выворотил лошадь, а как завязла наша фура, как подопрет плечом Тихон и выдерет, – сказал Денисов, видимо любивший своего Тихона.
– Что же, скоро он придет? – спрашивал Петя.
________
Когда Петя с Денисовым и эсаулом подъехали к караулке, уже было темно. На поляне вокруг караулки в полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики и в лесу в овраге (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь. В караулке в сенях казак жарил шашлык на угольях, в самой избе сидели три офицера из партии Денисова перед устроенным из двери столом на лавках из жердей. Петя никак не ожидал такого благоустройства, которое он нашел в караулке. Были и стол, и полотенце, и водка в фляжке, и ром, и белый хлеб, и баранина с солью, и огонь в печи согреться и обсушиться, и ловкие казаки, которые, казалось, понимали мысли начальства и всё умели устроить. Петя снял и отдал сушить сапоги и чекмень, присел вместе с офицерами за стол, выпил водки и, разрывая руками, по которым текло сало, ел жирную душистую баранину. Восторженное состояние духа Пети – глупого и милого детского самодовольства и желания быть прекрасным – дошло до высшей степени после выпитой водки и съеденной пищи. Он был смешон, никому не давал говорить, но все – от Денисова и до Лихачева, казака, прислуживавшего господам, с улыбкой веселья смотрели на него. Все ласкали его, и он всё больше и больше осмеливался и громче и больше говорил.
– Так что ж вы думаете, Василий Федорович, – обращался он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: «Ведь мне велено, но вот я узнаю. Только вы меня пустите в самую… штуку. Мне не нужно наград. А мне хочется». – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой.
– Да ничего, ничего, – сказал Денисов и, обращаясь к эсаулу, сказал.
* № 278а (рук. № 98. T. IV, ч. 3, гл. VI, VIII—XI).
829 Одет он был в синие штаны, в когда-то красную со снурками французскую гусарскую куртку, подпоясанную кушаком, и в лапти. В руке он держал пуховую казанскую шляпу. Вода капала с его локтей, и там, где он стоял, скоро налилась лужа.830
Длинное лицо его с повисшим набок носом, которым он беспрестанно втягивал в себя дух с особенным звуком, и с редкой, бурого цвета бородой было все изрыто оспой. Один зуб в верхней челюсти у него был выбит, отчего его и звали Щербатым. Шея у него была толстая, как у быка, и коричневая. В одеяньи и фигуре своей он был странен и смешон, и, казалось, ему самому это доставляло удовольствие. Так заключил Петя по взгляду, которым он ответил на улыбку казака.
– Куды ты пропал? Что ж не привел? – спросил Денисов.
– Да что ходить-то, – сказал Тихон, всасывая носом.
– Что ж,831 взял? – сказал Денисов.832
– Взять-то взял (за каждым словом он сопел). Да будь ему неладно. Сорвался.
– Как сорвался.
– Да я его взял одного-то сперва-наперво, – начал Тихон, переставляя ноги в луже, которая натекла с него, – да и свел в лес, привязал как следувает к березке. Думаю, дай схожу, другого,833 поакуратнее какого, возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. Петя с раскрытым ртом с восторгом глядел прямо в рот Тихону, слушая его слова.
– Подполз я таким манером. А ихний кашовар и огляди меня. – И Тихон, засопев, замолчал.
– Ну что ж?
– Загалдели по-своему, палить принялись. В меня-то, – сказал он, как бы сам удивляясь тому, что они в него палили.
– То-то мы с горы видели, как ты стречка задал, – сказал эсаул.
– Тоже ловить стали. Я и пошел к лесу…
– Ну, а первый-то где ж, – [спросил] Долохов, – что к березке-то привязал?
Тихон не отвечал, пока Денисов не спросил у него того же.
– Да затянулся, – быстро сказал Тихон и, опустив голову, сильно потянул в себе дух.
– Как же ты сказал, сорвался? – сказали в один голос эсаул и Денисов.834
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову. Его уже несколько раз бранили за это. Он почесал спину и улыбнулся. Лицо Тихона, казалось, было лишено способности улыбаться, и потому неожиданная улыбка, открывавшая недостаток зуба, всегда неотразимо заразительно сообщалась другим. Денисов, Долохов улыбнулись, Петя залился, сам не зная чему, веселым смехом, к которому невольно пристал и барабанщик.
– Как же ты сказал, сорвался? – напрасно стараясь удержать свой смех, спросил Денисов.
– Да что, совсем несправный был, – сказал Тихон, махнув рукой.
– Ах, шельма!
– И одежонка плохенькая такая на нем… Что же, я не видал разве хранцузов-то. – Тихон опустил глаза. – Да и грубиан, ваше благородие, – сказал он вдруг, видимо довольный найденной отговоркой.
– Чем же он грубиан? – спросил Долохов.
– Как же, говорит: я сам анаральский сын, не пойду, говорит.835
Денисов нахмурился.
– Эка скотина, – сказал Денисов, – послал836 взять, а ты… Расспросить надо.
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо знаком. Наших, говорит, и много, да все плохие, только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете.
И Тихон засопел пронзительно.
– А, скотина, – сказал Денисов.
– Да что же, коли надо, я сбегаю, еще возьму какого, теперь темно, – сказал Тихон.
Денисов, не отвечая ему, обратился к Долохову, совещаясь, что теперь делать.
Петя не слушал их, он стоял подле Тихона и не спускал с него удивленных глаз.
Тихон оглядывался вокруг себя. Увидав барабанщика, он подмигнул ему и улыбнулся.
– А ты разве его знаешь? – сказал Петя.
– Как же, при мне поймали, – сказал Тихон. – Их там пара была. Другой еще пофигуристее был.
– Где же другой? – спросил Петя.
– Из-за сапог что-то у казаков вышло. Вздор какой-то. А тот еще ловчее был, – сказал Тихон и, оглянувшись
на начальство и решив, что его больше не нужно, пошел из избы.
– Я тебе говорю, нельзя наобум, – говорил Долохов, – надо акуратно делать. Надо съездить. Я поеду. Вот и вы, молодой человек, – сказал Долохов, обращаясь к Пете, – не хотите ли, наденем мундиры французские, да и поедем сейчас к ним в лагерь, поговорим, расспросим.837
Петя был в восторге от сделанного ему предложения. Он тотчас обнял Долохова, поцеловал его, предложил ему изюму и кремней и сообщил, что он тоже привык всегда всё делать акуратно и не наобум Лазаря и что он об опасности для себя никогда не думает, потому что, согласитесь, если не знать верно, что там – от этого зависит жизнь, может быть, сотни, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется.
Никакие просьбы Денисова не могли остановить Петю. Одевшись в французский уланский мундир, который был у Денисова, Петя с Долоховым, переодетым в такой же мундир, который он всегда возил с собою, взяв проводником Тихона, поехали на ту просеку, где они стояли вечером, и в совершенной темноте вслед за Тихоном спустились в лощину.
[Далее от слов: Съехав вниз, Долохов велел кончая: И Долохов поцеловал его и, насвистывая «Allons enfants de la patrie», скрылся в темноте близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. IX.]838
Вернувшись к караулке, Петя вошел к Денисову. Денисов лежал под буркой.
– Ну, слава богу! – крикнул он и обнял и поцеловал Петю. Петя рассказал всё, что они узнали, и Денисов, подвинувшись к стене, хлопнул рукой по бурке.
– Ну, ложись сюда, до завтра надо взд’емнуть.
Говоря с Петей, Денисов не мог не улыбнуться, так мил ему был этот маленький герой.
– Нет, благодарствуй, я не буду ложиться. Я себя знаю, ежели засну, так уже кончено.
И Петя пошел на двор, осмотрел свою лошадь, жевавшую с другими овес.
– Ну, Карабах, завтра послужим.
Он понюхал ей нос. Он любил этот запах.
– Что, барин, не спите, – сказал казак, сидевший за телегой.
– Нет. А, Комарев, кажется, тебя звать. Пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю. Затупил – (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была.
– Что ж, можно.
Комарев так же, как и Денисов и все, с лаской и бережностью обращался с Петей. Он встал, достал что-то в телеге, и Петя радостно услыхал воинственный звук стали о брусок. Он подсел в темноте к Комареву и поговорил с ним.
– А что ж, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний-то? Вон он завалился. Со страху спится. Уж как рад-то был. Ну, а что ж вы там видели?
Петя рассказал всё Комареву. Потом подошел еще гусар спросить, где чашка, и спросил, что делал Комарев.
– А вот барину наточить саблю. Небось скоро свет.
Лошади вдруг подрались, заржали.
– Ну, черти, разбудите хранцузов.
Храпел кто-то близко. Казак пробовал кремень в пистолете и щелкал. Негромкий говор шел невдалеке.839 Капли капали с листьев. На небе расчищало, и над вершинами быстро бежали облака, как будто открывая звезды.
Казалось, что звезды840 Казалось тоже, что небо черное, что это черная тучка. Казак841 рубил огонь. Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что это казак, лошадь, телега, но он ничего не знал и не хотел знать этого. Всё это было волшебное царство, волшебные люди, возникшие нынче только сейчас на один вечер. Что бы ни увидел теперь Петя, ничто бы не удивило его. Больше всего его удивило бы теперь то, что было самое обыкновенное.
Пете страшно хотелось спать, он влез на телегу и сел, изредка качался, засыпал и опять поднимал голову.
Ожиг, жиг, вжиг, жиг, – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравший какой-то неизвестный, торжественно-сладкий напев. (Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны.) Хор играл дальше, дальше, напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой, вот скрипочки, вот трубы и литавры, вот он, торжественный победный марш.
«Ах, да, ведь это я во сне», качнувшись всем телом, сказал себе Петя. «Это у меня в ушах. Ну, опять. Валяй! » И опять заиграл хор. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», сказал себе Петя. И он как бы руководил этим огромным хором инструментов.
