нашли и оценили особенности нашего времени, и что свойства людей изменяются с временем, – в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d’être courtisée[3326] заглушает это чувство et Natalie, il faut l’аvоuer, y est très sensible.[3327]

Князь Андрей не знал, что будет, но, слушая бестактные и неловкие слова Веры, он чувствовал внутреннее страдание,[3328] подобное тому, которое должен испытывать музыкант, когда слышит и видит своего лакея, передразнивающего его, играющего с значительным видом на инструменте, которого он, лакей, не знает. Так самодовольно играла Вера на инструменте тонкого, гостинного разговора.

– Да, я думаю, – отвечал Андрей сухо, – вы были в последнем концерте Каталани?

– Нет, я не была, но, возвращаясь к Natalie, я думаю, никто так не был courtisée,[3329] как она, но никогда до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился, даже наш милый cousin Борис, которому очень тяжело было от нее отказаться.

Князь Андрей прокашлялся и, нахмурившись, молчал[3330]. Он испытывал враждебное чувство к Вере, которое он бы не удержался выразить, ежели бы она не была женщина. Она не замечала этого.

– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала она.

– Да, я его знаю…

– Он, верно, вам говорил про свою детскую любовь к Наташе. Последнее время он трогателен был,[3331] он очень влюблен и, ежели бы он был богат…

– Разве он делал предложение? – спросил князь Андрей невольно.[3332]

– Да, знаете, это была детская любовь, vous savez, entre cousin et cousine cette intimité mène quelquefois à l’amour. Mais… vous savez l’âge, les circonstances.[3333]

– Ваша сестра отказала ему или он отказал? – спросил князь Андрей.

– Да, знаете, эти были детские интимные отношения, которые были очень милы, когда они были детьми. Mais le cousinage est dangereux voisinage [3334]

Князь Андрей ничего не ответил и неучтиво молчал. Внутри его как бы оборвалось что то. То, что было не только естественно, но необходимо при характере Наташи, то, что она любила кого нибудь, что она целовалась с своим cousin (как сам князь Андрей в отрочестве обнимался с своей кузиной), это никогда не приходило в голову князю Андрею, но всегда, когда он думал о Наташе, с мыслью о ней соединялась мысль о чистоте и девственности первого снега. «И что за вздор, чтобы я любил когда нибудь эту девочку», было первое, что подумал князь Андрей.[3335] И как заблудившийся ночью путешественник с удивлением на рассвете оглядывает местность, в которую занесло его, князь Андрей не мог понять сразу, какими судьбами занесло его за чайный стол молодых, наивных каких то Бергов. И что ему за дело до Наташи[3336] и до сестры ее и до этого наивного немца, рассказывающего, как хорошо в Финляндии делают серебряные корзиночки для хлеба и сухарей. Но как путешественник, заехавший в незнакомую местность, долго не может решиться выехать, не зная, где была его прежняя дорога, князь Андрей не слушал, не отвечал, долго сидел у Бергов, удивляя и даже под конец тяготя их своим присутствием.[3337]

Выйдя от Бергов, князь Андрей, как только он остался сам с собою, почувствовал, что он не может уже вернуться на старую дорогу, что он любит и ревнует и боится потерять ее, несмотря на все, еще больше, чем прежде. Было еще не поздно. Он велел ехать к Pierr’y, которого он, к удивлению, не видал все эти дни. У освещенного подъезда Безуховых стояли кареты. У графини был раут, был французский посланник, но Pierre был один наверху в своей половине.

Pierre в выпущенной рубашке сидел в низкой, накуренной комнате и переписывал подлинные шотландские акты, когда вошел к нему князь Андрей.

Pierre со времени бала чувствовал на себе приближение припадка ипохондрии и с отчаянными усилиями старался бороться противу них. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: к чему? И он дни и ночи заставлял себя работать, трудом надеясь отогнать приближение злого духа.

– А, это вы, – сказал он ему с нерадостно и рассеянным видом.[3338] – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.

– Давно не видать тебя, милый, – сказал Андрей. – Ростовы спрашивали про тебя.

– А, Ростовы… – Pierre покраснел. – Вы были у них?

– Да.

– Мне некогда, вы знаете, я еду и вот кончаю работу.

– Куда? – спросил князь Андрей.

– В Москву. – Pierre вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван подле Андрея. – Правду тебе сказать, nous ne nous convenons pas avec la comtesse.[3339] Испытание сделано и… Да, да, я рано женился, но вам, вам самое время.

– Ты думаешь? – сказал князь Андрей.

– Да, и я скажу вам на ком, – опять покраснев, сказал Pierre.[3340]

– На младшей Ростовой, – улыбаясь сказал Андрей. – Да, я скажу тебе, что я мог бы влюбиться в нее.

– Влюбитесь и женитесь и будете счастливы, – с особенным жаром заговорил Pierre, вскакивая и начиная ходить. – И я всегда это думал. Эта девушка такое сокровище, такое… Это – редкая девушка. Милый друг, я вас прошу – вы не умствуйте, не сомневайтесь. Женитесь, женитесь и женитесь.

– Легко сказать! Во-первых я стар, – сказал князь Андрей, глядя в глаза Pierr’y и ожидая ответа.

– Вздор! – сердито закричал Pierre.

– Ну, ежели бы я и думал, quoique je suis а 100 lieues du mariage,[3341] y меня отец, который сказал мне, что моя новая женитьба была бы единственное, могущее его поразить, горе.

– Вздор! – кричал Pierre, – и он полюбит ее. Она – славная девушка. Женитесь, женитесь, женитесь и n’en parlons plus.[3342]

И действительно, Pierre придвинул свои тетради и стал объяснять князю Андрею значение этих подлинных шотландских актов, но князь Андрей не слушал объяснения актов, не понимал даже всё завистливое скрываемое страдание Pierr’a, опять навел разговор о Ростовых <и> женитьбе. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность. Он, как мальчик, мечтал, делал планы и жил весь в будущем. Pierre был единственный человек, перед которым он решался высказаться, но зато ему он уже высказал всё, что у него было на душе. То наивно, как мальчик, рассказывал свои планы, то сам смеясь над собою.

– Да, ежели бы я женился теперь, – говорил он, – я бы был в самых лучших условиях. Честолюбие мое всякое похоронено навсегда. В деревне я выучился жить. Привез бы instituteur’a[3343] Николушке. Маша, которой жизнь тяжела, жила бы со мной. Зиму я приезжал бы в Москву. Право, мне точно семнадцать лет.

Они проговорили до поздней ночи и последние слова Pierr’a были: женитесь, женитесь, женитесь.

* № 109 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XXII).

<Во втором часу он приехал к себе и к ужасу своему увидал опять перед собою весь тот сложный, лживый мир борьбы, сомнений, неправды, тщеты, мир трудов с Сперанским, отношении с врагами, с светом, с отцом, с сыном, с сестрой, с самим собой, который мрачнее в тысячу раз, чем прежде, опять представился ему. Только на короткое время, на крыльях любви вылетел он из этого мира. Всё было ясно, просто, легко, счастливо и душевно. Теперь опять всё было тяжело, запутанно и, главное, я сам, я с своими особенностями, воспоминаниями, которые были забыты, опять стоял один перед самим собою с своими отвратительно-прискучившими, мрачными чертами. В первый раз после пяти дней он едва лег в постель, как крепко и беспробудно заснул до другого утра. На другое утро он написал все свои запущенные письма, сделал распоряжения по имениям, тоже запущенные, разобрал свои бумаги и перечел начатые работы, потом пошел к Сперанскому и объявил ему, что он не отказывается, а желает работы и такой, которая бы отвлекла его от Петербурга. Сперанский предложил ему место губернатора в Тираспольской области, присоединенной к России по Тильзитскому миру, заведывание которой поручено было Сперанскому и в которой происходили величайшие беспорядки. Через неделю, во время которой князь Андрей нигде не был и не принимал никого, усердно работая, он поехал делать прощальные визиты. На списке визитов, составленных им, не было Ростовых, но, проезжая по Фонтанке мимо дома, в котором они жили, он велел кучеру остановиться у их подъезда. «Благодарю судьбу, которая спасла меня от этой глупости», подумал он, входя на их подъезд, «и недовольство старого, слабеющего отца, и неверность памяти жены, и мачеха Коко, и бросить всю общественную деятельность – нет, как теперь, так лучше. Но ежели действительно всё кончено, то отчего же мне не заехать к ним и быть неучтивым в отношении этих добрых людей». – Наташа проснулась на другой день объяснения с Ріеrr'ом удивленная, что она была всё на старом месте в комнате с Соней, тогда как такие огромные и счастливые перевороты уже совершились с нею в ее воображении. Она видела себя уже княгиней Болконской, при дворе, затмевающей всех своей красотой, она видела себя рядом с мужем в коляске на пути заграницу. Она видела себя такою же блестящею и окруженною, какою она видела на бале прелестную Hélène. И вдруг то же стеганое одеяло, и та же Соня в белой кофточке, расчесывающая с помощью Дуняши перед трюмо свою огромную помаженную косу. «Но ежели этого еще не было – всё равно это скоро будет», думала Наташа и, только больше, чем всегда, веселая, вскочила с своей постели, вспрыгнула на плечи к Дуняше и, несмотря: «ну, полноте, барышня», проехалась на ней вокруг комнат. В первый день Наташе было страшно, что приедет князь Андрей и наступит страшная минута, решающая всё, но он не приехал ни на другой, ни на третий и Безухой, заезжавший в это время, сказал, что он сам не видел Болконского за это время и не может понять, где он.[3344] * № 110 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XXII—XXIV). <Но несмотря на то, он еще твердо верил, что он уедет отсюда столь же свободный, как он и приехал. Глаза их встретились, и в обоих было выражение упрека и сожаления. Он первый опустил глаза и попытался сделать равнодушные. – Вы давно не видали сестру, – начал он. Она перебила его. – Вы едете? – спросила она его спокойным, но дрожащим от страха и волнения голосом. Он взглянул на нее,