всё ждала, но он тихо и учтиво прошел мимо нее и простился, вставая после болтовни со всеми и с нею при всех. Выходя, он взглянул на нее. Грудь ее поднималась и лицо было искривлено детскими рыданиями. Он поспешно вышел. Она решила, что она любила его одного в первый и последний раз, и сказала Соне.>
* № 100 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. VIII).
[3172] Приехав в Петербург в 1809 году, князь Андрей велел себя везти прямо в дом Безухового, полагая, что ежели, как и надо предполагать, Pierre не занимает один этот известный всему Петербургу огромный дом на Мойке, то по крайней мере там он узнает, где живет Pierre. Въехав в ворота, он заметил, что дом обитаем, спросил дома-ли? уверенный, что вопрос этот мог относиться только к Pierr’y, так как графиня, Андрей знал, жила отдельно и последнее время со всем двором жила в Эрфурте.
– Графиня выехали, – отвечал дворник.
– Так стало быть граф Петр Григорьевич не живет тут? – спросил князь Андрей.
– Они дома, пожалуйте!
Князь Андрей был так удивлен этим известием, что он едва удержался от выражения недоумения перед дворником и вслед за слугой пошел в комнаты Pierr’a. Дом был большой, половина Pierr’a была наверху в низеньких комнатках. Pierre в выпущенной рубашке, с голыми, толстыми ногами в туфлях сидел за столом и писал. Низкая комната была завалена книгами и бумагами и накурена так, что днем было темно.[3173]
[3174]Pierre видимо так был увлечен своим делом, что он долго не слыхал шума входивших. На голос князя Андрея он оглянулся и прямо глядел в лицо Болконского, но всё еще видимо не узнавал его. Лицо Pierr’a было нездорово, опухше и желто-бледно и в глазах и губах было выражение досадливо-озабоченное. «И опять несчастлив», подумал князь Андрей, «и не могло быть иначе, как скоро он опять сошелся с этой женщиной».
– Ах, это вы! – воскликнул Pierre.– Слава богу, наконец!
Но в тоне Pierr’a не было заметно той прежней детски-восторженной радости. Он обнял князя Андрея и тотчас же повернулся к своим тетрадям, стал складывать их.
– Ах, я и не слыхал, я так занялся… Разумеется у меня остановитесь, больше нигде… Слава богу, – говорил Pierre. И в то время, как он это говорил, князь Андрей еще очевиднее, чем прежде, заметил на одутловатом лице его новые морщины, и в особенности общее выражение мелкой озабоченности, скрывающей обыкновенно неясность существенных условий жизни.
– Так ты не получил моего последнего письма, – спросил князь Андрей, – где я тебе пишу про свою болезнь и поездку…
– Нет… ах да, получил. Что с вами, неужели вы точно больны? Нет, vous avez bonne mine.[3175]
– Нет, плохи мы с тобой, дружок.[3176] Стары становимся, – сказал князь Андрей.
– Стары? – подхватил испуганно Pierre. – О нет. – Он смущенно засмеялся. – Напротив, я никогда так вполне не жил, как теперь, – сказал он. Но тон его подтверждал как будто слова князя Андрея. Pierre повернулся опять к своему столу, как будто по привычке отыскивать на этом столе в своих бумагах спасение от жизни.[3177]
– Вы знаете, за чем застали меня?[3178] Я пишу[3179] проект преобразования судов…
Pierre не договорил, заметив, что князь Андрей, усталый с дороги, снимал дорожное платье и отдавал приказание слуге.
– Впрочем, что ж я вам говорю, еще успеем. Ах, как я рад вам. Ну, что княжна Марья Николаевна, ваш отец? Вы знаете, что это пребывание в Лысых Горах осталось мне лучшим воспоминанием…
Ответив на все его вопросы, [князь Андрей спросил его:]
– Ну, что братья масоны? Как идут работы?
– Хорошо, – отвечал нерешительно Pierre. – У нас теперь именно очень оживленно. На днях готовится торжественное собрание. Мы получили из шотландских лож большого Востока послание, и готовится соединение Ищущих манны с Астреею. Вы долго пробудете?[3180]
– Нет, не думайте, – отвечал Pierre на эту улыбку так же определенно, как бы князь Андрей словами выразил ту мысль, которую означала эта улыбка. – Нет, не думайте, чтобы у нас преобладала формальность и внешность. Нет, у нас есть замечательные люди. Теперь великий мастер здесь. Он – замечательный человек. Я говорил ему о вас…
– Ну, как я счастлив, как я рад, – говорил Pierre, начиная понемногу входить в прежнее, естественное и искреннее оживление. В это время, с легким скрыпом сапог, в комнату вошел щегольской, блестящий новизной ливреи, румяный лакей и почтительно и достойно поклонился.
Pierre поднял кверху голову, прищурился, сморщился, и прежде даже, чем лакей начал говорить, стал подтверждая каждое будущее слово лакея, слегка одобрительно кивать головой.
– Ее сиятельство графиня Алена Васильевна приказали доложить вашему сиятельству, – отчетливо и приятно выговаривал лакей, – что как они изволили узнать о прибытии князя Андрея Николаевича, то не прикажете ли отвести для них внизу княжонскую половину?
– Да, хорошо, хорошо, да, да, да, да, – скороговоркой повторял Pierre. Несмотря на всё свое участие к судьбе друга, князь Андрей не мог не улыбнуться.
– Давно возвратилась графиня? – спросил он по уходе лакея. Князь Андрей чувствовал, что спрашивать о том, как опять Pierre сошелся с женой, было бы неприятно для Безухого, но и обойти молчанием эту новость было бы также неприятно.
Pierre слабо улыбнулся и этой улыбкой сказал князю Андрею всё, что хотел узнать Болконский. Он сказал этой улыбкой то, что во первых его заговорили, запутали, обошли и против воли свели его с женой; во вторых сказал то, что было всё таки основным верованием Pierr’a, сказал то, что жизнь так коротка, так глупа, что не стоит того не сделать того, чего другим так хочется, не стоит верить, так же, как и не верить чему бы то ни было. На словах же он сказал по французски:
– Vous voulez le mot d’énigme? Eh bien, mon cher, il faut que je vous avoue: j’ai été trop entier, j’ai eu tort et puis au fond c’est une bonne pâte de femme… Elle a ses défauts, mais qui n’a pas les siens. Et puis quoique je n’ai d’amour pour elle (entre nous) elle est ma femme et puis…. et voilà…[3181]
Pierre совсем смутился этим объяснением и тотчас же опять подошел к столу, взял свою тетрадь и начал говорить про предмет своего сочинения. Теперь уже совершенно очевидно было князю Андрею, от каких преимущественно мыслей спасался Pierre своей работой над[3182] запиской о старой и новой России, и ясно стало, отчего так одутловато стало лицо Pierr’a и так скоро показались на нем складки, не столько старости, сколько опущенности.[3183]
– Вот видите ли? Я вам начал говорить о моей записке.[3184]
Я полагаю, что одних конституционных форм ответственности министров и т. п. мало.[3185] Необходима полнота преобразования. А что ж, может быть.
Князь Андрей знал до малейших подробностей о том, что делалось Сперанским, и имел об этом свое особенное понятие. Он считал всё существующее устройство таким безобразным, так презирал и ненавидел все правительственные лица, что революционная, ломающая всё деятельность Сперанского была ему по сердцу. Сперанский, которого он никогда не видал, представлялся ему чем то вроде гражданского Наполеона. Он радовался его возвышению, унижению прежних государственных лиц и из за тех преобразований, которые делались, видел всю общую основную мысль этих преобразований. Он видел освобождение крестьян, палаты депутатов, гласность судов и ограничение монархической власти.[3186] Сперанский интересен ему был, как выражение новых идей и протест против старых.
Он вполне был согласен с мыслию Pierr’a, но в эту минуту это мало занимало его.[3187]
– Так вы очень интересуетесь Сперанским? – говорил Pierre. – Вы знаете, что он масон, я через Hélène могу вас свести с ним.
– Да, это замечательный человек, – говорил князь Андрей.
– Ах, вы знаете, à propos de Speransky,[3188] кто здесь? Ростовы. Они много говорили про вас, – сказал Pierre.
– Отчего же à propos de Speransky? – сказал князь Андрей, и к удивлению своему чувствуя, как он краснел при упоминании о Ростовых.
– Меня просили похлопотать через Сперанского о месте для старика Ростова, – отвечал Pierre, – но я боюсь, что этот добрый старик именно не такого сорта человек, которы[м] протежирует Сперанский. Вы знаете, их дела очень плохи. Вы будете у них?
– Да, непременно. Так твоя записка… – сказал князь Андрей, желая переменить разговор. Но Pierre не всё еще сказал о Ростовых, и Андрей заметил, как особенно по старому оживился Pierre, как скоро заговорил о них.
– Славное, прекрасное семейство. Вы знаете, бывают минуты уныния, грусти. И мне стоит только поехать к ним, я оживаю. Меньшая какая прелесть. Я помню ее почти ребенком. Вы знаете, что я никогда не был влюблен, но вот женщина, к которой я мог бы испытать это чувство.
Князь Андрей удивился, что Pierre чувствовал прелесть Наташи так же, как прежде удивляло Pierr’a тоже, что другие это чувствовали, и как казалось всем, чувствовавшим эту неопределимую прелесть. Но князь Андрей не хотел говорить с Ріеrr’ом о том, что еще в сомнении и тайне ворочалось в самой глубине его души.[3189]
–
Графиня Алёна Васильевна Безухова, и прежде имевшая один из первых салонов Петербурга, теперь после приезда своего из Эрфурта, где, как слышно было, она была удостоена предпочтением одного очень и очень значительного лица, и в особенности после соединения своего с мужем (муж, именно такой муж, как Pierre, был необходимым условием для вполне модной женщины), теперь графиня Безухова и ее салон были несомненно первыми в Петербурге. Князь Андрей по своей прежней репутации модного петербургского молодого человека и вообще по своему положению в особенности потому, что это был молодой мущина (Hélène предпочитала общество мущин), был сочтен ею не недостойным некоторых frais.[3190] На другой день после приезда он был приглашен вниз, на половину графини, обедать и на вечер.
Князю Андрею нельзя было отказаться, и Pierre, не любивший вообще обедать у жены (он обедывал обыкновенно в клубе), собрался вниз вместе с своим другом.
– Vous devez savoir, mon cher, – сказал Pierre, бреясь, – que le salon le plus huppé de Pétersbourg c’est le salon de ma femme. Vous trouverez chez elle les hommes les plus distingués du corps diplomatique et surtout de l`ambassade française: Caulaincourt vient chez elle.[3191]
Князь Андрей только щурился, слегка улыбаясь, слушал Pierr’a.
В шестом часу вечера (по новейшей моде) графиня в простом (оно стоило восемьсот рублей) бархатном, черном платье, с такими
