Вишь и Мухтарка сушиться пришла, – сказал солдат, сидевший подле, взял Мухтарку за спину и хотел, играя, перебросить ее через огонь. Собака визгнула.
– Что ты ее трогаешь? Что она тебе сделала? – крикнул Долохов и грубо толкнул солдата. – Мухтарка, сюды.
– Эй легче, судырь, – проговорил солдат. – Вишь, в лицо лизать ему дается…..
А между тем французские орудия, направленные на нас, виднелись на горе, и у наших орудий, стоявших перед Грунтом, стояли офицеры и генерал и рассчитывали, куда по французам донесет их выстрел.
Подле орудий стоял полковой командир, генерал, представлявший полк Кутузову, подле него стояли артиллеристы и с высокоподнятыми плечами Жеребцов. Генерал выспался в построенном полковом балагане, закусил и, подрагивая, вышел погулять, так как делать нечего было. Но увидав подчиненных, он почувствовал, что ему, командиру, генералу, необходимо бросить общий взгляд на позицию. Что такое позиция и что такое общий взгляд, он не знал и не мог бы сказать, но что то сделать он чувствовал необходимость, и что то показать главное. Еще более побудил его к этому приезд Жеребцова от Багратиона с приказанием опре[делить], много ли людей в полку. Надо показать адъютанту. Он вышел, подрагивая, к орудиям, прищурившись поглядел и сказал:
– Гм! Да! Ежели бы фланг, – он строго оглянулся, – что?
– Так точно, ваше превосходительство, – сказал Жеребцов, – г-н офицер, – обратился он поспешно к артиллеристу, – пожалуйте к генералу. Жеребцов, присланный сюда, не мог успеть вернуться к обеду в Грунт, а проходя мимо балагана полкового командира, он слышал запах бульона и видел пирожки, выложенные засученными солдатскими руками на доску. Ему надо было пообедать у генерала и потому он особенно внимателен и искателен был с ним. Артиллерийский офицер, молодой человек, подошел. Он тоже был рад поговорить о позиции и подать мнение и поиграть в воина, и они поговорили.
– Ежели обойдут, то буду обстреливать на картечный [?] выстрел на отвозы. [?]
– Так, так, – сказал генерал.
– Вы уже обедали, генерал? – спросил Жеребцов.
– Не угодно ли, милости прошу, – и они прошли к балагану. В это же время еще правее, где стояли гусары позади коновязей, в мельнице, единственном доме, бывшем в поле, слышались крики пьяных голосов, из которых громче всех раздавался картавый голос Денисова.>
** № 34 (рук. № 72. T. I, ч. 2, гл. XIV, XV.)
[1780] Водка была не во всех ротах и те роты, у которых ее не было, с завистью смотрели на 5-ю роту, которой командовал всеми любимый, молодой штабс капитан Белкин.
– Вишь ты, подбрыкивать как стали 5-й роты, ровно жеребята, от водки-то, – говорил солдат другой роты, глядя на бежавших к котлу солдат. – Молодец[1781] ихний ротный!
– Толкуй, Иван Масеич, фелдвебель всем орудует.
– Как же! гляди, наш спит небось, а этот, гляди, пришел, – говорил солдат другой роты, показывая на красивую фигуру штабс капитана Белкина, скорыми легкими шагами подходившего к роте, пившей водку. Белкин с своими толстыми, приятно улыбающимися губами и узенькими смеющимися глазами, свежий и веселый, подошел к боченку.
– Здравия желаю, ваше благородие, – прокричали человек двадцать.
– Много ли рядов? – спросил он у фелдвебеля тоном человека, не любившего говорить с подчиненными много, но ожидающего положительного ясного ответа.
– Тринадцать.
– Кого нет?
Солдаты всё толпились и сзади засмеялись. Белкин оглянулся строго. Всё затихло, и подходивший солдат имел набожное выражение, когда подходил к чарке.
– Соврелова, Петрова, Миронченка, – докладывал фелдвебель.
– Миронченка точно заболел, в самую бурю, как деревню проходили. Он придет, я ему сам вчера приказал остаться. А тот бестия, Захарчук, так балуется, я велел ему на повозку сесть, так нет, упал. Дрянь солдатишка.
В это время подходил к водке узенькой, тоненькой, с ввалившейся грудью и жолтым лицом и жолтым острым носиком молодой солдатик, казавшийся олицетворением голода и слабости. Но, несмотря на жалость возбуждающую наружность этого солдата,[1782] в собранном, как кисете, ротике и бегающих покорных глазах было что то такое смешное, что фелдвебель, как бы прося позволения пошутить, посмотрел на ротного и, заметив на его лице улыбку, сказал:
– Вот Митин наш не отстал, его всего Бондарчук за штык волок.
– Без Митина 5-й роте[1783] нельзя быть, – сказал Белкин, глядя на жалкого солдатика, который, закрыв в это время глаза, полоскал обе стороны рта водкой и пропускал ее сквозь свою вытянутую, с выступающим, как у индюшки кадыком, шею.
– Сладко? – спросил Белкин, по солдатски подмигивая Митину и приосаниваясь. В рядах захохотали. Отдав приказание, подойдя к кашеварам, где ему подали пробу, Белкин сел на бревно и, перекрестившись, стал есть солдатскую кашу. Солдаты своей и чужих рот особенно далеко и старательно снимали шапки, проходя мимо его, несмотря на его махание рукой, чтоб они этого не делали.
Погода была серая, холодная, с ветром, но без дождя. Скоро к Белкину подошел <другой офицер зевая.>[1784] —У меня половина людей без ног.
– Поправятся, – смеясь отвечал Белкин. – Хромая собака до поля. Пойдем назад, надо еще к адъютанту, – отвечал он, тоже зевая.
– Что это, никак кавалерия. Вон за лесом, – зевота мешала другому ротному договорить. Он указывал рукой на дорогу в Голабрун на ту сторону, с которой ждали французов.
Белкин встал и стал рассматривать. Действительно, это была кавалерия, поэскадронно шедшая им навстречу. И много ее, полка два. Кавалерия стала спускаться под гору и опять подниматься. Офицеры сочли ровно четыре эскадрона и узнали, что это были австрийцы гусары.
– Что же это, ведь это наш авангард. Сменили их чтоль.
– Кто же сменил, мимо нас бы прошли.
– А может французы на них понасели, они отступают.
– Тогда хоть постреляли бы. Это что нибудь не так. И есть австрийцы. – Гусары проходили ближе, как всегда с презрением глядя на пехотинцов. Солдат, набивая рот кашей, оглядывался на них. Гусары с начальником впереди прошли дорогой в город. Офицеры, еще другие подошедшие (все собирались к Белкину), разговаривали об том, какой гусарской мундир лучше, русской или австрийской, и хвалили лошадей.
– Вон еще[1785] кавалерия идет, – сказал к[апитан], – что это они назад идут.
– Должно быть неприятель показался.
– Ну, коли теперь в дело итти – мат. Люди голодные, без ног, половины в роте нет. А еще[1786] шеф требует……… Голос капитана вдруг оборвался.
– Что это! – вскрикнул он, побледнев. В это же мгновенье из города на рысях показались казаки. В то же мгновенье подбежал фелдвебель к офицерам и, указывая на кавалерию, спускавшуюся из за леса, [из] под горы.
– Ваше благородие, это он. Верно. Я смотрю.
Фелдвебель был так взволнован, что махая руками, говорил и взял за руку к[апитана], пригибая к себе и указывая по руке.
– Вот так извольте смотреть. Вон сила его валит.
В то же мгновенье испуганный голос полкового адъютанта, спотыкавшегося, пешком бежавшего за ворота, закричал: – В ружье. Неприятель! В то же мгновение забегали кашевары, загремели котлы, и солдаты, дожевывая, побежали к козлам. В то же мгновение, и несколько прежде, Белкин бежал через выгон к своей роте и кричал: в ружье. Он бежал легким, веселым бегом, как будто играя тяжестью своего тела и перепрыгивая через лужи. Еще люди других рот не успели выстроиться и полковой командир еще не выехал, как 5-я рота уже, не дожидаясь приказаний, шла впереди всех по дороге навстречу к неприятелю.[1787] Роту догоняли сзади рысью почти рядом субалтерн офицер налегке и Митин, путаясь в грязи тонкими ногами и под острым углом наклоняясь вперед, с большим ружьем наперевес и с тяжестью ранца, давившей его. Он не бежал, а всё падал и ноги только едва поспевали спасать его от падения. Под гору они не удержали его и он скорее, скорее перебирая ими, упал. Офицер, молодой, скуластый блондин, даже не улыбнулся, перегоняя его. Когда он догнал роту, Белкин уже рассчитывал людей и с унтер офицерами по отделениям рассыпал в цепь.[1788]
– Разве было приказано от полкового командира, – с бледным и обиженным лицом, едва переводя дух, спрашивал офицер. – Я только вышел.
– А всё равно то же прикажут, – даже не глядя на офицера отвечал Белкин. – Мешкать нечего.
– Почему же вы думаете, что я нарочно замешкался? Вы думаете, что я…
– Писарев, влево на гору, —говорил Белкин унтер офицеру, который с серьезным лицом смотрел, не спуская глаз с ротного командира, как и вся рота смотрела в эту минуту. Глаза Белкина еще более улыбались, чем всегда, и делал он свои распоряжения, как будто это всё было так легко.
– Куда же наконец мне прикажете? Ежели уж вы так распоряжаетесь, – [сказал], отдуваясь и оскорбляясь, субалтерн офицер.
– Побудьте здесь, М. Д., с резервом.
Рота разошлась в цепь. Казаки ездили впереди, показался дымок и послышался выстрел с нашей стороны и два выстрела ответили из за леса. Неприятель остановился и не наступал более. Стрелки его и наши баловались изредка. Белкин сидел на краю дороги и курил трубку, рассматривая неприятельских стрелков и изредка оглядываясь на деревню, в которой всё двигалось и бегало. Через пять минут к нему подъехал полковой адъютант.
– Шеф приказал[1789] благодарить тебя за распорядительность и приказал отступать, ежели б[удут] наступать. Ну что, достают сюда, – спросил адъютант.
– Нет, так, ворон пугаем.
– Дай ка затянуться. Там у нас что, беда. – И адъютант, затянувшись, уехал.
В деревне Шенграбене происходила суматоха, естественная вследствие неожиданного появления неприятеля перед войсками, спокойно отдыхавшими и варившими кашу, полагая, что они находятся во второй линии. Князь Багратион, приехав [в] Шенграбен и распорядившись[1790] отступлением, [в] квартире шефа полка беседовал с графом Ностицом.
– Gott im Himmel,[1791] – говорил красивый, воинственной наружности, с цветом лица темнее усов генерал граф Ностиц, в гусарском мундире, опираясь молодцовато одной рукой на колено, другой придерживая саблю с золотым эфесом и таким нетерпеливым тоном убеждения, которым говорят полнокровные люди, раз составивши убеждение и своими словами только стремясь поддержать его.
– Как вы хотите, князь, чтоб я дрался с французами, когда мир заключен моим государем и повелителем.
Багратион имел вид человека, постоянно устремляющего всё свое внимание на те слова, которые он говорил. Большие, до половины закрытые веками, черные глаза его без блеска, но упорно смотрели по обеим сторонам огромного носа; как изваянный, крепкий рот и выступающий, прямой и длинный подбородок казалось так же пилили [?] как и мутный, неизменяемый взгляд и тихий голос, повторяющий одни и те же слова.
– Кто вам сказал, граф, что
