ней.

Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило то, что случилось.

– Natali, un mot, un seul, – всё повторял он. Но в это время послышались шаги, и Pierre с Ильей Андреичем и дама шли тоже смотреть галлерею.

В продолжение вечера Анатоль Курагин успел сказать Наташе, что он любит ее, но что он несчастный человек, потому что не может ездить к ним в дом (почему – он не сказал, и Наташа не спросила его). Он умолял ее приезжать к сестре, чтобы изредка хотя они могли видеться. Наташа испуганно глядела на него и ничего не отвечала. Она сама не знала, что делалось с нею.

– Завтра, завтра я скажу вам.

После[3728] этого вечера Наташа не спала всю ночь и к утру решила в самой себе, что она никогда не любила князя Андрея, а любит одного его и так скажет всем, и отцу, и Соне, и князю Андрею.

Внутренняя психологическая работа, подделывающая разумные причины под совершившиеся факты, привела ее к этому. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то только оттого, что он благороден, прекрасен, что я всегда с первой минуты любила его и никогда не любила князя Андрея». Но какой-то страх обхватывал ее при мысли о том, как она скажет это.[3729] На другой <день> вечером она через девушку получила страстное письмо Анатоля, в котором он[3730] спрашивал ее ответа на вопрос: любит ли она его, жить ему или умереть, хочет ли она довериться ему и тогда он завтра вечером будет ждать ее у заднего крыльца и увезет, чтобы тайно обвенчаться с нею, или нет, и тогда[3731] он не может жить более.

Все эти старые, выученные, списанные с романов слова показались ей новыми, только к одному ее случаю относящимися. Но, как ни казалось ей всё уже решенным в ее душе, она ничего не отвечала и сказала девушке, чтобы она ничего никому не говорила.

Но прежде, прежде всего надо было написать князю Андрею. Она заперлась в своей комнате. И стала писать.

«Вы были правы, когда говорили мне, что я могу разлюбить вас. Не разлюбить я не могу вас. Память о вас никогда не изгладится во мне. Но… я люблю другого, люблю Курагина, и он любит меня». Тут Наташа остановилась и стала думать. Нет, она не могла дописать этого письма, всё это было глупо – не так. Долго она думала потом.

Мучительное сомнение, страх, тайна, которую она никому не решалась сказать, и бессонная ночь сломили ее. Получив это письмо и отослав девушку, она, как была одетая, упала на диван и заснула с письмом в руках.

Соня, ничего не подозревавшая, вошла в комнату и на ципочках, кошачьи подойдя к Наташе, вынула из ее рук письмо и прочла его.

Соня не верила своим глазам, читая это письмо. Она читала и взглядывала на Наташу спящую, как будто на лице ее отъискивая объяснения. И не находила его. Лицо было милое, кроткое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня тихо положила письмо, села и стала думать.

Графа не было дома, он с утра уехал,[3732] тетушка была богомольная старушка, которая не могла подать помощи. С Наташей говорить было страшно: Соня знала, что противуречие только утвердило бы ее в ее намерении. Бледная и вся дрожащая от страха и волнения, Соня на ципочках ушла с свою комнату и залилась слезами. «Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко?[3733] Да, это[3734] Курагин. И зачем он не ездит в дом? Зачем эта тайна? Неужели он обманщик? Неужели она забыла князя Андрея?» И что ужаснее было всего, ежели он обманщик, что будет с Nicolas, с милым благородным Nicolas, когда он узнает про это? «Так вот [что] значило ее взволнованное, решительное и неестественное[3735] лицо нынче», думала Соня. «Но нечего предполагать, надо действовать», думала Соня. «Но как, но что?» Как женщине и особенно ей с ее характером, Соне тотчас пришли в голову средства окольные – хитрости. Ждать, следить за нею, выпытать ее доверие и помешать в решительную минуту. «Но может быть действительно они любят друг друга. Какое я имею право мешать им? Послать[3736] сказать графу. Нет, граф не должен ничего знать. Бог знает, что с ним будет при этом известии. Написать Анатолю Курагину, потребовать от него честного, правдивого объяснения, но кто же велит ему приехать ко мне, ежели он обманщик. Обратиться к Pierr’y, единственному человеку, которому бы я смогла доверить тайну Наташи. Но неловко и что он сделает?» Но так или иначе Соня чувствовала, что теперь пришла та минута, когда она должна и может отплатить за всё добро, сделанное ей семейством Ростовых, спасая их от несчастия, которое грозит им. Она радостно плакала при этой мысли и горько при той, что Наташа готовит себе такое несчастье.

После многих колебаний она остановилась на решении. Она[3737] вспомнила слова князя Андрея о том, к кому обратиться в случае несчастия, пришла назад в комнату, где спала Наташа, взяла письмо и написала от себя записку Безухому, в которую вложила начатое письмо[3738] Наташи. Она умоляла Pierr’a помочь ей и её кузине объясниться с Анатолем и узнать причину тайных сношений и его намерения.

Наташа проснулась и, не найдя письма, бросилась к Соне с тою решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения.

– Ты взяла письмо?

– Да, – сказала Соня.

Наташа вопросительно посмотрела на Соню.

– Нет, Соня, я не могу. Я так счастлива, – говорила Наташа. – Я не могу скрывать больше с тобой. Ты знаешь, мы любим друг друга.[3739] Он сказал мне, Соня, голубушка. Он пишет… Соня.

Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.

– А Болконский? – сказала она.

– Ах, Соня, то было не любовь, я ошибалась. Ах, коли бы ты могла знать, как я счастлива. Как я люблю его.[3740]

– Но, Наташа, неужели ты можешь променять на него Болконского?

– Еще бы. Ты не знаешь, как он любит. Вот он пишет.

– Но, Наташа! Неужели то все кончено?

– Ах, ты ничего не понимаешь, – с радостной улыбкой сказала Наташа.

– Но, душенька. Как же ты откажешь князю Андрею?

– Ах, боже мой! Разве я обещала? – с сердцем сказала Наташа.

– Но, душенька, голубчик, подумай. Что ты меняешь и на что? Любит ли этот тебя?

Наташа только презрительно улыбнулась.

– Но отчего же он не ездит в дом? Зачем эта тайна? Подумай, какой это человек.

– Ах, какая ты смешная. Он не может объявить всем теперь, он просил меня.

– Отчего?[3741]

Наташа смутилась, видно, ей самой пришел в первый раз в голову этот вопрос.

– Отчего? Отчего? Не хочет, я не знаю. Отец верно. Но, Соня, ты не знаешь, что такое любовь…

Но Соня не подчинялась выражению счастия, которым сиял, лицо ее друга, лицо Сони было испуганное, огорченное и решительное. Она строго продолжала спрашивать Наташу.

– Что же может мешать ему объявить свою любовь и просит твоей руки у твоего отца?– говорила она,– ежели ты разлюбил Болконского.

– Ах, не говори глупости! – перебила Наташа.[3742]

– Какой отец может мешать ему, чем наше семейство хуже его? Наташа, это неправда…

– Не говори глупости, ты ничего, ничего не понимаешь, – говорила Наташа, улыбаясь с таким видом, что она уверена была, ежели бы Соня могла говорить с ним так, как она говорила с ним, то она бы не делала таких глупых вопросов.

– Наташа, я не могу этого так оставить, – испуганно продолжала говорить Соня. – Я не допущу до этого, переговорю с ним.

– Что ты, что ты? ради бога, – заслоняя ей дорогу, как будто Соня сейчас могла это сделать, закричала Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб он уехал, чтоб он…[3743]

– Я скажу ему, что благородный человек… – начала Соня.

– Ну, я сама скажу,[3744] нынче вечером скажу, как это ни гадко будет с моей стороны, но я всё переговорю с ним, я всё спрошу его.[3745] Он неблагородный человек? Кабы ты знала, – говорила Наташа.

– Нет, я не понимаю тебя, – сказала Соня и, не обращая внимания на Наташу, которая вдруг заплакала.[3746]

Разговор их прервали, позвав обедать. После обеда Наташа стала спрашивать письмо у Сони.[3747]

– Наташа, сердись на меня или нет, но я написала графу Безухову и отослала ему письмо, просила его объясниться с ним.

– Как глупо, как гадко, – закричала сердито Наташа.

– Наташа, или он объявит свои намерения или откажется…

Наташа зарыдала.

– Откажется. Да я жить не могу. А коли ты так,[3748] – закричала она, – я убегу из дома, хуже будет.

– Наташа, я не понимаю тебя, что ты говоришь. Ежели ты уже разлюбила князя Андрея, вспомни о Nicolas, что с ним будет, когда он узнает это.

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа.

– Наташа, ты не любишь его, – говорила Соня,– когда любят, то[3749] делаются добры, а ты сердишься на всех, ты никого не жалеешь, ни князя Андрея, ни Nicolas.[3750]

– Нет, душенька, Соничка, я всех люблю, мне всех жалко, – добрыми слезами плача теперь, говорила Наташа, – но я так люблю его, я так счастлива с ним, я не могу с ним расстаться.

– Но должно ж. Пускай он объявит. Вспомни отца, мать.

– Ах, не говори, молчи, ради бога, молчи.

– Наташа, ты хочешь погубить себя.[3751] Безухов тоже говорит, что он неблагородный человек.

– Зачем ты говорила с ним, никто не просил тебя? И ты не можешь понимать всего этого. Ты мой враг, навсегда.

– Наташа, ты погубишь себя.

– И погублю, погублю, поскорее погублю себя, чтобы вы не приставали ко мне. Мне дурно будет, так и оставьте меня, – и Наташа, злая и плачущая, убежала к себе,[3752] схватила начатое письмо, прибавила: «я влюблена, прощайте и простите меня» и, отдав девушке, велела отнести на почту. Другое письмо она написала Анатолю, в котором умоляла его приехать за ней ночью и увезти ее,[3753] потому что она не может жить дома.

На другой день ни от Анатоля, ни от Pierr’a не было известий. Наташа не выходила из своей комнаты и говорила, что она больна. Ввечеру этого дня приехал Pierre.

* № 146 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл.