(Platoche)
* № 35 (рук. № 31).
узнал, что ничего не нужно человеку, что горе от лишений.
Его занятия.
Выступление – русская б…., его карета. Пьяные офицеры на тройке.
Идут весело. Фр[анцузы].[141]
Хаос на первом привале, бьет лошадь по морде. Дышлом заехал в карету. Bougre fouttre.[142] Строги с пленными. Лошадиное мясо – не дурно.
Жюно
* № 36 (рук. № 32).
<Александр и Наполеон. Осуждение истории. 1) Обзор деятельности Н[аполеона] и А[лександра] и результат, что не в них власть. 2) Результат этот дала история. Но что она говорит? Она говорит от Тьера, L[anfrey] до Герв[инуса], Шлоссера обратное, она говорит, что сделали это А[лександр], Н[аполен], Т[ильзит] и т. д. и рассматривает их деятельность по отношению своего идеала.[143] Она рассматривает их произвол, п[отому] ч[то] осуждает, (Бокль противуречит более др[угих]) и попытки признания необходимости невозможны, п[отому] ч[то] есть идеал и п[отому] осуждение, и п[отому] признание свободы. Идеал одних – государ[ство], народ, человечество. Пчела. Но все ист[орики] гов[орят], что деят[ельность] ист[орических] деятелей – интерес истории. Посмотрим на самую сущность вопроса – отношения масс. Нет связи. [144] Но может быть свойст[в]а героев такие, посмотрим – чья свобода больше. Но может быть в одном выражается история народов? Нет, неисполнимы. Мас[с]а матерьялов. Но может быть нет другой истории? <Есть> или ничего. Масса есть, гибель, статистика.
Но признав всё это, остается другой, страшный вопрос, вопрос воли.
[145] В нем всё дело. Обходить его нельзя.
Вопрос воли.
Заключение[146], доводы в пользу, против, мираж, объяснение его.
Сравнение с астрологией.>[147]
Новейшие историки беспрестанно приходят к таинству совпадения ист[орических] событий к одной цели. <Но таинство остается таинством, и значение деят[ельности] ист[орических] лиц исчезает, как скоро допускается таинство.>
Всё таинство приводится к[148] одному вопросу о свободе воли, к[оторое], не имея на то прав, стремятся разрешить естест[венные] науки и к[оторые] умышленно обходит история.
Ист[орические] деят[ели] связаны с массами, как и ничтожнейший крестьянин связан с ними.
Противуполагая массы лицам, мы не можем притти ни к чему, кроме как к отрицанию произвола ист[орических] лиц или произвола масс. Если 25 человек на одной цепи, никто из них не свободнее другого.
Но у них должна быть одна, общая свобода, и между ними могут быть степени свободы.
Посмотрим на вопрос свободы в истории.
* № 37 (рук. № 33).
Сердце царево в руце божьей. Вольтер говорит, что не было бы Варф[оломеевской] ночи, ежели бы у короля не было запора.
Мы всё таки верим в чудеса и предполагаем в Б[онапарте] эту власть. Но не нужно падения Ерих[онских] стен, нужно, чтоб ядро пролет[ело] мимо Нап[олеона].
* № 38 (рук. № 34).
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то[149] направление движения этого тела[150] никогда не будет совпадать ни с одной из[151] сил, а будет[152] среднее, кратчайшее[153] направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
* № 39 (рук. № 35).
[боль]шего или меньшего желания драться. Рассматривая отдельно каждое условие, нет никакой возможности притти к[154] научным результатам, ибо условий этих тысячи, и все они по отношению к силе войска не могут быть рассм[атриваемы] отдельно и дол[жны] быть взяты вместе с [друг]ими неизмеримыми н[уж]ными условиями; толь[ко] [рассматривая дух войска, к[ак] условие силы, большей или м[еньшей], во време[ни] драться, рассматривая его, как неизвестное во вр[емени], есть надежда найти науч[ное] построение дисциплины, вооружен[ные люди] не могут иметь влияния на си[лу]…[155] имеет влияние на…[156]
* № 40 (рук. № 36).
Важное к 5-му тому.
Пьер ехал до Москвы, помогал раненным, узнавал новости и ни разу не возвращался к[157] мыслям сна, хотя чувствовал, что в нем открылось что-то и так остановилось – открытое.
Дорогой ему сказали за верное, что кн[язь] Андрей умер.
Все веселы. Наташа весела,[158] мать и Соня ей не отвечают, грустны. Остановились за м[осковской] з[аставой]. Все вдруг грустны. Идут казаки. Нат[аше] сказали. Она сидит, едет. Темнота, заревы пожаров. Останавливаются в Мытищах. Пожары. Один раненный кричит. Нат[аша] спрашивает, где он. За ней смотрят, как за больной. Мать потрогала ее голову. Она озябла, дрожит – настояла, чтоб разделась и легла. Лежит прислушивается, стон… зарево, крики в кабаке. – Соня? спит, – встает на ципочках и вышла в сени.
–
Кн[язя] Андрея[159] внесли, долго укладывали, уложили, Тимохин. Он б[ыл] без памяти всё время, теперь очнулся. Красная горит одна свеча, мухи сонные, тараканы. Пититити. Муха. Что откры[лось], да: любовь христианство вспыхнула фактом и по чувству строит учение. Кто учил? Бог, не может не быть. Приложение. Обратн[ый] учению факт – непрощение, что бы я дал – мухи, красная свечка пититипити… и скрип и шаги. Она[160] увидала ясный, чистый взгляд любви, подбежала к руке, простите. Слезы. Тимохин, доктор. Узнали? – Простили?[161] нет, простили ли за то, что я сделала? – чуть слышным шопотом. Дурна, но глаза. В нем детское от шеи голой.
Пьер надоел Наташе своей робостью. (Да ну же? Ну?). Письмо. Андрей завещал, чтобы не стеснялись.
* № 41 (рук. № 37).
Приехал. Одна свеча: к[няжна] М[арья] и что-то славное сидит – не узнал. Когда узнал, вдруг покраснел и присутствие судьи. Разговор о кн[язе] А[ндрее].
Да, да, так, так. Прерван приходом Ник[оленьки]. Пьер расплакался. Н[аташа] вставляла слова. Пойдемте за чай. Тихо, робко друг перед другом. А жизнь из всех их прет.
– Об себе расскажите. Вы[162] потеряли 2 м[иллиона]. Савельич mе ruine. Vous êtes libre.[163] Взгляд на Н[аташу], она покраснела и злобно, гордо нахмурилась.
Разговорился про себя, никогда так не говорил.
Она всё понимает, ее вопросы. Поздно. Никто не заметил. Они одни втроем на свете. Пьер кончает: жизнь никогда не погибла, впереди много, много. Это я вам
Свободы нет.
Пошел домой и написал письмо. На другой день с к[няжной] М[арьей] dites lui.[164]
–
Весною идет домой, и всё надо устроить, и он центр вселенной, и все для него, и все должны знать, и он покупает конфеты, и всё это радостно.
–
* № 42 (рук. № 38)
Наташа требует, чтоб Пьер ее любил за то, что он постр[адал] за нее.
Кар[атаев] любил ничего и всё.
Всё отраж[ается] в нем разумно и благообразно.
В П[ьере] он видел благообра[зие] душевн[ое].
* № 43 (т. IV, ч. 4).
Как это утихло горе – неизвестно, но оно утихло. Наташа и княжна Марья напротив никогда не говорят про князя Андрея. Рамбаль хочет сделать трогательную историю с Наташей по случаю Пьера, но Наташа уходит.
Николай просил через Наташу, что когда она хочет.
Николай в Вильне просится у Кутузова жениться.
(Сцена у костра: «тоже – люди», ну-ка еще…)
К эпилогу: Франция еще раз, старая, должна была содрогнуться, и явился Наполеон самым необычайным образом.
К эпилогу рассказывают и поминают о том, как Пьер женился.
Даниловича. <Нея подвиг потеря 9/10.>
<Кавалеристы в ботфортах, без кирас, с шинелями.>
Кажется под Красным всё сделано судьбой, чтобы сделать невозможное. Стран[но]; объя[вилось] нов[ое] объясн[ение].
Фланговая защита при Малом Ярославце.
Кутузов не спешит [?] из Вильно.
<Миродеры. Вязьма; конверт. Tirer son épingle du jeu.[165] Рамбаль в Костроме. Grande armée. Elles ne m'échapperont pas cette foi ci.[166] Припомадимся.>
<Пьер после спасения заболел.>
<Под Вязьмой из 73 тысяч оста[валось] 37 тысяч. К[утузов] говорит – золотой мост под Вязьмой. Смоленск – цель. Цель нужна, все так думают и Н[аполеон] с ними.>
<От В[язьмы] не в трех к[олоннах], а в одной. Жюно. Заставляет караулить вестфальцев и застрел[ил] солдата за фляжку. 22 октября 13 С и снег. В См[оленске] грабеж. Мале. Нап[олеон], выступая из Смоленска, понятия не имел о положении К[утузова], врозь идут, и предп[олагал] К[утузова] в Витебске.>
Упреки Кут[узову] за Красное. Без сапог хол[одные], голодные. Убивать людей затем, чтобы добить.
(Друг друга потеряли, как в жмурки). И писател[ям] трудно объяснить, а выходит смысл.
Рвать разлагающееся тело. Не физическое, а химическое разложение.
Вильно – конец народной войны. Бал. У костра. Петя.
№ 44 (рук. № 38а).
Наташа смотрит туда. Смерть ей понятнее, чем жизнь. Жизнь оскорбительна. Зачем не сказала ему того и того. Она живо воображала его. Ему – кому? И всё застилалось опять. Так она сидела. Княжна Марья собиралась ехать. Пожалуйте к папиньке. Свое – противно. Слишком живое, привычное. Усилие над собой и к матери. Деятельность. На другой день увели ее к себе падающую. Она[167] легла и молчала. Потом села, оглядываясь. Обняла княжну Марью,[168] глядит на нее. Похожа, нет, не похожа, она – чужая, особенная, неизвестная.
– Маша, полюби меня, я не такая дурная. Маша, я… с тех пор – дружба, страсть и два чувства: не говорить про него и слабеть, и оба чувства вызывают реакцию. Рана заживает изнутри. Под илом трава и она сама не знает. Позвала Дуняшу – голос пробует, зеркало. <Разговор> с княжной Марьей. Я хочу умереть и не хочу.
–
Пьеру всё весело. Старик Савельич добрый. Надо строить. Ну, строить. Кн[яжна]. Всё таки любит. Жена – и ту жалко. Денег просит[169] офицер – не дает.[170]
–
ВСТУПЛЕНИЯ, ПРЕДИСЛОВИЯ И ВАРИАНТЫ НАЧАЛ «ВОЙНЫ И МИРА»
** № 1 (рук. № 47).
Я бесчисленное количество раз начинал и бросал писать ту историю из 12-го года, которая всё яснее, яснее становилась для меня и которая всё настоятельнее и настоятельнее просилась в ясных и определенных образах на бумагу. То мне казался ничтожным прием, которым я начинал,[171] то хотелось захватить все, что я знаю и чувствую из того времени, и я сознавал невозможность этого, то[172] простой, пошлый, литературный язык и литературные приемы романа казались мне столь несообразными с величественным, глубоким и всесторонним содержанием, то необходимость выдумкою связывать те образы, картины и мысли, которые сами собою родились во мне, так мне становились противны, что я бросал начатое и отчаивался в возможности высказать всё то, что мне хотелось и нужно высказать. Но время и силы мои уходили с каждым часом, и я знал, что никто никогда не скажет того, что я имел сказать, не потому, что то, что я имел сказать, было очень важно для человечества, но потому, что известные стороны жизни, ничтожные для других, только я один, по особенности своего развития и характера (особенности, свойственной каждой личности), считал важным.[173] Больше всего меня стесняют предания, как по форме, так и по содержанию. Я боялся писать не тем языком, которым пишут все, боялся, что мое писанье не подойдет ни под какую форму, ни романа, ни повести, ни поэмы, ни истории, я боялся, что необходимость описывать значительных лиц 12-го года заставит меня руководиться историческими документами, а не истиной, и от всех этих боязней время проходило, и дело мое не подвигалось, и я начинал остывать к нему. Теперь, помучавшись долгое время, я решился откинуть все эти боязни и писать только то, что мне необходимо высказать, не заботясь о том, что выйдет из всего этого,
