недавно говорившие с коронованными особами. – Умеренные частые кровопускания, ванны, – продолжал он. – Я делал чудеса прогрессивно рассчитанными кровопусканиями и ваннами, но теперь, когда кровь уже успела обратиться в твердую массу в мозговой субстанции, теперь кровь не в состоянии ассимилировать себе опять эти части, теперь дело кончено, – сказал он, улыбаясь ясности своего объяснения. – Теперь дело кончено.
– То есть, ежели болезнь примет тот исход, – сказал было немец. Lorrain строго посмотрел на него, как будто напоминая ему его молодость, и помахал отрицательно пальцем перед своим носом. – В том состоянии, в котором теперь находится больной, вопрос в том только, чтобы уменьшить давление на мозг этих кровяных частей.
– Дать им путь, – хотел подсказать немец доктор, но Lorrain не одобрил и это объяснение.
– Пути исходного мы не можем дать им, мы можем только облегчить их давление на мозговую субстанцию, но устранить его невозможно.
– <Как долго может он жить? – смелее спросил адъютант.>
Lorrain посмотрел на него: [1405]– ему жить шестнадцать часов, – с приятной улыбкой заключил он.
В это время княжна средняя вышла от графа и подошла к Lorrain.
– Он просит пить. Что можно дать ему оржад или варенья с водой?
Lorrain задумался.
– Когда он принял лекарства? – Он посмотрел на брегет и еще задумался. – Возьмите стакан воды, три ложки чайные сахару и… – Он не мог говорить скоро, потому что всё еще соображал, – и щепотку, une pincée, – он указал, как взять щепотку, своими красивыми белыми и тонкими пальцами, – une pincée de cremortartari, и теплое дайте пить, но понемногу.
– Хорошо, – кивая, говорила она. – Ванна, кажется, сделала пользу, – прибавила она, чтоб сказать ему приятное.
– Я сейчас после церемонии сам приду, – сказал Lorrain, кланяясь и слегка улыбкой давая чувствовать, что он помнит, что говорит с женщиной, и следуя за ней несколько шагов.
– Не слыхано, – тихим, но азартным шопотом проговорил немец-доктор, обращаясь к другому, маленькому, как только Lorrain отошел от них. – Не слыханно: два кровопусканья и ванны, когда страданье местное и одни пиявки.
– Пиявки, пиявки и пиявки! – проговорил маленькой.
– Настоящая французская знаменитость! Он уморил его. Такая геркулесовская комплекция.
– Пиявки, пиявки и пиявки, – желчно изгибаясь, опять сказал маленькой, сам собой напоминая пиявок, про которых он говорил.
[Далее со слов: Не прошло двух минут, кончая: когда граф отпускал его в Петербург. – близко к печатному тексту. Т. I, ч. I, гл. XIX – XX.]
Голова эта беспомощно покачивалась от движений шагов несущих; увидав ближе эту голову, Pierre еще более убедился, что она почти не переменилась. Тот же правильный горбатый нос, та же ширина кости лба и скул, та же величественность и приятность рта и даже тот же взгляд, твердый и гордый до бесстрастности. Как прежде Pierre помнил этот взгляд, всегда говоривший, что всё, всё ничтожно в сравнении с чем то другим, так и теперь этот взгляд говорил то же.
[Далее со слов: Прошло несколько минут, кончая: все бывшие в эту ночь в доме графа Безухова. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I гл. XX – XXI.]
Pierre был введен в эту комнату, чтобы тоже поддержать свои силы <и на него произвел странное впечатление вид этой парадной, круглой гостиной, с мраморными столиками, которую он помнил блестящую огнями сотен свечей и бальных туалетов во время балов у графа, а теперь едва освещенной одною восковою свечкой, с беспорядочно расставленными блюдами, приборами и стульями. Он не стал есть и прошел через комнату к выходной двери в залу из странного любопытства, всё там ли же и такая ли эта зала? В зале было темно, но он услыхал голос старшей княжны и Анны Михайловны.
[Далее со слов: Pierre хорошо помнил эту парадную… кончая: …обе они в одно время говорили взволнованным шопотом. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. XXI.]
– <Я вам говорю, милая княгиня, – шептала княжна, – что его последняя воля написана и у него в бюро, а что это забытая духовная бумага, которую он хотел уничтожить. Я и не знаю, что в ней, но…
– Как вы хотите, милая княжна, теперь тревожить умирающего, можно сказать, и кто знает, с какой целью он оставил ее при себе? Я знаю всю вашу любовь и преданность.
– Мое мнение – пойти и спросить, пока есть время, – сказал князь Василий, беря что то из рук княжны. Но Анна Михайловна схватилась за вещь обеими руками.
– Ах, князь, вы хотите убить его. Спросите Lorrain. – Князь казался удивленным.
– Но позвольте вам заметить, Анна Михайловна, – говорила княжна, – что князь верно знает, что должно и не должно.
– Pierre, подите сюда, – сказала Анна Михайловна, не отпуская рук от мозаикового портфеля. – Как вы думаете, mon cher? – Князь Василии не пускал руку.
– Княгиня Анна Михайловна, я вас прошу не вмешиваться не в свои дела, – сказал он, злобно подпрыгивая щеками. – Пустите. Я, я вам говорю, я пойду и спрошу его. – Pierre подошел вплоть и ужаснулся, увидав лицо князя Василия. Первая мысль его была, что он сделал что нибудь не так и что он виноват в этом расстройстве. Он молча смотрел на борьбу за портфель и не узнавал ни князя Василья, ни Анны Михайловны, которая, как наседка, окрысившись, тянула портфель.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – сказал князь Василий, пуская портфель.
* № 15 (вставка в корректуру. T. I, ч. I, гл. III).
Когда Ріеrrе: подойдя к аббату и молодому человеку, служившему в гражданской службе и носившему в гостиной Анны Павловны прозвание un homme de beaucoup de mérite, этот homme de beaucoup de mérite[1406] говорил аббату, как иностранцу, поучая его, что Россия находится в самом исключительном состоянии, противуположном всем европейским государствам. Здесь государь либерал, желающий дать права и не находящий ни достаточного развития, ни сочувствия. Он рассказал про монеты, которые государь хотел отчеканить не с своим изображением, а с изображением России. Аббат учтиво улыбался.
– Да, это очень интересно, – говорил он.
– Но можно думать, – вдруг сказал Pierre, – что конституция, данная по одной воле государя, может быть по воле же его отнята.
Un homme de beaucoup de mérite с удивлением посмотрел на этого бестактного молодого человека, так говорившего при иностранце, и, грустно отвернувшись, замолчал. Чистенький, свежий старичок аббат, с крепким, горбоносым лицом, напротив, казалось, был заинтересован вмешательством этого молодого человека. Он посмотрел на Pierr'a умными и проницательно спокойными глазами, и, поворачивая между пальцами табакерку с изображением какой то коронованной особы, [посмотрел] опять на homme de beaucoup de mérite, ожидая его ответа.
– Разве учреждение министерств, свободных хлебопашцев, уничтожение тайного совета отменены? Напротив, мы с каждым днем видим новые и новые льготы, – сказал l’homme de beaucoup de mérite.
– Какие же могут быть льготы в государстве, где мильоны рабов, – наивно сказал Pierre, желая завести интересный разговор.
L’homme de beaucoup de mérite пожал плечами и взглянул на итальянца, как будто он говорил: «что ж после этого говорить с таким человеком?» Но Pierre не заметил отчаяния своего собеседника.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
* № 16 (рук. № 54. T. I, ч. 2).
Часть 2.
Глава I. Поход.
[1407]
– Молоденькой какой этот граф Ростов. – сказал пехотный офицер смеясь Ивану Захаровичу. – Молодец. И очень обходительной. Что он, богат?
У Ивана Захаровича в углах губ образовалась складка. Глаза немного сузились и всё лицо приняло то степенное, спокойно задумчивое выражение, которое всегда сопутствовало про – явлению его странной склонности беспричинно и безвыгодно лгать.
– У его отца душ немного, – отвечал он, – но земли и леса такие, что на три сажени чернозем и пшеница сам тридцать каждый год родится, а леса на 30,000 десятин, всё мачтовые деревья.
160,000 доходу каждый год…
<Долохов подошел к ним. – У гусарика у этого? – спросил он. Иван Захарович продолжал. – 160,000 доходу> с одной пшеницы….
– Вот бы в банчик с ним поиграть,[1409] – заметил смешливый офицер. – Вы его пригласите, Иван Захарович. Мы с вами банчик ему заложим.
– Я его отцом обласкан, и сам в карты не играю и вам с ним не дам играть, – сказал Иван Захарович и опять продолжал описание, в его голове только существовавших, богатств Ростовых. – Леса они сплавляют по Оке в Волгу…
– <Что ж. Надо поиграть будет. Что ж, что кому повезет. Может и он меня вздует. Фортуна – куда колесо повернется. – Знаем мы ваше колесо, – строго, но тихо, как всегда, сказал Иван Захарович, видимо нисколько не боясь оскорбить Долохова. – У меня с ним не поиграете… И в самом деле Долохов не оскорбился. – Ну, полноте вздор, – сказал он. – Тысячки три нам на голодные зубы не худо бы. – Извольте итти к месту, – сказал Иван Захарович. – Рота трогается, неравно начальник, батальонный командир или сам полковник проедет. – Долохов пошел. – Смирно! – скомандовал он. Рота тронулась и к вечеру догнала свой полк>. Иван Захарович на ходу досказал офицеру все подробности выдуманного им богатства Ростовых.[1410]>
Войска в начале октября пришли в Брюнн. <На следующий день была дневка. Третий эскадрон Павлоградцев стоял[1411] в самом городе. Эскадронному командиру была отведена квартира в купеческом доме. Хозяева[1412] вышли[1413] вниз. У Гардона был весь верх. – Пойдем ко мне. – Они вошли. В большой комнате были установлены две кровати и постели, с которых только что встали. Были раскиданы офицерские вещи и платья. На одной постели спал ротмистр, который теперь в десять часов только встал
