродетелен, кто непрестанно, во всех действиях, старается противиться злу.[3099]
Вооружиться мужеством и быть готовым переносить всякое зло, сопряженное с достижением добродетели, ибо без мужества никто да не льстится проникнуть таинства нашего ордена.[3100]
В 6-х, вы должны быть бескорыстны и щедры и ничего не жалеть для помощи своим братьям.
В 7-х, старайтесь частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но – другом, который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.[3101] Сказав это, ритор, спросив у Pierr’a его шляпу и шпагу и взяв их с собою, опять вышел.
Оставшись опять один, Pierre, загибая по пальцам, вспоминал все семь добродетелей и живо представлял себе наслаждение, вытекающее из соблюдения их. Повиновение, в особенности повиновение – для него, не знавшего, куда употребить свою свободу, представлялось ему соблазнительным. Повиноваться тому или тем, которые знают таинство истины, иметь возможность всегда спросить и поверить свой путь – представлялось ему таким счастливым состоянием, что он уже не сомневался более в знании их того некоего таинства, которое было открыто людям от древних веков и даже от первого человека.
В третий раз ритор вернулся скорее и, спросив Pierr’a всё ли он тверд в своем намерении и получив утвердительный ответ, сказал:
– Орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более, нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами.
– Когда вы с
