с собою. Пускай они прочтут это,[2588] ежели они возьмут меня.[2589] Пускай Наполеон узнает, с кем он имеет дело». И, обдумывая то, что он напишет в этой бумаге, Пьер сел за стол.
Дверь кабинета отворилась, и желтый, безбородый старичок Герасим с непривычно взволнованным лицом показался на пороге.
– Что ты?[2590] Что? – беспокойно сказал Пьер.[2591]
– Да неблагополучно у нас.
– Что такое, что?[2592] – быстро спросил Пьер. – Пришли?
– Говорят, пришли, – отвечал Герасим, – да я не об этом. Барин наш, Макар Алексеич, закурили. Не досмотрел я, они тут где-то и выпили, теперь[2593] бунтуют, мушкетон достали где-то, как бы беды над собой не сделали какой. Осмелюсь попросить, может они вас послушают.[2594] Да вот они и сюда идут.
В это время[2595] вместе с звуком блока[2596] двери в коридоре[2597] послышались вместе[2598] громкий голос мужчины и плачущий голос женщины.
Пьер вышел в коридор. Макар Алексеевич в своем обычном[2599] халате, но нараспашку и с красным изменившимся лицом и бегающими глазами, шел по коридору. В одной руке он держал короткое ружье с расширяющимся дулом (называвшееся мушкетоном), другой рукой он тащил за платье визжавшую кухарку Мавру.
– Ты – шпионша? – кричал он. – Ты[2600] оружие отнять хочешь. Ты кто? Ты – баба. Изрублю.[2601]
Пьер остановился в недоумении против пьяного человека. Макар Алексеевич тоже смутился в первую минуту при виде Пьера, но, заметив его нерешительность, тотчас же ободрился.
– Граф, – закричал он, – ты – патриот? Патриот ты? Нет? Ты кто?[2602] А? Или ты – подлец.
– Барин, пожалуйста, сделайте милость, оставьте, – говорил Герасим, высвободив кухарку из рук пьяного и осторожно стараясь поворотить его назад за локти.
– Ты кто? Бонапарт? – кричал Макар Алексеевич, обращаясь к Герасиму.
[2603]– Это хорошо, сударь, да вы, пожалуйста, Макар Алексеич, вы отдохните.
– Прочь, раб презренный, не прикасайся, – крикнул Макар Алексеич, – тебе я говорю, граф. Ты подлец или нет?[2604]
– Батюшка! Сударь,—уговаривал Герасим, наступая на Макара Алексеевича, – пожалуйте…
– Уйду! Он – подлец.
И опять засвистел блок у входной двери,[2605] и слышно было, как Макара Алексеевича вытащили за дверь.
Тотчас после этого в сенях раздались крики нескольких женских голосов и Пьер[2606] вышел в сени. Макара Алексеевича тут не было, и крики были вызваны не им: его увели в кухню. На крыльце стояла кухарка и две женщины, из которых одна (ее видал прежде Пьер: это была соседка, вдова, купчиха Белобокова) плачущим голосом[2607] кричала что-то.
– Всю дочиста ограбили, злодеи, только выехали на Козиху, наскакали пятеро и повозку, и лошадей – всё отняли, насилу сами ушли.
Другая женщина, кухарка вдовы, рассказывала то же.[2608]
Увидав Пьера, одетого в кафтан, обе женщины, принимавшие его за приказчика Баздеева, обратились к нему с своими рассказами. Они выехали нынче утром в повозке с тем, чтобы ехать в[2609] Боровск, как их на[2610] Спиридоновке остановили французские солдаты и отняли всё, что у них было, и повозку, и даже кучера увели с собой.[2611]
– Что ж они сказали вам? – спросил Пьер.
– Да разве поймешь? – отвечала женщина. – Нищей оставили.
– Французы, французы, матушка, ей-богу они, – закричал вдруг мальчик, вбегая с улицы в калитку. Женщины всполошились бежать к своему дому, но[2612] тотчас же вернулись назад и взбежали на крыльцо,[2613] испуганные, бледные и дрожащие.
[2614]Пьер невольным движением надвинулся вперед, чтобы узнать причину страха, и на крыльце встретился лицом к лицу с двумя французами.
Французы были оба офицеры, как Пьер тотчас узнал по их мундирам.[2615] Оба были невелики ростом. Один из них – вероятно, младший чином (потому что он почтительно обращался к другому, называя его capitaine), был сухощавый, мускулистый, широкоплечий, загорелый мущина с грубым, и[2616] веселым, и молодецким выражением ничтожного лица. Другой, которого звали капитаном, с первого же взгляда поразил Пьера своим утонченно-истомленным, но гордым видом породистого и необыкновенно нежно-красивого лица.[2617] Пьер тотчас же узнал в нем не врага-француза, а своего брата аристократа, воспитанного на тех же основаниях, на которых он и сам был воспитан, узнал такого человека, которых он близко знал многих и в России, и за границей и из которых он любил многих. Действительно, Пьер не ошибся, это был Мервиль (который был бы comte de[2618] Мервиль, ежели бы он не вернулся из эмиграции и не стал служить в армии узурпатора, в которой он теперь занимал место capitaine de hussards.[2619] Другой был Эмиль Кадор,[2620] бывший enfant de Paris,[2621] теперь lieutenant,[2622] украшенный орденом Легиона чести.
Мервиль, вошедший впереди и увидав молодую женщину, Белобокову, обойдя взглядом Пьера, приподнял шляпу,[2623] улыбнулся с очевидно настоящей сердечной учтивостью и доброжелательством (причем его красивое лицо сделалось еще красивее) и обратился к ней; что-то порядочное, d’un enfant de bonne maison,[2624] что так родно было Пьеру, было в его улыбке и словах. И Пьер тотчас невольно с сочувствием узнал в нем своего брата.[2625]
– Pardon, madame… quartire,[2626] – говорил офицер, видимо искренне тяготясь своим положением победителя и стараясь скрыть под учтивостью всю выгоду своего положения.
– Nous ne ferons point de mal à nos hôtes, vous serez contents de nous. Si cela ne vous dérange pas trop[2627], – говорил он,[2628] оглядываясь вокруг себя.
– Et que diable, est ce que personne ne parle français ici?[2629] – крикнул Кадор своим резким, твердым и грассирующим голосом.
Никто не откликнулся ему, и Пьер, который в это время нечаянно встретился с остановившимися на его лице глазами Мервиля, поспешил[2630] податься назад.
– Je vous le disais bien, capitaine, – продолжал Кадор, – que vous ne trouveriez que des f’.. moujiks dans cette… de quartier. Il faudra se faire entendre par des signes avec ces sauvages de terre ferme.
– Je reste ici tout de même,[2631] – кротким и ленивым голосом отвечал Мервиль.
– Ah, bonne chance, la petite sauvage. J’irai voir à coté,[2632] – и Кадор, бренча саблей и прокричав что-то конным французам, стоявшим у калитки, вышел опять на улицу.
Мервиль пошел в дом. В то время, как он по сеням подходил к двери в коридор, из-за дверей кухни опять послышался пьяный голос Макара Алексеевича, и не успел француз[2633] дойти до коридора, как из дверей, очевидно вырвавшись от Герасима, высунулся Макар Алексеевич с мушкетоном в руках. Мервиль обернулся и в это же мгновение Макар Алексеевич, прокричав что-то бессмысленно, прицелился в француза и выстрелил. Но в то же мгновение, как он прицеливался, Пьер,[2634] только что пропустивший мимо себя француза и стоявший у дверей, бросился на пьяного и вырвал у него мушкетон в самый тот момент, как раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел, всадивший пулю в потолок.
Макара Алексеевича так отдало выстрелом из заржавелого мушкетона, что он упал, женщины завизжали в темноте сеней, наполненных дымом. Пьер бросился к нему.
– Vous n’êtes pas blessé?[2635]
Бледный, испуганный офицер[2636] в первую минуту не мог опомниться. Он[2637] видел движение Пьера и не понимал, что всё это значило.
Но не успел Пьер договорить, как в сени вбежал с кровью налившимся решительным лицом и с пистолетом в руке сопутствуемый солдатом Кадор, услыхавший выстрел.
– Je vous le disais bien,[2638] – закричал он, подбегая к Пьеру, так как Пьер был единственный человек, оставшийся в сенях после выстрела, и направляя ему в голову пистолет с взведенным курком, от которого Пьер, морщась, старался отклониться.
– Faut-il que je lui casse le crâne, capitaine? Tout de suite ou bien… C’est lui qui a tiré?
– Mais non, au contraire,[2639] – говорил Мервиль.
– Quand j’ai vu cette vilaine face, je me suis dit…[2640] – говорил он, не спуская пистолета.
– Mais au contraire, c’est lui qui m’a sauvé la vie…
– Une vilaine face, capitaine. Ces gredins de moujiks doivent être menés ferme…[2641]
Хотя, наконец, Кадор, казалось, понял, в чем дело, и спустил курок пистолета, он продолжал строгим, жестким и величественным видом поглядывать на Пьера.
– A bah! alors c’est différent,[2642] – сказал он наконец.
– Vous dites qu’il parle français. Parlez vous français, mon gros?[2643] – обратился он к Пьеру. Пьер, пожав плечами, молча обратился к Мервилю.
– Mais quand je vous dis…[2644]
– Tant pis,[2645] – сердито перебил его Кадор. – Et bien, ça vous regarde, capitaine, – сказал он, – mais si par hasard vous aviez besoin de moi, vous n’avez qu’à me faire savoir. Je les vu à l’óeuvre ces gredins de moujiks à Smolensk, capitaine,[2646] – и, бросив внушительно строгий взгляд Пьеру, он ушел занимать себе квартиру.
Мервиль, как бы извиняясь за грубость своего товарища, взял Пьера под руку и пошел с ним в дом.
– C’est un bon garçon, ce Cadore, mais vous savez à la guerre comme à la guerre. Éh bien, mon cher, sans vous je risquais de manquer le plus beau moment de la campagne.[2647]
Несмотря на видимое желание Мервиля поговорить с Пьером, обласкать его и выказать свою благодарность за спасение жизни, его, видимо, занимал более какой-то другой вопрос, который мешал ему удовлетворить этому желанию.
– Qui que vous soyez, vous comprenez que je me sens lié à vous par des liens indissolubles. Disposez de moi,[2648] – сказал он Пьеру. – Le moindre que nous puissions faire c’est de nous connaitre l’un l’autre,[2649] – сказал он. Он назвал свою фамилию и вопросительно посмотрел на Пьера.
– Вы меня извините, что я не могу сказать вам своего имени, – сказал Пьер, но не успел он договорить, как Мервиль поднял руки, говоря, что он не хочет и не требует этого.
– Но это – ваш дом? – сказал он. Пьер отвечал отрицательно, и наступило молчание, во время которого, как казалось Пьеру, француз беспокойно оглядывался.
– Но вы дома, я разумею, вы нанимаете?
– Да и нет, но…
Опять молчание, во время которого Мервиль оглядывался и вдруг с скорбной и стыдливой улыбкой он сказал:
– Mon cher, je meurs de faim, est ce que vous ne pourriez me donner quelque chose?..[2650]
Последнее чувство враждебности к Мервилю, которое оставалось еще в душе Пьера, исчезло при этих словах. Он пошел к Герасиму и попросил его подать поесть и выпить того, что было.[2651]
Новая глава
Когда принесена была яичница, самовар и водка, француз настоял, чтобы Пьер съел или выпил с ним вместе, и Пьер, не евший еще в этот день, охотно согласился. Должно быть, Мервиль испытывал, глядя на Пьера, то же чувство родства и сознание братства, которое испытывал Пьер, глядя на него: он начал говорить с ним откровенно о ходе войны.
[2652]Мельвиль недоумевающе
