plus heureux des mortels,[3786] – сказал он ей. —Ты знаешь. Я увезу ее. Ma parole d’honneur.[3787] Я увезу ее.

– Пожалуйста, мне ничего не рассказывай о своих проказах, меня не мешай.

– Душа моя! Мне деньги нужны, ради бога. Я душу черту заложу.

– На что же тебе деньги?

– Да ведь ты не велишь говорить тебе…

– Разумеется.

– Ma chère! Elle m’aime.[3788] Я еду к Долохову, он мне обещал всё устроить, попа, тройки и ночью в шубку в сани и… Нет, ты дашь денег?

– Я тебе дам денег, но только не на твои глупости. Et très amoureuse?[3789] – спросила, кротко улыбаясь, Hélène.

– Ну, давай, ради бога. Я тебе отдам. Мне хоть три тысячи теперь. – Hélène дала денег, от нее Анатоль поехал к Долохову, который взялся устроить всё похищение.

– Так всё сделаю, что ни одна бестия не пронюхает, две тройки, поп у меня есть… Ступай домой и собирайся, в одиннадцать часов я у тебя.

Pierre застал Анатоля одного, спящего на диване, после клубного обеда.>

* № 151 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

<Раза два видев Наташу с Анатолем, он удивлялся, какое удовольствие могла с ним находить Наташа, но он так верил в нее, что не смел сомневаться, говорил себе: верно, я не понимаю, а так надо. Он ничего не воображал до объяснения Сони. Когда Соня стала рассказывать, он выставил глаза и сначала улыбался. Всё, касавшееся Наташи, должно было быть приятно и весело. Но улыбка мало помалу перешла в плаксивую гримасу, и когда на вопрос его, чего же она боится? Соня со слезами закричала: – Как же вы не понимаете, граф, они целуются – она погубит себя, она этого хочет… [сказав][3790] это, посмотрела на Pierr'a и, не веря своим глазам, увидала, что он плачет. Он извинился перед Соней за свою слабость и уехал домой, тотчас же отыскал [Анатоля] и тут между зятем и шурином произошла такая же сцена, как и тогда между тестем и зятем. Pierre в первый раз после семи лет пришел в свое наследственное от отца львиное бешенство, но на этот раз он не удержался. Когда он объявил Анатолю, чтоб тот уезжал сейчас же и чтобы он знал, что после его поступка с Наташей он не смел показываться ему на глаза, Анатоль сказал: – Que diable sur quel ton le prenez vous, parce qu'on embrasse une jolie fille?[3791] Pierre, сжав кулаки, подошел к его лицу. – Ты хочешь жениться на ней? – Да, ежели бы у ней было состояние… Но не успел Анатоль договорить этого, как Pierre с поднятыми кулаками бросился на него и стал бить его по голове и спине до тех пор, пока Анатоль, и не думая защищаться, не выбежал из комнаты. Анатоль уехал, тем более, что Pierre послал ему десять тысяч и объявил, что до тех пор, пока он не покажется в Москве, он будет получать прежнюю пенсию. Но этого подвига было мало. Pierre, который спорил с князем Андреем о том, что нельзя простить никогда падшую женщину, и не ставил себе вопроса, прощает он или не прощает Наташу. Она была всё та же для него. Только новый, грустный, матовый круг этой ореолы прибавился, это было сожаление.>[3792]

№ 152 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX—XXII).

После первого своего свиданья с Наташей в Москве Pierre почувствовал, что он не свободен и неспокоен с ней, он решил не ездить к ним.[3793]

Но Элен B[esouchoff] привлекла к ним в дом Наташу, и Pierre с чуткостью влюбленного мучался, глядя на их отношения. Но какое право он имел вмешиваться в это дело? Тем более, что он чувствовал себя не беспристрастным в этом деле. Он решился не видеть никого из них.

Получив письмо Сони, как ни стыдно ему бы было признаться в том, первое чувство Pierr’a было чувство радости. Радости, что князь Андрей не счастливее его. Чувство это было мгновенное, потом ему стало жалко Наташу, которая могла полюбить человека, столь презираемого Ріеrr’ом, как Анатоль, потом ему стало непонятно это, потом страшно за Андрея и потом больше всего страшно за ответственность, которая на него самого ложилась в этом деле. Мгновенно, как утешение, ему пришла его мрачная мысль о ничтожестве, кратковременности всего, и он старался презирать всех; но нет, этого нельзя было оставить. Измена Наташи Андрею мучала его, как измена ему самому, больше, чем его мучала измена своей жены. Так же, как при известии об измене своей жены, он испытал какое-то отталкивающее, но кроткое чувство к тому, для кого изменили, и озлобление к той, которая изменила. Он ненавидел Наташу. Но надо было на что-нибудь решиться; он велел закладывать и поехал искать Анатоля.

Pierre нашел его у цыган веселого, красивого, без сюртука, с цыганкой на коленах.

В низкой комнате пели и плясали, был крик и гам. Pierre подошел к Анатолю и вызвал его с собой.

– Я от Ростовых, – сказал Pierre.

Анатоль смутился и покраснел.

– Что, что? А?

Но Pierre был еще более смущен, чем Анатоль. Он не смотрел на него.

– Mon cher,– начал он,– vous savez que A[ndré] B[olkonsky] qui est mon ami est amoureux de cette jeune personne. Je suis l’ami de la maison et je voudrais connaître vos intentions.[3794] Pierre взглянул на Анатоля и был удивлен выражением волнения и смущения, показавшегося на лице Анатоля.

– Да что ты знаешь? Что? – говорил Анатоль. – Ах, mon cher,[3795] всё это так глупо. Это меня Долохов сбил.

– Я знаю то, что ты позволил себе написать вот это письмо и что оно попалось домашним.

Анатоль схватился за письмо и вырвал его.

– Что сделано, то сделано, вот и всё,– сказал он, багровея.

– Это хорошо, mais je suis autorisé à vous demander vos intentions.[3796]

– Ежели меня хотят заставить жениться, – заговорил Анатоль, разрывая письмо, – то знай, что[3797] меня не заставят плясать по своей дудке, а она свободна, она мне сама сказала. И ежели она меня любит, tant pis pour Bolkonsky, voilà tout.[3798] Pierre тяжело вздохнул. У него уже поднялось его метафизическое сомнение в возможности справедливости и несправедливости, этот его свинтившийся винт, и потом он вместе так завидовал и так презирал Анатоля, что он постарался быть особенно кротким с ним. «Он прав» – подумал он – «виновата она, а он прав».

– Всё таки прямо отвечай мне, я затем приехал, – топотом, не поднимая глаз, сказал Pierre, – что мне сказать им, намерен ты просить ее руки?

– Разумеется, нет![3799] – сказал Анатоль, тем более смелый, чем робче был Pierre.

Pierre встал и вышел в комнату, где были цыганы и гости. Pierr’a знали цыганы и знали его щедрость. Его стали величать.[3800] Илюшка проплясал, размахнулся и поднес ему гитару. Реіrrе положил ему денег и улыбнулся ему. Илюшка не виноват был и отлично плясал. Pierre выпил вина, поданного ему, и побыл более часа в этой компании. «Он прав, она виновата», думал он. И с этими мыслями он приехал к Ростовым.

Соня встретила его в зале и рассказала ему всё, что письмо написано… Старый граф жаловался на то, что с девками без графини[3801] – беда, что он не понимает, что с Наташей.

– Как же, папа, не понимаете, я вам говорила, – сказала Соня, оглядываясь на Pierr’a. – Курагин делал предложение. Ну, она отказала, и расстроило ее.

– Да, да, – подтвердил Pierre.

Поговорив несколько времени, граф уехал в клуб. Наташа не выходила из комнаты и не плакала, а сидела, молча устремив прямо глаза, и не ела, не спала, не говорила. Соня умоляла Pіеrrа пойти к ней и переговорить с нею.[3802]

Pierre пошел к Наташе. Она была бледна[3803] и дрожала. Pierr’y жалко стало ее, она поглядела на него сухо и не улыбнулась. Pierre не знал, как и что начать говорить. Соня первая начала.

– Наташа, Петр Кирилович всё знает, он пришел сказать тебе…

Наташа оглянулась[3804] любопытным взглядом на Pierr’a, как бы спрашивая, друг он или враг по отношению к Анатолю. Сам по себе он не существовал для нее. Pierre это чувствовал. Увидав этот переменившийся взгляд и ее[3805] похудевшее лицо, Pierre понял, что Наташа не виновата, и понял, что она больная,[3806] и начал говорить.

– Наталья Ильинична,[3807] – сказал он, опустив глаза, – я сейчас виделся с ним и говорил с ним.

– Так он не уехал? – радостно вскричала Наташа.

– Нет, но[3808] это всё равно для вас, потому что он не стоит вас. Он не может быть вашим мужем. И я знаю, вы не захотите сделать несчастье моего друга. Это была вспышка, минутное заблуждение, вы не могли любить дурного, ничтожного человека.

– Ради бога, не говорите мне про него дурно.[3809] – Pierre перебил ее.

– Наталья Ильинична,[3810] подумайте, счастье ваше и моего друга зависит от того, что вы решите. Еще не поздно.[3811]

Наташа усмехнулась ему. «Разве это может быть, и разве я думаю о Болконском, как он хочет?»

– Наталья Ильинична, он ничтожный, дурной…

– Он лучше всех вас, – опять перебила Наташа.– Если бы вы не мешали нам. Ах, боже мой, что это, что это? Соня, за что? Уйдите, – и она зарыдала с таким отчаянием, с которым оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной.[3812]

Pierre начал было говорить. Но она[3813] закричала: «уйдите, уйдите». И тут только Pierr’y[3814] всей душой стало жалко ее, и он понял, что она[3815] не виновата в том, что с ней сделали.

Pierre поехал в клуб. Никто ничего не знал, что делалось в душе Pierr’a и в доме Ростовых. Это Pierr’y было странно. Все сидели по своим местам, играли, приветствовали его. Лакей принес свечу на привычное место Pierr’a и доложил ему, что князь в столовой (лакей знал, кто знакомые Pierr’a). Но Pierre не читал, не говорил и даже не ужинал. В третьем часу он вернулся домой.

– Где Анатолий Васильевич? – спросил он у швейцара.[3816]

– Не приезжали. Им письмо принесли от Ростовых. Оставили.

– Сказать мне, когда приедут.

– Слушаю-с.

До поздней ночи Pierre, не ложась, как лев в клетке, ходил в своей комнате. И он не видал, как прошло время до третьего часа, когда камердинер пришел сказать, что Анатолий Васильевич приехали. Pierre остановился, чтоб перевести дыхание, и пошел к нему. Анатоль, до половины раздетый, сидел на диване; лакей стаскивал с него сапоги, а он держал в руках письмо Наташи и улыбаясь читал