livre de… que je vous ai envoyé. Voilà la religion que je comprends.
La mort de votre bonne, comme je m’en aperçois d’après votre dernière [lettre], a dû vous donner des idées bien noires. Lisez ce livre et vous sentirez que la mort n’est que le passage au bonheur de l’éternité.[1158]
Княжна отвечала:
1805 год 12 Août. Lissi Gori.
Nous voilà parvenus à la fète de mon père, jour de réjouissance chez nous, comme vous le savez, chère bonne amie. Nous l’avons passé assez tristement, car la veille même du 11, une heure après la messe, j’ai vu finir ma pauvre bonne. Elle a terminé sa longue et pénible agonie d’une manière digne d’envie pour tout bon chrétien, pas moins; comme je lui ai été fort attachée, sa mort quelque préparée que j’y aie été, n’a pas laissé que de me déranger sensiblement. Accoutumé à elle depuis ma naissance je la pleure amèrement. Vous avez tort, chère amie, d’attribuer à des idées noires produites par la maladie le sens où j’avais conçu la lettre qui vous l’avait apprise. Je vous assure qu’elle n’y était pour rien; mais depuis que je suis à la campagne, une réunion de plusieurs circonstances, telle, par exemple, que le spectacle continuel d’une femme mourante. (Quoique logée dans l’aile pendant sa maladie et malgré la défense de mon père, je ne pouvais m’abstenir de ne pas aller la voir deux fois par jour et elle [est] morte sur mes bras.) Ce spectacle, dis-je, a dû donner à mon esprit une teinte moins frivole, moins éloignée de ce que l’on regarde communément dans le monde comme un sujet effrayant dont il faut détourner sans cesse sa pensée, tandis que c’est le seul peut être qui mériterait toute notre attention. Je desirerais conserver cette disposition autant que je viverai et dans quelque position que je me trouve. Malheureusement je ne puis pas répondre de moi mème. Un genre de vie plus dissipée, des distractions souvent répétées, que sais-je moi, mille choses différentes pourront m’enlever à moi même et me rendre à cet étourdissement dans lequel nous vivons tous du plus au moins.[1159]
Mille grâces, chère amie, pour la proposition de me procurer l’ouvrage qui fait si grande fureur chez vous.[1160]
[Далее со слов: Cependant puisque vous me dites… кончая словами:…et plutôt il nous en accordera la découverte parson divin esprit. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. XXII.]
Il y a cependant des livres excellents, dont la lecture nous est profitable; mais ceux-là sont clairs, ne traitant que de ce que nous devons chercher à connaitre parce [que] Jesus-Christ lui même nous a dit qu’il jugerait tout le monde d’après ce qu’on a fait, sans demander ce qu’[on] aura su.
Du nombre de ces livres est un ouvrage parfait du Averendissime Père Innocent le Masson, général des[1161]… Il y a pour livre «Introduction à la vie intérieure et parfaite, tirée de l’Ecriture Sainte, de l’Introduction à la vie dévote de St. François de Sales et de l’Imitation de Jésus Christ». Je vous prierais méme, chère amie, ainsi que M. Louskoy, de le chercher dans les librairies de Pétersbourg et si vous l’у trouverez, d’en faire aussitôt l’emplette. Vous le garderez chez vous.
Mon père ne m’a pas parlé du prétendant, mais il m’a dit seulement qu’il attendait une visite du prince Basile.[1162]
J’ai reçu une lettre de mon frère qui m’annonce son arrivée chez nous pour le 15 avec sa femme. Ce sera une joie de courte durée puisque il nous quitte pour prendre part à cette malheureuse guerre. Je [meurs] d’envie de faire connaissance avec ma belle soeur, on la dit charmante.
Si elle pouvait plaire à mon père, c’est le seul voeu que j’adresse au bon dieu.
M-lle Bourienne se rappelle à votre souvenir.[1163]
* № 6 (рук. № 49. T. I, ч. I, гл. XXII).
Княжна ничего не сказала, вздохнула, как будто этим вздохом выражая свою преданность воле божьей и привычку незаслуженного страдания, и сошла вниз своей тяжелой ступней. Пройдя через официантскую, в которой вскочило два сидевших в кафтанах, чулках и башмаках слуги, княжна остановилась перед массивной, в два роста княжны, затворенной, коричневой дверью кабинета и, пригнув руку к груди, как будто она оправляла платье, она незаметно перекрестилась два раза и, остановив глаза, прошептала молитву. Ручка двери слегка визгнула под рукой княжны и тотчас кто то изнутри отворил ее. Дверь эта не вела еще прямо в кабинет, а в маленькую прихожую, в которой сидел всегда камердинер князя. Тихон, камердинер, с проседью, тоненькой человечек с тихими движеньями и всегда испуганным лицом, отворил дверь.
– Ваше сиятельство, их сиятельство изволят быть заняты, приказали пожаловать к завтраку, – сказал шопотом Тихон.
Когда князь не принимал дочь поутру, это значило, что он был очень не в духе. Княжна Марья знала это. Она вышла в столовую и сложив, странным для женщины, но свойственным ей движением, руки за спиной, стала ходить от двери к буфету и опять к двери.[1164] Скоро вышла m-lle Bourienne и три официанта.[1165]
– Ну, каков князь? – спросила m-lle Bourienne.
– Я не видала отца, кажется, он здоров, – отвечала княжна, видимо желая показать, что она не желала бы слышать рассуждения о расположении духа отца. M-lle Bourienne, видимо не желая, или не умея понимать, продолжала рассказывать, как Михаил Иванович говорил с князем в саду и как она боялась. Княжна не слушала свою компаньонку.
Вдруг дворецкой всполохнулся, мотнул головой официантам, которые взялись за спинки стульев, и[1166] m-lle Bourienne, говорившая что то княжне, замолкла на середине речи и вызвала на своем лице приятную улыбку, обращенную к двери. Княжна подошла к своему стулу.
В столовую[1167] нервическими,[1168] быстрыми шагами вошел коротконогой, сухой и прямой старичок[1169] с звездой на кафтане, в манжетах и пудре. Платье и вся особа его были необыкновенной чистоты. Он оглянул двух девиц и официантов. Княжна криво подошла к нему. Он дал поцеловать свою небольшую белую руку дочери и сел,[1170] нервически подергивая рукав и перестанавливая стоявшие перед ним солонку, стакан и приборы. Девицы сели на торопливо пододвинутые стулья.
– Что ты делала утро? – спросил он у дочери.[1171]
– Читала, mon pére, потом…
– Я знаю. – Он поморщился. – Что ты делала перед завтраком? Отчего ты опоздала ко мне?
– Я писала письма, – отвечала княжна тихо, робко и чуть взглядывая на отца.
– Кому?
– Julie A[hrossimoff], mon père.[1172]
– Этой дуре, – сказал он, взглянув на m-lle Bourienne. Француженка приятно улыбалась.[1173]
Все молчали и на лицах всех, даже лакеев,[1174] выражалось чувство затаенного страха.
Одна компаньонка, казалось, ничего не видела и видеть не хотела. Она[1175] глядела на князя такими глазами, которыми можно было глядеть только на молодого, красивого и веселого шутника. Как будто он только что подарил ее самыми забавными ласковыми словами. Она развернула белейшую салфетку еще более свежими и белыми ручками и, грасируя, обратилась к князю:
– Il nous vient du monde, mon prince, – сказала она. – Le prince K[ouraguine] vient vous présenter ses respects. Il est ministre, n’est ce pas?[1176] Она даже прямо с вопросами обращалась к нему.
Как на диких зверей действуют их укротители преимущественно своей смелостью и убеждением, что тигр или лев не посмеет съесть их, так и на князя действовала компаньонка. Он с укоризной посмотрел на княжну и потом на m-lle Bourienne, как будто этим взглядом он хотел сказать: «Вот дура дочь, ничего не умеет сказать. Хоть бы у этой француженки поучилась».
– Значительное лицо![1177] – насмешливо повторил князь. – Теперь все значительные люди. Он мной выведен в люди. – М-llе Bourienne с удивлением и подобострастием посмотрела на князя.
– Впрочем князь[?] этот порядочный человек, всегда ко мне с глубоким уваженьем, по старой памяти боится.[1178]
M-lle Bourienne выразила в лице убежденье, что это не могло быть иначе.
– Смешно, – продолжал князь, – что здешний дурак губернатор присылал ко мне узнать, когда будет Курагин? Я ему велел сказать, что он дурак, – и князь замолчал, видимо сообразив, что не перед кем было говорить всего, что он знал, и энергически оттолкнул от себя тарелку, которую на лету подхватил Тихон, вышедший за ним и служивший за его стулом. M-lle Bourienne была одна из тех женщин, которые, как бы легко и просто нельзя было сделать и сказать вещь, всегда любят сказать или сделать ее тонко и хитро. Она знала про планы сватовства князя Анатоля и теперь, с целью навести на этот предмет разговор, начала о приезде Курагина. Она взглянула на княжну Марью, на князя и опять на княжну Марью, как глядят на французском театре актрисы, играющие хитрых субреток.
– И он не один едет, я слышала, а с молодым князем. Куда едет молодой человек? я бы желала знать. – Князь посмотрел тоже на дочь. Несмотря на тот строгий и спокойный взгляд на супружество, который княжна Марья выразила в письме к приятельнице, она под взглядом отца и компаньонки опустила глаза и голову к тарелке и лицо ее внезапно покрылось красными пятнами.
– Шестьдесят лет я прожил на свете, – начал князь сердито, насмешливо, – и никогда не видал барышни, которая бы не думала, что всякий молодой человек, который ей встречается, сейчас влюбится, станет на коленки и предложит ей руку и сердце. Вот княжна Марья тех же мыслей… Не правда ли?[1179] – Княжна Марья не отвечала и продолжала краснеть, только робко взглянула, как бы прося помилованья.
– У меня была кузина, у которой нос был больше этой бутылки, – сказал князь, – и синий. – M-lle Bourienne звонко засме[ялась].>
* № 7 (рук. № 49. T. I, ч. 3, гл. III).
– Il nous vient du monde, mon prince,[1180] – сказала[1181] она, светло улыбаясь, развертывая салфетку такими же свеженькими ручками, как и сама салфетка.[1182]
– Должно быть Курагин молодой, – отвечал князь. – Сын князя Василья – он министром теперь[1183] – добрый малый, но пустой, я[1184] про отца говорю. Он тут в городе, делают ревизию.[1185] Он писал, что завтра будет сюда, – прибавил <князь не без удовольствия.>[1186]
– А сын куда же едет, mon père?[1187] – спросила княжна, вдруг вся вспыхнув.[1188]
– С отцом едет, –
