улыбаясь и смеясь слушала.

– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Иполит, – что? скука…

– Прекрасный вечер. Неправда ли?

– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, предоставляя лакею обувать ноги теплыми сапогами. – Все красивые женщины общества будут там.

– Не все, потому что вас там не будет, – достало соображения сказать у князя Иполита и эта репарти так понравилась ему, что лицо его всё просияло от радости и он схватил салоп ее у лакея, толкнул даже его, и стал надевать княгине от неловкости или умышленно, никто бы не мог разобрать этого, долго не отпуская рук, когда салоп уже был надет, как будто обнимая ее.

Она, грациозно улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа.[1011]

– Ты готова, Lise? – спросил он, не глядя на нее.

Князь Иполит торопливо надел соболью шубу, которая у него тоже не по людски, а по новому, на два вершка была длиннее пяток, и путаясь в ней, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.

– Princesse, au revoir,[1012] – кричал он, путаясь языком так же, как ногами.

Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты, муж ее оправлял саблю. Иполит,[1013] под предлогом подсаживанья, мешал всем.

– Так приедешь ко мне ужинать, Pierre? – сказал князь Андрей[1014] молодому человеку, вместе вышедшему на крыльцо.

– Позвольте, – обратился он по русски к Иполиту и резко металически произнося это слово.

– Приеду, – сказал голос Pierr’a.

Дверца захлопнулась.

– И прекрасно, приезжайте. Я спать не хочу, – сказал голос княгини. – Приезжайте же, m-r Pierre.

– Ainsi vous permettez, madame,[1015] – пробурлил князь Иполит.

– Дурак! – опять так же резко послышался голос князя Андрея. Никто не знал, к кому относилось это слово.

«Разумеется, не ко мне», убедился князь Иполит.

– Пошел, – опять прозвучал металический голос и форейтор тронул и карета заскрипела по снегу.

Князь Иполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце, дожидаясь своей кареты. Когда он сел, он еще смеялся чему то.

27.

Князь Иполит, как настоящий светский человек и человек очень элегантный,[1016] не мог не знать, что человеку его сорта прилично иметь любовную связь в свете.

Пример успехов его брата всегда возбуждал в нем зависть, которой он не мог удовлетворить. До сих пор он был несчастлив в светской любви. Он не мог похвастаться хоть сам перед собой (он был не хвастун, а в душе правдивой молодой человек), не мог похвастаться ни одной победой в том обществе, к которому сам принадлежал. И это мучало его.

Приехав из за границы, он решил, что в Петербурге по крайней мере, где он – сын вельможи и только что возвратившийся из чужих краев – merveilleux[1017] (как называли львов того времени), ему не трудно будет успеть. Выбор его пал на маленькую княгиню Б.

Подавала ли эта маленькая веселая женщина или не подавала ему повод сделать этот выбор, этого он не мог сообразить, да и не находил нужным. Точно так же, как в толпе пьяной черни при виде красивой молодой женщины оскаливаются рожи и слышится цинический смех, соединяя какую то нечистую мысль с видом женщины,[1018] точно так же в свете, только иначе выражаясь, в толпе молодежи, танцоров, говорунов, дипломатов, явление женщины производит тоже нечистое впечатление. И нет того юноши, который бы, глядя на нее, не сказал себе:[1019]

– Elle est très bien! Elle est gentille. Charmante! Quel pied, quelle bouche! Quelle gorge….[1020] И улыбочки, и знаки. Les jeunes gens font la cour aux jeunes femmes.[1021] Что ж тут дурного? И князь Иполит делал честь маленькой княгине de lui faire une cour très assidue.[1022] Эта cour продолжалась уже всю зиму. Некоторые дамы и товарищи его, радуя его, посмеивались ему о его страсти к княгине Болконской, но он признавался себе, что дело его нисколько не подвигается и что должно быть у других это делается иначе.[1023] Ему смутно казалось, что необходимо предпринять что нибудь решительное, но при мысли о том, что он предпримет, его обхватывал страх чего-то и он начинал мычать что то и вертеться.

Отправляясь все таки к посланнику, он обдумывал свои поступки в этот вечер и <остался> ими не доволен. «Надо предпринять…» Но тут какой то страшный, непреодолимый внутренний голос говорил ему: «Чтоо? Смотри!» и он пугался и, ужимаясь в шубе в угол кареты, он жался и смеялся робко и отрывисто.

28.

Князь Андрей, между тем, сидел нахмуренный и мрачный в своем углу кареты далеко от жены, уверенный, что никто не видит его в темноте. Он не отвечал ни слова на веселое щебетанье своей жены, которое не изменялось ни в гостиной при толпе, ни в карете с глазу на глаз.

– Как хороша была княжна! Какие у нее два брильянта в волосах! Я люблю брильянты, что ни говори. A vicomte очень мил.[1024] Что Annette не выйдет замуж? Как глупы все мущины, что никто на ней не женится.

Так болтала она. Молчанье мужа однако и при ее совершенном отсутствии наблюдательности поразило ее.

– André! Милый! Отчего ты молчишь? Уж я не сделала ли что нибудь? Не сердишься ли ты на меня? – вдруг обратилась она, придвигаясь к нему.

– Нет, за что же мне сердиться. Нет, ты ошибаешься… Все хорошо, – отвечал тот же голос мужа, сухо, холодно, после непродолжительного молчания, своим звуком уничтожая смысл слов и давая им противуположное значение.

И что ему было сказать? Он ни в чем не мог упрекнуть свою верную, милую, добрую жену, которая под сердцем уже носила залог своей любви и верности. Она дала ему всё, что обещала: красоту, веселость, любовь, верность и обещала потомство. В чем же было упрекать ее? Никто не может помешать человеку из толпы скалить зубы и хихикать, глядя на хорошенькую женщину, ни князю Иполиту faire la cour à une jolie femme.[1025] Она не будет ни виновата в том, ни менее чиста. Это знал князь Андрей и он слышал и видел это зубоскаленье уже год. Он знал, что это естественно и иначе быть не может.[1026] В нынешний вечер он в первый раз почувствовал, что ему тяжело, что ему стыдно. И стыдно от человека, которого он считал ничтожнейшим идиотом.

И гордость, безграничная гордость его возмутилась, расстроила[1027] привычное спокойствие и спутала все его мысли и чувства. Он стал несправедлив и зол, убеждаясь, что он только справедлив.

«Боже мой, зачем я связал себя навеки с этим бездушным, пошлым существом?», думал он, отстраняясь от жены и без причины чувствуя ненависть к ней. «Я думал спастись от ничтожества и[1028] низостей жизни в счастии семьи. Я думал, она будет достойна, как я, и что вместе с ней легче будет презирать всё; и, вместо этого, вся пошлость мужа или дурака, слепого и равнодушного к своей чести, или придирчивого ревнивца, унижающего самого себя сомнением в себе. И нет выхода! Ужасно», думал он. «И ничего, ничего, кроме порханья, болтанья и этой вечной веселости, прикрывающей тупость и бесчувственность. Она не в состоянии ни почувствовать, ни понять моих страданий. А я не в состоянии унизиться, чтоб сказать ей. Боже мой, зачем я женился».

Как будто в подтверждение его мыслей, маленькая княгиня с своей ясностью понимания, в словах его не слышала ничего, кроме успокоительного значения слов и не поняла тона, которым они были сказаны.

– А я боялась, что тебе что нибудь не понравилось во мне, – сказала она, придвигаясь к нему. Она взяла его руку и, заворотив перчатку, поцеловала ее. – Ты знаешь, милый, я всё тебя боюсь и всё готова для тебя сделать.

– Ах, да, – продолжала она, – ты видел я смеялась за чаем. Можешь себе представить, наш маленький князек всё время ворочался, пока я разливала чай. Он будет чай любить, André! – И она засмеялась своим звучным смехом и, взяв за голову, поцеловала[1029] мужа[1030].

– «А я ее не люблю», подумал князь Андрей Б[олконский] с тоской в сердце. «Да я не люблю ее!»[1031]

29.

Карета остановилась у подъезда большого дома на Фонтанке. Вслед за княжеской каретой подъехали сани m-r Pierr’a и он вошел за ними.

Княгиня прошла в свои комнаты, князь читал письма, без него привезенные с почты.

– Извини, Петруша, – сказал он, отрываясь от письма. – Накрывайте ужинать, – обратился он к лакею.

Они прошли в кабинет.

Петруша взял между тем первую попавшуюся ему книгу с полки, это были записки Кесаря, и сдвинув два стула, на один поставил ноги и открыв книгу из середины,[1032] читал, облокотившись или скорее повалившись на руку, с таким спокойным вниманием, как будто он часа два читал не отрываясь и сбирался читать еще столько же. M-r Pierre имел это странное свойство читать всегда и всё с одинаковым интересом.[1033]

– Хорошие вести, Pierre, – сказал князь Андрей, подавая ему одно письмо, – прочти. А другое от отца. – Одно письмо было от Кутузова, который соглашался принять князя Андрея опять в адъютанты, другое от отца, который в первый раз после сватьбы сына писал, посылал благословение молодым и даже приглашал их приехать.

– А! – сказал Pierre и, разложив письмо на страницы Кесаря, так же внимательно стал читать его. – Так ты идешь на войну, это решено?—сказал он, поднимая голову и глядя через очки.

– Да. А вот от отца.[1034]

Pierre прочел также лежа.

– Хорошо, – сказал он и хотел продолжать читать Кесаря, когда в соседней комнате зашумело платье княгини и он, скинув ноги, оправил очки и волоса.

Я сказал, что нет того молодого холостого человека, который, встречая в свете или часто ездя в дом к молодой красивой женщине, не подумал бы хоть раз: «А что как я вдруг влюблюсь в эту даму и она [в] меня влюбится?» Но m-r Pierre, почти живший у князя Андрея во время своего пребыванья в Петербурге, никогда не думал об этом.

Он в простоте своей души радовался <на> этих двух людей, на их семейное счастье, которое ему казалось совершенным, и даже никогда не спрашивал себя: могло ли бы ему достаться такое счастие, и потому никогда не завидовал. Мысли m-r Ріеrr’а постоянно были заняты самыми важными <философскими> и государственными и военными вопросами. M-r Pierre мечтал быть оратором, государственным человеком в роде Мирабо или полководцем в роде Кесаря и Наполеона. Он, менее всех в мире рожденной к такой деятельности, считал себя рожденным для нее. На все житейские события жизни он смотрел кротко и равнодушно, как будто