mon ami,[1330] – сказала Анна Михайловна, вздыхая и закрывая глаза должно быть для того, чтобы не видеть всё еще неприлично веселящееся лицо Пьера, – on me fait quérir (она любила вставить неупотребительное словцо) – le comte va très mal![1331] Лакей подал Pierr’y записочку от княжон – «Grand papa a demandé après vous! vous auriez pu ne pas vous absenter»,[1332] писала старшая княжна.[1333]

Наташа до передней провожала Пьера, не спуская с него любопытных и ласковых глаз,[1334] как будто она еще[1335] чего то ждала от него. Она не видывала еще таких людей, как этот толстый, простодушный и веселый Пьер.[1336]

Pierre, с детским, глупым весельем в глазах, молча раскланялся с графиней, всё чувствуя[1337] глаза маленькой черненькой, полные ожидания смешного, устремленными на себя. Граф Ростов, прощаясь с Pierr’ом, пригнул его к себе и поцеловал в голову.

– Покорно благодарю, – сказал Pierre. Наташа засмеялась. Граф тоже засмеялся.

– Славный малый! я его полюбил, – сказал он прямо в лицо Пьеру.

В карете Анна Михайловна вздыхала[1338] и французскими речами старалась приготовливать Пьера. Ему же хотелось смеяться, вспоминая смех Наташи, и он молчал.[1339]

В это время карета графа Безухова с Ріеrr’ом и Анной Михайловной подъезжала к дому графа Безухова.

[Далее со слов: Когда колеса кареты… кончая: это было необходимо нужно. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. XXII.]

На половине лестницы чуть не сбили их с ног мужик, кучер и лакей, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу с ведрами в руках. Мужик и лакей прижались к стене, чтоб их пропустить, и не показали никакого удивленья при виде их.

– Здесь на половину княжон? – сказала Анна Михайловна мужику.

– Здесь, – отвечал лакей, – дверь налево, – и они побежали вниз. Анна Михайловна шла всё вверх и наконец отворила дверь налево. Она ошиблась этажем и дверь, которую она отворила, вела в комнату живописца[1340] графа.

– Кого надо? – спросил сердито хриплым голосом толстый мущина без сертука, в вязаных помочах.

– Ах! nous nous sommes trompés, Pierre,[1341] – сказала она поскорее по французски, чтобы показать мущине в помочах, кто она была. – Скажите, любезнейший, где ход к графу?

– С парадного подъезда.

– Нет я знаю, почтеннейший, – говорила кротко Анна Михайловна, не смущаясь растерзанным видом мущины (Pierre понял, что и это так надо было). – К княжнам где ход?

– Так бы и сказали, ниже, налево первая дверь.

– Ах, мы прошли. Благодарствуйте, мой милый, – и княгиня обратилась к Pierr’y с взглядом, говорившим «il faut toujours être poli»[1342] и пошла вниз.[1343]

[Далее со слов: Может быть граф не звал меня, кончая: дверь налево вела в жилые комнаты княжон. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. XIX.]

Горничная с графином второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила дверь, и Pierre с Анной Михайловной, проходя мимо ее, невольно увидали[1344] внутренность комнаты с зажженной лампадой перед большой киотой, комнату старшей княжны и в комнате старшую княжну и князя Василья.[1345]

<– Ах боже мой! – вскричала Анна Михайловна. Казалось, ничего не было странного и предосудительного в том, что князь Василий сидел у княжны, и что Анна Михайловна в это время с Pierr'ом проходили мимо комнаты, но князь Василий и старшая княжна испугались и рассердились, что их увидали, а Анна Михайловна и Pierre испугались, что увидали их, как будто застали двух преступников на деле преступления. Pierre чувствовал это, но не мог понять, отчего это происходило. Ему показалось только, что лицо, всегда столь английски чистое, приличное, старшей княжны, в ту минуту, как он увидал ее, выражало несдержанную и неприличную злость и досаду. В лице князя Василия, бледном и встревоженном, больше чем когда нибудь обозначались[1346] нехорошие морщины.> Увидав проходящих,[1347] князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад. Княжна взвизгнула, лицо ее вдруг обезобразилось и, вскочив, она неграциозным, отчаянным жестом, изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.[1348] Жест этот был так непохож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Pierre вопросительно посмотрел на свою руководительницу. Анна Михайловна слегка улыбнулась и вздохнула, но не выразила удивления.

– Soyez homme, courage, mon ami. C’est moi qui veillerai à vos intérêts,[1349] – сказала она только и пошла еще скорее по коридору.[1350] Коридором они вышли в полуосвещенную залу, предшествующую кабинету графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Pierre. Но и в этой комнате по беспорядочности расставленной мебели, по пролитой воде и внесенной ванне виден был особенный и значительный характер нынешней ночи. Впереди их на цыпочках и не обращая на них внимания, прошли официант и дьячек с кадилом. Они вошли в знакомый Пьеру кабинет с итальянским окном, бюстом и портретом Екатерины. В кабинете было много народу.[1351] Все бывшие в комнате посмотрели на дверь, в то время как она слабо визгнула на своих петлях.[1352] Анна Михайловна, ни минуты не медля и не теряя решительности, вошла в комнату с Ріеrr’ом. Напротив видно было, что, ведя за собой того, кого требовал умирающий граф, она была обеспечена. Она мелкой иноходью подбежала к одному священнику, приняла его благословенье, к другому, потом к доктору. Доктор сделал ей жест.[1353]

– Подождите меня тут, – сказала Анна Михайловна Pierr’y, и[1354] Анна Михайловна смело подошла к большой, издающей чуть слышный звук двери, на которую все смотрели, и скрылась в ней. изредка басами перешептывавшихся между собою, и еще двух, трех лиц неизвестных ему. Беспрестанно то в ту, то в другую дверь на цыпочках входили и выходили люди и всякий раз, как отворялась дверь, все бывшие в комнате, прерывая свой шопот, совершенно замолкали и полными ожидания и вопросов взглядами осматривали входивших.> Когда вошел Pierre, он заметил, что все взгляды устремились на него больше, чем с любопытством и с участием. Перешептывались, указывая на него глазами, как будто с страхом и подобострастием. Ему казалось, что все смотрят на него, как на лицо, обязанное совершить какой то страшный, ожидаемый всеми обряд. Ему оказывали уважение, которое прежде никогда не оказывали. Неизвестная ему дама встала с своего места и предложила ему сесть. Священник подал ему перчатку, которую он уронил. Доктора замолкли и посторонились, чтобы дать ему место. Pierre хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять неизвестную даму, и сам поднять перчатку, и обойти докторов, которые и не стояли на его дороге, но он почувствовал, что это было бы неприлично, что он должен был давать им услуживать себе. Он сел на место дамы, принял перчатку из рук священника и решил сам с собою, что все это так должно было быть и что он потеряется, ежели захочет поступать по своим соображениям, а что ему надо предоставиться вполне на волю тех, которые руководили его.

31.

<Князь Василий, со дня своего приезда в Москву, старался случайными вопросами в общих разговорах наводить старшую княжну, неотлучно бывшую при графе Безухом во время всей его болезни, на вопрос о том, сделано было или нет, и где оно хранилось, завещание в пользу Pierr’a, о котором он слышал. Но княжна[1357] отвечала ему только о боге и будущей жизни. С каждым днем князь Василий становился беспокойнее, раздражительнее и натуральнее. Весь французский придворный лоск соскочил с него и он являлся сердитым и брюзгливым русским, московским барином. Вопрос о завещании был для него очень важен. Дела его были крайне расстроены. В случае, ежели не было завещания, то жена его была одною из трех отдаленных родственников, имеющих право на наследство, и на его долю доставалось более десяти тысяч душ и более миллиона денег. В случае же, если завещание было сделано и Pierre усыновлен, он не получал ничего. Нынешний вечер, в то время, как так беззаботно веселились у Ростовых, доктора объявили положение больного совершенно безнадежным, граф не мог уже говорить и приезжавший вечером главнокомандующий, чтобы проститься с умирающим, полчаса один на один оставался с ним. Беспокойство князя Василия дошло до крайних пределов. Заметив, что старшая княжна ушла к себе отдохнуть после многих бессонных ночей, он непривычно поспешными шагами, с беспрестанным нервическим и беспокойным подергиванием щек, пошел за нею и, несмотря на то, что княжна, скинув мантилью, была не в совсем приличном положении, он взял ее за руку, пригнув ее. – Je crois que c'est fini, —[1358] сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по привычке сильно книзу.[1359] Княжна бесстрастно, непроницаемо смотрела своими выпуклыми большими глазами прямо на князя. Она покачала головой и вздохнула. Жест ее можно было объяснить, как выражение печали и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василии объяснил этот вздох, как выражение усталости. – Eh moi d’affaires et d’affaires très sérieuses.[1360]

[1361] Они помолчали.[1362] Щеки князя Василия нервически подергивались то на одну, то на другую сторону, резче обозначая неприятные[1363] морщины около рта. Он говорил[1364] медленно и глаза его смотрели то нагло, то испуганно. Княжна[1365] переложила одну руку на другую с тем видом, который говорил, что «ежели вы не начнете, я ничего не скажу».

– Вот видите ли, моя милая княжна Катерина Семеновна, – сказал он, – в такие минуты, как теперь, обо всем надо подумать. Надо подумать о вас; я вас всех люблю, как своих детей, вы это знаете. – Он говорил это монотонно, видимо и не желая, чтоб ему верили, но по привычке и не мог говорить иначе. Княжна[1366] тускло смотрела прямо на него и нельзя было догадаться: понимает ли она или нет то, что ей говорили.

– Надобно подумать и об моем семействе.[1367] Ты знаешь, Катишь, – продолжал он, – что вы три и мое семейство, да еще Мамонтовы, одни прямые наследники графа. Я знаю, я знаю, как [1368] тебе неприятно думать об этом, поверь, мне еще неприятнее, но, мой друг, надо быть ко всему готовым.[1369]

Я слышал,[1370] что прошлую зиму несчастный[1371] дядя почему то был расстроен и написал странное завещание, по которому он[1372] всё именье, помимо