по случаю смерти отца и теперь боится попасться неприятелю, тем более, что в народе даже стали замечаться беспорядки.
Когда она заговорила о том, что всё это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. И [у] Nicolas слезы навернулись на глаза. Княжна Марья заметила это, и ей стало легче.
– Вот вам мое положение,[1001] и я надеюсь, что вы не откажетесь помочь мне.
Nicolas тотчас же встал и,[1002] почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, объявил, что он сочтет себя счастливым, ежели будет в состоянии[1003] оказать услугу, и сейчас же отправляется, чтобы исполнить ее приказания.
Почтительностью своего тона Nicolas показал как будто, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею. Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Notre intendant voit tout en noir, ne l’écoutez pas trop, M-r le Comte,[1004] – сказала ему княжна, тоже вставая.[1005]
– Я только желала бы, чтобы мужики[1006] разошлись и оставили меня ехать без проводов.
– M[ademoiselle] la Princesse, vos désirs sont des ordres pour moi,[1007] – сказал Nicolas,[1008] кланяясь,[1009] как маркиз двора Лудовика [Х]ІV, и вышел из комнаты.
– Я не знаю, как благодарить вас.
Выходя, Nicolas думал[1010] о двух мужичках, певших ему песни, и о других, не снявших шапок. Он покраснел, поджал губы и поторопился итти распорядиться,[1011] отказываясь от чая и обеда, которые предлагали ему.[1012] В передней Алпатыч доложил Ростову всю сущность дела.
– Ну, брат, что же ты это ушел, – говорил Ильин, – а я девочку эту ущипнул-таки…. – но, взглянув на лицо Nicolas, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
– Вот какие несчастные бывают существа, – проговорил, он, нахмурясь. – Эти мерзавцы…. Он подозвал[1013] Лаврушку, велел[1014] отдать лошадей кучерам княжны, а с ним вместе направился к выгону.
Два веселые мужичка лежали один на другом,[1015] один храпел внизу, а верхний всё еще добродушно улыбался и пел.
– Эй! Кто у вас староста тут? – крикнул Nicolas, быстрым шагом войдя и останавливаясь в толпе.
– Староста-то? – сказал мужик, – на что вам? – Но не успел он договорить, как шапка его слетела и[1016] голова мотнулась на бок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! —крикнул полнокровный голос Nicolas. Все шапки соскочили с голов, и толпа сдвинулась плотнее.
– Где староста?
Дронушка, неторопливой походкой, издали почтительно, но достойно сняв шляпу,[1017] с своим строгим римским лицом и твердым взглядом подходил к Ростову.
– Я староста, ваше благородие, – сказал он.
– Ваша помещица требовала подвод.[1018] Отчего вы не поставили? А?
Все глаза смотрели на Дронушку, и Nicolas не совсем спокойно говорил с ним. Так внушительна была представительность и спокойствие Дрона.
– Лошади под войсками все в разброде, извольте посмотреть по дворам.
– Гм. Да. Хорошо. А для чего вы все здесь, все на выгоне и для чего вы прикащику сказали, что не выпустите княжну?
– Кто говорил, не знаю. Разве можно так господам говорить? – сказал Дрон с усмешкой.
– А так, старички о мирском деле собрались.[1019]
– Хорошо. Лаврушка, поди сюда.
Он обратился к мужикам.
– Сейчас, марш по домам и вот этому человеку,[1020] – он указал на Лаврушку, – с 5 дворов по подводе, чтоб сейчас были. Слышишь ты, староста?
– Как не слыхать.
– Ну, марш, – Nicolas обратился к ближайшему мужику,– марш, веди подводу.
Мужик рыжий посмотрел на Дрона. Дрон мигнул мужику. Мужик не двигался.
– Ну! – крикнул Ростов.
– Как Дрон Захарыч прикажут.[1021]
– Видно,[1022] новое начальство оказалось, – сказал Дрон.
– Что? – закричал Nicolas,[1023] подходя к Дрону.
– Э, пустое-то говорить, – вдруг махнув рукой, сказал Дрон, отворачиваясь от Ростова. – Будет болтать-то. На чем старики порешили, тому и быть.
– Тому и быть! – заревела толпа, шевелясь, – много вас начальства туда… Сказано – не вывозиться.[1024]
Дрон было, повернувшись, пошел прочь.
– Стой! – закричал Nicolas Дрону, поворачивая его к себе. Дрон нахмурился и прямо угрожающе двинулся на Nicolas[1025]. Толпа заревела громче. Ильин, бледный, подбежал к Nicolas, хватаясь за саблю.
[1026]Лаврушка бросился[1027] к лошадям, за поводья которых хватали мужики. Дрон был головой выше Nicolas, он, казалось бы, должен смять его. Презрительным ли, решительным или угрожающим жестом сжав кулаком, отмахнул назад правой рукой. Но в тот же момент Nicolas ударил его в лицо один, другой, третий раз, сбил его с ног и, не останавливаясь ни мгновения, бросился к рыжему мужику.[1028]
– Лаврушка! Вяжи зачинщиков.[1029]
Лаврушка, оставив лошадей, схватил Дрона сзади за локти и, сняв с него кушак, стал вязать его.
– Что ж, мы никакой обиды не делали! Мы только, значит, по глупости, – послышались голоса.
– Марш за подводами. По домам.
Толпа тронулась и стала расходиться. Один мужик[1030] побежал рысью, и другие последовали его примеру. Только два пьяные лежали друг на друге и Дрон с связанными руками, с тем же строгим, невозмутимым лицом остался на выгоне.[1031]
– Ваше сиятельство, прикажете? – говорил Лаврушка Ростову, указывая на Дрона. – Только прикажите, только этого, да рыжего уж так взбузую, по-гусарски, только за Федченкой съездить.
Но Nicolas не отвечал на желания Лаврушки,[1032] велел ему помогать укладываться в доме, сам[1033] пошел на деревню с Алпатычем выгонять подводы, а Ильина послал за гусарами. Через час Ильин привел взвод гусар, подводы стояли на дворе, и мужики особенно заботливо укладывали господские вещи, старательно затыкая сенцом в уголках и под веревками, чтобы не потерялись.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил[1034] тот самый рыжий мужик,[1035] который грознее всех кричал на сходке, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что ж ты ее так-то вот бросишь, а она потрется. Я так не люблю. А чтоб всё честно, по закону было, вот так-то, под рогожку-то и важно. Любо!
– Ишь, книг-то, книг-то, – приговаривал добродушно другой, выносивший библиотечные шкапы князя Андрея. – Ты не цепляй. А грузно, ребята. Книги здоровые.
– Да, писали – не гуляли, – говорил третий, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Дрон, сначала запертый в амбар, но выпущенный по желанию княжны Марьи, вместе с Алпатычем внимательно распоряжался нагрузкой подвод и отправкой их.
Nicolas Ростов, доложив о положении княжны Марьи своему ближайшему начальнику, получил разрешение конвоировать ее эскадроном до Вязьмы и там же, направив ее на путь, занятый нашими войсками, простился с нею, почтительно в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.[1036]
* № 185 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. XIX).
Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 числа на Колочу и не велел тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то Шевардинский редут был бы левый фланг и сражение произошло бы так, как мы его ожидали, т. е., вероятно, мы бы еще упорнее защищали Шевардинский редут – наш левый фланг и, вероятно, делали бы наступательное движение в центре; но так как ночь застигла нас, отступающих от Шевардинского редута, на который были направлены превосходные силы, то к утру мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наш левый фланг и укреплять его.
Бесчисленное количество советов, предположений было сделано со стороны русских, и Кутузов, слушая все советы и предположения и не высказывая своего мнения, которого и не было, предоставил делать то, что показывала необходимость, то есть отогнуть левое крыло и укрепить его, насколько можно, на преобладающих высотах. Высоты эти были справа налево: 1) Горки, Раевский курган, Семеновская деревня и курган перед Утицею. Одно, что знал Кутузов, умевший прислушиваться к смыслу событий, это было то, что надо дать сражение (надо, хотя и неразумно), что надо выиграть сражение и что для того, чтобы его выиграть, надо быть убежденным, что мы его выиграем, и быть убежденным, что бы ни случилось, что оно выиграно.[1037]
Несмотря на ту решительность, с которой Кутузов, принимая командование войсками, отдалил от себя всех советчиков, как он называл всех влиятельных особ, которые могли мешаться в дела, он долгим опытом своим знал, что армией никогда не управляет и не может управлять один человек, что одинаково вредно и изобилие советчиков и недостаток в них, и[1038] он не боролся против советчиков и предоставлял им придумывать, раздумывать, интриговать, спорить.
Начальники частей: Барклай, Багратион, Платов – делали свое, штабные: Бенигсен, Толь, Ермолов, Кутайсов, Гартинг – делали свое: спорили, обманывали друг друга, и Кутузов знал, что это не могло быть иначе и что из этих споров и обманов вытекает то самое, что должно быть. 24-го Барклай и Багратион думали еще, что Шевардинский редут есть часть позиции, и никто их не разуверил в этом, и 25-го Тучков был передвинут в засаду на старую Смоленскую дорогу без ведома Багратиона и вновь передвинут из засады на курган Бенигсеном без ведома Кутузова. Дивизия принца Евгения Виртембергского была двинута справа налево без ведома[1039] Барклая. Когда они узнавали про эти противуречия и путаницу, Кутузов только спокойно кивал одобрительно головой, давая чувствовать, что всё это именно так, как он предвидел, и что то, что им кажется противуречивым, в его голове составляет ясную часть общего плана. В сущности же в его голове было ясно, что не надо было драться и что драться всегда глупо, а что, ежели уж надо, то он долгим опытом знает, что, где будут стоять люди во время сражения, направо или налево от кустов, на горе или под горой – не прибавит ни на волос возможности успеха.
* № 186 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. XX—XXI).[1040]
Ему надо было обдумать, куда и зачем и к кому он едет. Из Москвы его выгнало то же чувство, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, то приятное чувство сознания, что всё то, что составляет счастие людей: удобства жизни, богатство, даже самая жизнь – есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с… чем-то. С чем? Pierre не мог себе дать отчета, да и не старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать и всем своим имуществом и своей жизнью.[1041] Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое, радостное, обновляющее чувство. Вследствие этого чувства он приехал теперь из Москвы в Бородино с тем, чтобы участвовать в предстоящем сражении, участвовать в сражении казалось
