это чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия[2693] теперь в задуманном им деле находило себе полное удовлетворение.

Был уже 2-й час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но вместо того, чтобы действовать, он с наслаждением думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие, будущие подробности. К сознанию действительности привели его громкие крики, раздавшиеся в сенях.

«Уж не пришли ли к нам?» подумал он и вышел в сени. В сенях была кухарка, Герасим, дворник[2694] и Макар Алексеевич.

Макар Алексеич в своем обычном халате, но нараспашку и с красным, изменившимся лицом и бегающими глазами отбивался от Герасима и дворника. В одной руке он держал короткое ружье с расширяющимся дулом (называвшееся мушкетоном), другой рукой он тащил за платье визжавшую кухарку Мавру.

– Шпионша! – кричал пьяным голосом полусумашедший старик. – Ружье отнять хочешь? Ты кто? Ты – баба. Изрублю!

Макар Алексеич смутился в первую минуту, увидав Пьера, но, заметив, что [Пьер] смутился еще более его самого, тотчас же ободрился.

– Граф! – закричал он. – Ты – патриот? Патриот ты или нет? Ты кто?.. А? Или ты – подлец.

– Барин, сделайте милость, пожалуйста оставьте, – говорил Герасим, высвобаживая кухарку из рук пьяного и осторожно стараясь поворотить его назад за локти.

– Ты кто, Бонапарт? – кричал Макар Алексеич, обращаясь к Герасиму.

– Это нехорошо, сударь. Да вы, пожалуйста, Макар Алексеич, вы отдохните.

– Прочь, раб презренный! не прикасайся! —крикнул Макар Алексеич, – тебе я говорю, граф, ты – подлец или нет?

– Батюшка, сударь, – уговаривал Герасим, наступая на Макара Алексеевича, – пожалуйте…

Герасим кивнул дворнику. Макар Алексеевича подхватили под руки и вытащили в кухню.

– Что это? – спросил Пьер у кухарки, оставшейся в сенях.

– И смех, и горе,[2695] – отвечала кухарка, – француз того гляди, а тут свой француз проявился. Вот только Герасим Макеич вышли, а он и захвати… О господи![2696] По грехам нашим. Анну Карповну всю до чиста ограбили, злодеи. Только выехала на Козиху, выскакало их пятеро, и повозку и лошадей – всё отняли, насилу сами ушли, – говорила словоохотливая кухарка.

– Кто, французы? – спросил Пьер.[2697]

Не успела кухарка ответить, как послышался стук в входные двери и кухарка, выглянув в окно, пронзительно взвизгнула и, закричав: французы! они! – побежала в кухню.

Через минуту сени были полны народом. Все, бывшие в доме, столпились в кучу, и Герасим отворил двери.

Пьер, решивший сам с собою, что ему, до исполнения своего намерения, не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях. В сени вошли два француза.

Французы были оба офицеры.

Один,[2698] небольшого роста, был невысокий,[2699] бледный, молодой человек (офицер по мундиру с весьма красивым и нежным лицом). Другой был мускулистый, широкоплечий, загорелый мужчина с твердым и грубым выражением[2700] загорелого лица.

[2701]Бледный молодой человек с первого же взгляда поразил Пьера своими тихими порядочными приемами, необыкновенно нежно-красивым, истомленным, но породистым лицом. Пьеру показалось, что он как будто видал прежде где-то в гостиных этого молодого человека. Бледный, красивый офицер, войдя первым, окинул взглядом всех, стоявших в сенях и, увидав женщину, сестру Герасима, приподнял шляпу и улыбнулся с очевидно настоящей, сердечной учтивостью и доброжелательством (причем его красивое лицо сделалось еще красивее).

Что-то порядочное, d’un enfant de bonne maison,[2702] что так родно было Пьеру, было в его улыбке и словах.

– Pardon, madame…[2703] квартир, – сказал он, видимо искренно тяготясь необходимостью потревожить этих чужих для него людей.

– Nous ne ferons point de mal à nos hôtes, vous serez contents de nous. Si sela ne vous déranger pas trop,[2704] – прибавил он, подвигаясь вперед и оглядываясь вокруг себя.

Все, бывшие в сенях, жались вместе, и никто не отвечал.

– Est ce que personne ne parle français ici?[2705] – крикнул резким и громким голосом другой француз.

Никто не откликнулся ему.[2706]

– Je vous le disais bien, capitaine, – проговорил этот француз, – que nous ne trouverions que des f… moujiks dans cette… de quartier.

– Je reste ici tout de même,[2707] – тихим, но начальническим тоном отвечал[2708] тот, которого звали капитаном.

– Sacrebleu,[2709] – проворчал загорелый француз и, бренча саблей, вышел опять на улицу к солдатам, которые стояли у ворот. Тот, которого называли капитаном,[2710] обратился к выступившему к нему Герасиму, стараясь внушить, что он займет только квартиру и что будет платить за всё, что возьмут у них.

Герасим, коверкая свой язык и прибегая к знакам, говорил, что господ нету и что он без господ ничем распорядиться не может.

Но между тем солдаты, бывшие с капитаном, не дожидаясь разрешения, отворили ворота и вводили лошадей.

Французский офицер,[2711] улыбаясь, развел руками перед Герасимом, давая чувствовать, что он не понимает, и пошел к двери, у которой стоял Пьер.

Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макар Алексеича с мушкетоном в руках.

Макар Алексеич, увидав француза, прокричал что-то бессмысленное и прицелился. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновение Пьер бросился на пьяного. В то время, как Пьер схватился за мушкетон, Макар Алексеевич надавил спуск и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Слышно было, как пуля попала в стену недалеко от французского офицера.[2712] Французский офицер, видимо сделав усилие над собой, с[2713] улыбкой на бледном лице оглядывался вокруг себя.

Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер[2714] по-французски спросил офицера, не ранен ли он.

– Je crois que non,[2715] – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l’аі manqué belle,[2716]– прибавил он, указывая на пулю.[2717] – Et grâce à vous.[2718]

– C’est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu’il faisait. Ah, je suis vraiment au désespoir de ce qui vient d’arriver,[2719] – быстро заговорил взволнованный Пьер, совершенно забывая свою роль.

Французский офицер сначала недоверчиво несколько секунд посмотрел на Пьера, но потом как будто и он также по наружности и приемам Пьера узнал в нем родственное существо, лицо его вдруг изменилось, и он с ласковой улыбкой протянул руку Пьеру.

– Ah, je savais bien que vous étiez Français,[2720] – сказал[2721] он.

– Нет, я не француз, – я – русский, – быстро сказал Пьер, – но[2722] ради бога не обвиняйте этого несчастного человека. Он – сумашедший. Перед самым приездом вашим[2723] эти люди шли за ним, чтобы отнять у него это несчастное ружье.[2724]

– Vous me demandez grâce pour cet homme, c’est bien, je vous l’accorde,[2725] – сказал офицер, – c’est le moindre que je puisse faire pour un homme qui m’a sauvé la vie.[2726]

Со двора послышались быстрые шаги, и тот загорелый француз, который уже входил в дом, вскочил в сени.

– Eh bien? Qu’est ce qu’il y a?[2727]– крикнул он, останавливаясь перед Пьером и[2728] кровью налившимися глазами глядя на него. – C’est lui. Dites un mot capitaine et je lui brise le crâne,[2729] – сказал он, хватаясь рукой за саблю.

С большим трудом и усилиями только мог[2730] французский офицер успокоить своего подчиненного и внушить ему, что никто не стрелял по нем и что никого не нужно наказывать.

– Une vilaine face, tout de me même,[2731] – несколько раз повторял загорелый француз, угрожающе глядя на Пьера.

– A bah! Alors c’est différent,[2732] – наконец сказал он,[2733] поняв, что его капитан был доброжелательно расположен к Пьеру. – Vous dites qu’il parle français. – Parlez vous français, vous,[2734] – обратился он к Пьеру.

Пьер, пожав плечами, ничего не ответил.

– Tant pis,[2735] – пробормотал загорелый француз. – Je les ai vu à l’oeuvre, capitaine, je les ai vu à l’oeuvre, ces gredins de moujiks à Smolensk. Ils demandent a être menés la main haute, la main haute, capitaine,[2736] – проговорил он, уходя и бросая строгий взгляд на Пьера.[2737]

(Новая глава)

Французский офицер вместе с Пьером вошли в гостиную, которую им отворил Герасим. Французский офицер, не столько по белым рукам, по перстню, который был на Пьере, и по его белью, которое, хотя и грязное, было тонко, сколько по всем приемам Пьера и по его презрительному молчанию на грубые слова солдата понял qu’il avait affaire à un gentilhomme,[2738] и ему, видимо, хотелось разговориться и сблизиться с Пьером. Он еще раз стал благодарить за спасение жизни. Пьер ничего не ответил.

– Эти комнаты могут быть в вашем распоряжении, – сказал Пьер и хотел уйти.[2739] Офицер взял за руку Пьера и просил присесть и побыть с ним хоть несколько минут.

– Sans vous je risquais de manquer le plus beaux moment de la campagne.[2740]

– Я не могу не быть вам благодарным. Меньшее, что мы можем сделать, это – по крайней мере, чтобы знать взаимно, с кем мы имеем дело, – сказал офицер, подвигая кресло Пьеру.

Пьер сел.

– Comte de Merville, capitaine de dragons,[2741] – сказал офицер, называя свою фамилию и кланяясь с приемами человека большого света.

– Вы меня извините, что я не могу сказать вам своего имени, – сказал Пьер. Мервиль с удивлением посмотрел на Пьера, но тотчас же переменил разговор.

– Итак, вы не сделали, как другие, вы остались в Москве, – сказал он. – Это ваш дом?

Пьер сказал, что дом этот не принадлежит ему и что он только случайно живет в нем.

– Ах, да, вы нанимаете, – сказал французский офицер, беспокойно оглядываясь. – Но все-таки вы – дома, я разумею, вы нанимаете этот дом?

– Нет. Только по некоторым обстоятельствам мне было неудобно жить в своем доме, и я переехал сюда.

Наступило молчание, во время которого Мервиль оглядывался и вдруг с неловкой улыбкой сказал:

– Mon cher, je meurs de faim, est ce que vous ne pourriez me donner quelque chose… à manger?[2742]

Последнее чувство враждебности к Мервилю, как к врагу, которое оставалось еще в душе Пьера, исчезло при этих словах и этом дурно скрытом выражении голода. Он пошел к Герасиму и попросил его подать поесть и выпить того, что было.

Когда принесены были яичница, самовар, водка и вино, француз просил Пьера принять участие в этом répas.[2743]

Пьер, не евший еще в этот день, охотно согласился. Мервиль начал говорить о войне и о значении Москвы. Мервиль недоумевающе спрашивал Пьера, что такое значило настоящее положение Москвы, к чему подвести его: сдана ли Москва? покинута ли? с бою ли отдана она? Настоящее положение Москвы не подходило ни под какие правила или предания истории.

Пьер ничего не мог