и, сняв мундир, принимался за дело: пить, петь и обнимать цыганку или актрису. Бал и светское общество в этом случае действовало на него, как возбуждение стеснения перед ночным разгулом. Сила и сносность его в перенесении этих бессонных и пьяных ночей удивляла всех его товарищей. Он после такой ночи ехал на обед в свет такой же свежий и красивый, как всегда.

В отношениях их с Долоховым была со стороны Анатоля наивная и чистая товарищеская дружба, насколько он был в состоянии испытывать это чувство, со стороны Долохова был расчет. Он держал при себе беспутного Анатоля Курагина и настраивал его так, как ему нужно было.[3696]

Ему нужно было чистое имя, знатность связей и репутация Курагина для своего общества, для игорных расчетов, так как он опять начинал играть, но нужнее всего ему было настраивать Анатоля и управлять им так, как он хотел. Этот самый процесс – управление чужой волею – было наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова. Только в редкие минуты своих припадков буйства и жестокости Долохов забывал себя, всегда же он был самый холодный, расчетливый человек, любивший более всего презирать людей и заставлять их действовать по своей воле. Так он управлял Ростовым, так теперь, кроме многих других, управляя Анатолем, забавляясь этим иногда без всякой цели, как бы только набивая руку.[3697]

* № 144 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XI, XV).

<Долохов, как люди пьющие запоем, уже давно жил смирно. Ему уже было беспокойно, и потребность такого поступка,[3698] который бы выходил из всех принятых условий жизни, начинала сильнее и сильнее чувствоваться ему. Когда он, стоя в первых рядах кресел рядом с Анатолем, в первый раз увидал в бенуаре свою прежнюю любовь Соню, гадливо отвернувшуюся от него, и поразившую не его одного[3699] Наташу, у него дернулись губы, как они дергались в то время, как он вызывал Ріеrr'а, приказывал запереть купца и[3700] топил своих в Аустерлицком льду. – Кто такие? Кто? – спросил Анатоль, тотчас заметив отличавшуюся от других Наташу. – Не про нас писано, – отвечал Долохов. – Говорят, сосватана за Болконского Андрея. Очень хороша. – Charmante![3701] – Богаты? – Были, – отвечал Долохов. – Вон Безухов их знает, попроси, он тебя познакомит… Возвратившись из ложи Ростовых, Анатоль всё повторял: charmante и сожалел о том, что она была не дама. – Да, да, невеста! – говорил Долохов. – Скука с этими барышнями, что с ними делать? – Что делать? Увезть. – Врешь. – В Финляндии с покойным Болконским (это был тот, которого он убил), – начал рассказывать Долохов, – мы[3702] отличное устроили дело с одной баронессой Хезен. – И Долохов с своей улыбкой рассказал подробно похищение, [о] вымышленном, поддельном браке и все подробности этого дела.[3703] Не от того, что Долохов подстрекал к этому Курагина, но оттого, что Курагину надоела в это время его актриса, оттого, что Наташа была очень хороша и сильно[3704] подействовала на него, оттого что замыслы Долохова совпали с увлечением Курагина, он с этого вечера стал ухаживать за Наташей.> Он не ездил в дом к тетушке Ростовых, у которой они гостили, во-первых потому, что был незнаком с нею, во-вторых потому, что старый граф, весьма чопорный в отношении девиц, считал неприличным звать такого известного повесу, в-третьих потому, что Анатоль не любил ездить в дом, где барышни. На бале он был дома, но в тесном домашнем кружку ему было тесно и неловко.

Анатоль не думал, потому что не мог думать о том, что выйдет из его ухаживанья за Наташей,[3705] <но он был влюблен в нее. На последнем бале, где он встретил ее, он сказал ей, что влюблен в нее, что он застрелится, ежели она оттолкнет от себя, что он не может ездить к ним в дом, но и не может жить без нее. Наташа сама не знала, как она выслушала всё это, но ничего не ответила и, прощаясь с ним, опять улыбнулась ему. Узнав эти подробности, Долохов сказал Анатолю, что он надоел ему своими вздохами. Что это все глупости, которые надо бросить или жениться. – Ты знаешь, что я не могу,[3706] да и не хочу,– сказал Анатоль. – Ну, так увези ее. Я тебе всё устрою, как по маслу. Первое: пиши письмо. Священника подставного, тройки – всё мое дело. Долохов и подкупил девушку Ростовых, и написал страстное, с орфографическими ошибками, французское письмо, и передал его Наташе и, получив согласие, все приготовил к 18 числу февраля. Анатоль был влюблен и не знал и не думал о том, что из этого выйдет, был на все согласен.>

* № 145 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XII—XV).

Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он сам не знал, что и зачем волочился за ней.

Он не ездил в дом к тетушке Ростовых, у которых они гостили, во-первых потому, что был незнаком с нею, во-вторых потому, что старый граф, весьма чопорный в отношении девиц, считал неприличным звать такого известного повесу, в-третьих потому, что Анатоль не любил ездить в дом, где барышни. На бале он был дома, но в тесном домашнем кружку ему было тесно и неловко.

Анатоль не думал, потому что не мог думать о том, что выйдет из его ухаживанья за Наташей.

На третий день после театра он приехал обедать к сестре.

– Я влюблен. Mais fou amoureux,[3707] – сказал он сестре. – Elle est délicieuse,[3708] – говорил он. – Но они никуда не ездят. А что я к ним поеду? Как и потом сейчас – жениться… Non il faut que vous m’arrangiez cela.[3709] Позови их обедать, я не знаю, вечер сделай.

Hélène радостно насмешливо слушала брата и дразнила его. Она искренно любила влюбленных и следить за процессом любви.[3710]

– Vous voilà pris,[3711] – говорила она. – Нет, я не позову. Они скучные.

– Скучные! – с ужасом ответил Анатоль. – Это такая прелесть. C’est une déesse.[3712] Анатоль любил это выраженье. За обедом Анатоль молчал и вздыхал. Hélène смеялась над ним. Когда Pierre ушел из гостиной (Hélène знала, что он не одобрит этого), она сказала брату, что готова сжалиться над ним и завтра у нее будет декламировать m-llе Georges, будет вечер и она позовет Ростовых.

– Только знай, что не делать твоих проказ, я беру ее на свою ответственность и, говорят, она невеста, – сказала Hélène, которой именно и хотелось проказ со стороны брата.

– Vous êtes la perle des femmes,[3713] – кричал Анатоль, целуя сестру в шею и плечи. – Quel pied.[3714] Ты видела? Прелесть.

– Charmante, charmante,[3715] – говорила Hélène, которая искренно любовалась Наташей и искренно желала повеселить ее.

На другой день серые рысаки Hélène подвезли ее к дому Ростовых, и свежая с мороза, сияющая улыбкой из соболей, поспешно и оживленно она вошла в гостиную.

– Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф. Как, жить в Москве и никуда не ездить. Нет, я от вас не отстану: нынче вечером у меня m-lle Georges и, ежели вы не привезете своих красавиц, которые лучше Georges, я вас знать не хочу. Непременно, непременно в девятом часу. – Оставшись одна с Наташей, она успела сказать ей:

– Вчера брат обедал у меня. Мы помирали со смеха. Он ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chère.[3716]

Наташа покраснела. «К чему она говорит мне это!» подумала она. «И что мне за дело до тех, кто вздыхают, когда у меня есть один избранный». Но Hélène, как будто догадываясь о сомнении Наташи, прибавила:

– Непременно приезжайте. Повеселитесь. Si vous aimez quelqu’un, ma délicieuse (она так называла Наташу), ce n’est pas une raison pour se cloîtrer. Si même vous êtes promise, je suis sûre que votre promis aurait désiré que vous alliez dans le monde en son absence plutôt que de dépérir d’ennui.[3717]

«Что же это: она знает и она же говорит мне про любовь Анатоля? Они с мужем, с Ріеrr’ом, говорили и смеялись про это. И она такая grande dame, такая милая и так видно всей душой любит меня». (Наташа не ошибалась в этом: Hélène искренно нравилась Наташа.) «Они лучше знают», думала Наташа. «Кто же кому может запретить влюбляться. И отчего же не веселиться?»

Освещенная гостиная дома Безуховых была полна. Анатоль был тут и видно у двери ожидал входа Наташи и тотчас же подошел к ним и не отходил от нее в продолжение всего вечера. Как только его увидала Наташа, опять то же чувство страха и отсутствия преград неприятно охватило ее. M-lle Georges надела красную шаль на одно плечо и, став на середине гостиной, строго и мрачно оглянула публику и начала монолог из Федры, где возвышая голос, где шепча и торжественно поднимая голову. Все шептали: adorable, divin, délicieux![3718] Но Наташа ничего не слышала и не понимала и ничего не видела хорошего, кроме прекрасных bras[3719] m-lle Georges, которые, однако, были слишком толсты. Почти позади всех она сидела, и сзади ее сидел Анатоль[3720] и она испуганно ждала чего-то. Изредка встречала она глаза Pierr’a, которые всегда были строго устремлены на нее, которые всякий раз опускались, когда встречались с ее взглядом. После первого монолога всё общество встало и окружило m-lle Georges, выражая ей свой восторг.

– Как она хороша! – сказала Наташа, чтобы сказать что-нибудь.

– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль. – И теперь она толста, а вы видели ее портрет?

– Нет, не видала.

– Хотите посмотреть, вот в этой комнате?

– Ах, посмотрите, – сказала Hélène, проходя мимо их. – Анатоль, покажи графине.

Они встали и прошли[3721] в соседнюю картинную,[3722] Анатоль поднял тройной бронзовый подсвечник и осветил наклоненный портрет. Он стал рядом с Наташей, держа высоко одну руку с свечой и, наклонив голову, глядя на лицо Наташи. Наташа хотела смотреть на портрет, но ей совестно было притворяться, портрет не интересовал ее.[3723] Она опустила глаза, потом взглянула на Анатоля. «Я не смотрю, мне нечего смотреть на портрет», сказал ее взгляд. Он, не опуская руки с подсвечником, левой рукой обнял Наташу[3724] и поцеловал в[3725] щеку.[3726] Наташа с ужасом вырвала свою руку. Она хотела сказать что-то, хотела сказать, что она оскорблена, но не могла и не знала, что ей сказать. Она готова была плакать и, красная и дрожащая, поспешно пошла из комнаты.

– Un mot, un seul. Au nom de Dieu,[3727] – говорил Анатоль, следуя за