как на бога. К[нязь] А[ндрей] говорит с восторгом, расспрашивает.
6) Военный совет. Ночь, месяц, туман. Князь Андрей. Что я такое?[601]
* № 18 (рук. № 49).
<[602] В Москве жило семейство В-ых с 1801 по 1825-й год, когда умерла мать и переженившиеся сыновья и повышедшие замуж дочери, кроме одной, оставшейся девицей, поразъехались и дом В-ых уничтожился. Отец их, умерший в 1796 году, был министром и имел двадцать пять тысяч душ. Тот, кто не знал В-ых в Москве, тот не знал хорошего московского общества. С 1805-го года старшая дочь Катишь В. сдружилась с княжной Мари Волконской. Мари жила в деревне с отцом <и в Петербурге, изредка в Mocквe>. Катишь жила в Москве и на даче. Между ними завязалась та женская высшего общества переписка, которая в то время считалась нравственной необходимостью для каждой хорошо воспитанной девушки и женщины. Переписка эта была – обычай, для них же она казалась душевной потребностью и влечением. Переписка была на французском языке <и для того, чтобы дать понятие читателю> я привожу одно письмо в подлиннике, остальные я буду переводить.
Беру письмо 1805 года, когда обеим барышням было по 18 лет и когда дружба уже продолжалась 8-й месяц.
Письмо княжны Мари к Катишь В.>
* № 19 (рук. № 47).
ДЕНЬ В МОСКВЕ.[603]
<Имянины в Москве 1808 года>.
1.
– Очень, очень вам благодарен за себя и за именинниц, – говорил граф[604] Плохов, провожая до передней всех гостей, приезжавших поздравлять его, жену и дочь, – пожалуйста, приезжайте обедать. Вы меня обидите. Пожалуйста, пожалуйста, душевно прошу вас от всего семейства. – Эти слова, с одинаковой доброй, открытой улыбкой на бритом, полном и круглом лице, крепко пожимая руки и несколько раз кланяясь, граф говорил всем приезжавшим, а приезжала вся Москва. В гостиной сидела графиня, старшая дочь,[605] домашние и гостьи, всё утро сменявшие одна другую. Граф, проводив гостя, возвращался в гостиную, придвигал кресло к гостю или гостье, садился и, расставив ноги и положив на колени руку, счастливо улыбаясь, на дурном французском языке (он плохо говорил) советовался о погоде, опять звал обедать и опять шел провожать. А в длинной мраморной зале десятки официантов носили светлое, новое серебро, саксонской росписной фарфор, вазы плато, двигали столы и расстилали белейшие камчатные скатерти, в кухне в белых колпаках работали повара и поваренки на 60 персон. Дмитрий Васильевич – дворянин, заведывавший делами графа, руководя приготовлениями обеда, соображал и покрикивал.[606]
К подъезду подъезжали и отъезжали один цуг за другим. В гостиной сидели две гостьи дамы и шел тот обыкновенный разговор на французском языке, который затевают ровно настолько, чтобы иметь право, при первом молчании, встать, зашумев платьями, и пройти назад до передней и кареты.
Размер подлинника
Конец предисловия к «Войне и миру» и Имянины графа Простого в Москве 1808 года
Разговор шел о новости, занимавшей весь город, (богач, владелец поместий и сорока тысяч душ, был в Москве при смерти и ждали его сына из за границы)[607] казался оживленным, слышалось[608] вдруг несколько голосов женских, перебиваемых мягким мужским тенором графа. Слышались слова: il est au lit… <ça a été charmant> et la comtesse Apraksine…
– А вот она, идите сюда, я вам ее подержу, – сказал граф, обнимая ее широко руками, еще добродушнее и веселее глядя на любимейшую дочь своими ясными голубыми глазами.
– Ma chère, il у a un temps pour tout,[617] – сказала графиня. – Ты ее всё балуешь, – прибавила, тоже улыбаясь мужу.
– Quelle délicieuse enfant![618] – сказала старая гостья и тоже самое жестом и улыбкой выразила молодая девица, дочь гостьи. Délicieuse enfant эта вовсе не была хороша. Все черты лица ее были неправильны, глаза узки, лоб мал, нос хорош, но нижняя часть лица, подбородок и рот, так велики и губы так несоразмерны толсты, что, рассмотрев ее, нельзя было понять, почему она так нравится. Она еще носила открытые лифы и коротенькие юбки. Детские ножки ее в кружевных панталончиках и открытых башмачках содрогнулись, она, как козочка, легкая, тоненькая, грациозная подскочила к матери, обняла ее, спрятала лицо в ее кружевах и разразилась таким смехом, что все захохотали.[619]
– Что у вас там? – спросила мать.[620]
– Мама… мы Бориса… женим… на кукле Мими, – проговорила она сквозь смех.
– Ну,[621] поди с своей Мими, – сказала мать, нежно отталкивая ее от себя. – Это – моя меньшая, как видите, избалованная девчонка, – прибавила она к гостье.[622]
– Мама,[623] мне стыдно, – сказала Наташа, почти сквозь слезы и снизу взглянула на мать.[624] Голос девочки был поразительно гибок и изменчив, как и вся ее наружность. Всё, что она делала,[625] казалось так и должно было быть и было кстати. Гостья любовалась ей, но как это часто бывает с людьми, принужденными присутствовать при семейных сценах, особенно с детьми, она почувствовала необходимость принять участие и участием своим испортила настроение Наташи.[626]
– Скажите, моя милая, – сказала она – кто вам приходится Мими? дочь верно?[627]
Но Наташе сразу не понравился тон гостьи, не захотелось ей с этой дамой играть в куклы, не понравилось ей, что под нее, видимо не скрывая того, подделываются.
– Non, madame, ce n’est pas ma fille, c’est une poupée![628] – сказала она резко, смело и таким тоном, который не позволял возражений, присела и своей грациозной походочкой, вздрагивая коротенькой юбочкой, направилась к двери.[629] Было ли это учтиво или дерзко никто не разобрал, все[630] засмеялись, удержали ее и вызвали жениха Мими, Бориса, молодого графа, Nicolas, и Соню, которая еще держала в руках куклу.
2.
[631]Видно было, что у этой молодежи там, откуда они все прибежали, были совсем другие[632] разговоры и радости, чем comtesse Apraksine и талала талала. Все[633] точно в холодную воду попали в эту гостиную.[634]
– Борис, – (а не Барис, как выговаривают по русски) сказала графиня,[635] – как тебе не стыдно в куклы играть, а уже офицер?
Борис высокой,[636] шестнадцатилетний юноша, улыбнулся и не отвечал.
– Что, maman не приезжала? – сказал он, видимо желая перестать быть ребенком и вступить в разговор с большими.
– Нет еще.
– Борис Щетинин, сын княгини Анны Васильевны, – сказала графиня, указывая на него гостье.
– Ах, я очень знала Анну Алексеевну у княгини Мещерской в 18..м году. Она здесь?[637]
– Ma mère est en ville, madame, mais elle vient de sortir,[638] – сказал Борис.
– Мама, зачем он говорит, как большой, я не хочу – закричала Наташа. Борис улыбнулся на Наташу и продолжал[639] разговор с гостьей.
Между тем граф, чтобы занять гостью барышню, счел нужным знакомить ее с своими. Он по порядку, с гордым и довольным лицом, начал представлять своих детей. Довольство собою, своею семьею, было общею чертой всех членов этого[640] дома.
– Лизу вы знаете, вот она, – сказал граф, указывая на красивую блондинку старшую, <чопорно> сидевшую в гостиной и разговаривавшую с барышней, – вот это моя вторая – Соня. Племянница, но всё равно что дочь. Как видите, пятнадцать лет, а еще играет в куклы.[641] Говорят, это хорошо. – Соня, толстенькая, черная брюнетка, с блестящими глазками, чудной косой, два раза обвивавшей голову, с открытыми красными и, как peau de chagrin,[642] шаршавыми руками и шеей, присела по детски и подошла к барышне. Она сконфузилась и не знала, что говорить.[643]
– Ну, а это мой сын, танцор и певец, и поэт, и всё что хотите, студент, как видите, но теперь идет в гусары.
– Мы знакомы с m-lle N. – сказал он.[645]
– А это мой меньшой, по прозванью клоп, а в крещении Петрушка, – сказал граф, ловя за пухлую красную щеку <толстого неуклюжего с вихрами мальчугана, которому, видимо, здесь совсем не нравилось>.[646]
– Мама, – вдруг сказала Наташа, – можно нянюшке пойти чай пить, она просила. Можно? Я пойду скажу ей.
Наташе стало скучно в этом обществе и, с свойственной женщине быстротой и бессознательной способностью к обману, она придумала предлог уйти из комнаты и выбежала, взглянув на Бориса так, чтобы он понял зачем она выбежала. Борис понял, как только ее не было в комнате, французский поток его красноречия видимо стал ослабевать, он не выбирал своих слов, поглядывал на дверь и замолчал.[647]
Борис сказал что то о последнем бале, и задумался. – Ах, вот кажется maman, – сказал он, глядя в окно и, покраснев от своей лжи, тотчас вышел за Наташей.
Соня, в нерешительности постояв несколько секунд,[648] сдержанно пошла за ними до двери и от двери, оглянувшись на Nicolas так же, как Наташа оглянулась на Бориса, стремительно бросилась, топая ножками, по длинной диванной. Для Nicolas тоже видимо пропала вся прелесть французского разговора и как только разговор на минуту замолк и вошла <толстая высокая гувернантка> спрашивать девиц, он[649] ушел из гостиной. Маленький пузан сердито пошел за ним.
[Далее со слов: – Да, – сказала графиня, после того как луч солнца… кончая: – Что за манера! Уж сидели, сидели, – сказала графиня. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. IX.]
3.
[650]– Боль,[651] – сказала Наташа, как только она вышла с Борисом из гостиной (она картавым ребенком называла его Боля[652] и теперь называла его так иногда) – подите сюда. Она стояла за цветами в таком месте, где ее нельзя было видеть.
– Хотите поцеловать Мими, Боля?
– Отчего ж не поцеловать? – сказал он, насмешливо улыбаясь,[653] и не прямо отвечая на вопрос.
– Нет, скажите: не хочу, пожалуйста скажите:
