Алексѣичъ по Божьему гнѣву убогiй, надо его отстранять и меньшаго поставить на царство.

А Ивана избрали народомъ, стало быть онъ имъ годился. — Выбрать надо одно: или царство меньшому отдать, а тебѣ и Ивану постричься, или Петру указать, что не Царь онъ, а братъ онъ Царя, такъ, какъ братомъ Царя былъ при Ѳедорѣ братъ его младшiй.

И нахмурила черныя брови Царевна и ударила по столу пухлой ладонью.

— Не бывать ей Царицей мужичкѣ, задушу съ мѣдвежонкомъ медвѣдицу злую. Ты скажи, князь Василiй, — ума въ тебѣ много — какъ намъ дѣло начать. Ты самъ знаешь какое.

Усмѣхнулся проныра старикъ и какъ дѣвица красная очи потупилъ.

— Не гораздъ я, Царевна, на выдумки въ царскихъ палатахъ, какъ испортить невѣсту, Царя извести, это дѣло не наше. Въ ратномъ полѣ служить, съ злымъ Татариномъ биться въ степи обгорѣлой, не доѣсть, не доспать, въ думѣ думать с посла[ми], Богъ мнѣ далъ, и готовъ тѣмъ служить до упаду. А что хитрыя мудрости, крамолы ладить въ царскихъ хоромахъ, у меня нѣтъ ума, и того Богъ мнѣ не далъ. Если думу подумать о Царствѣ, народѣ, о казнѣ государевой, о послахъ, воеводахъ, подъ Азовъ воевать, строить храмы, мосты — я готовъ, а на дѣло въ хоромахъ есть стрѣльцы, есть118 Леонтiй Романычъ, твой близкiй слуга Шакловитой. Я жъ усталъ, и жену, и дѣтей ужъ давно я не видѣлъ. Поживу своимъ домомъ пока, какъ въ скиту, а когда что велишь, я готовъ на всякъ часъ. Когда примешь [?]. —

Такъ прожилъ, какъ въ скиту, Князь Василій Голицынъ съ Петрова дни до перваго Спаса. Приходили къ нему отъ Царевны послы, говорили ему неподобныя рѣчи — что хотятъ извести мать Царицу119 съ Петромъ ея сыномъ, Кн. Василій молчалъ и совѣтовалъ дѣло оставить. Покориться сходнѣе, говорилъ Кн. Василій, чтожъ, сошлютъ въ монастырь, отберутъ награжденьи,120 земли, дворы, <рухлядь>, золотыя… И безъ нихъ можно жить.

Еще мѣсяцъ прошелъ, по Москвѣ все бурлило. Меньшой Царь испугался, уѣхалъ ко Троицѣ, и приказы пришли, чтобы ко Троицѣ шли бы всѣ ратные люди. —121

Князь Василій все ждалъ, не вступался въ смятенье. Ужъ не разъ удавалось ему отсидѣться отъ смуты и къ тому притулиться, чья вверху была сила. Такъ онъ ждалъ и теперь, и не вѣрилъ, чтобъ верхъ взяла матери Царской Нарышкиной сила. А случилося такъ.

Какъ у барки навѣситъ купецъ тереза на подставки и насыпавъ въ кадушку зерно, на латокъ кладетъ гири. Десять гирей [?] положитъ, не тянетъ; одну броситъ мѣрку, вдругъ все зерно поднимаетъ и тяги и силы ужъ нѣту въ кадкѣ, пальцомъ работникъ ей колыхаетъ.

Такъ сдѣлалось съ Княземъ, чего онъ не думалъ. Вѣсы поднялись, и себя онъ почуялъ въ воздухѣ легкимъ. Вмѣсто той тяги, что чуялъ въ себѣ. Чуялъ допрежде того, что съ великой силою никто его тягу поднять не подниметъ, своротить не своротитъ, почуялъ, что онъ, какъ соломка, сбившись съ крыши, качается вѣтромъ.

Слышалъ про то Кн. Василій, что ѣздила къ Троицѣ Царевна, съ братомъ мириться, что къ брату ее не пустили, слышалъ, что Романыча Шакловитаго взяли стрѣльцы, заковали и къ Троицѣ свезли, какъ заводчика вора, слышалъ, что ратные люди и нѣмцы, солдаты къ Троицѣ ушли, что бояре туда, что ни день, отъѣзжаютъ, слышалъ все это Василій Василичъ Голицынъ Князь и зналъ еще многое, хоть и не слышалъ. Зналъ онъ, что кончилась сила его. Зналъ, потому, что послѣдніе дни было пусто въ богатыхъ хоромахъ. Непротолчно бывало стоять дожидаютъ и дьяки, дворяне, бояре въ его…. передней.122 А теперь никого не бывало, и холопы его — ихъ до тысячи было, ужъ не тѣ; что то видно на лицахъ и вчера спросилъ конюха, его нѣту, сказали ушелъ и другіе бѣжали. Только видѣлъ въ тѣ дни онъ любима[го] сына, невѣстку брюхатую, да старуху Авдотью, жену распостылую. —

* № 4.

I.

Какъ на терезахъ твердо, — не двинется — сидитъ на землѣ положенная гиря и также сидитъ, пока на другой латокъ въ насыпку зерно сыплятъ работники, и вдругъ отъ горсти зерна поднимается и колышется безъ силы отъ пальца ребенка, такъ точно послѣ шести лѣтъ силы при Царѣ Ѳедорѣ и 6 лѣтъ при Царевнѣ Софіи, когда Князь Василій Васильичъ Голицынъ чувствовалъ себя первымъ человѣкомъ въ Царствѣ, и всѣ просили милости, онъ награждалъ и наказывалъ, и богатству его не было смѣты, такъ послѣ 12 лѣтъ, ничего не сдѣлавъ, вдругъ Кн. Василій Васильичъ почувствовалъ, что нѣтъ больше въ ней силы, что онъ, такъ крѣпко сидѣвшій, что ничто, казалось, не могло поколебать его, что онъ виситъ на воздухѣ и, какъ соломенка, выбившаяся изъ подъ крыши, мотается по вѣтру и вотъ вотъ оторвется и полетитъ незнамо куда и никто объ ней не подумаетъ. И, какъ главное ядовитое зло при житейскомъ горѣ, сильнѣе всего мучала Князя та вѣчная злая мысль: когда же сдѣлалось, когда началось мое горе. И въ чемъ оно, горе. Когда я все тотъ же, все тѣже во мнѣ силы, тѣже года, тоже здоровье, тѣже дѣти, жена, тѣже мысли. Или нѣтъ горя или я сшелъ съ ума, что вижу, чего нѣтъ.123

Василій Васильичъ жилъ въ Подмосковномъ селѣ Мѣдведково и ждалъ. Онъ ждалъ, но самъ зналъ, что ждетъ того, что не можетъ случиться. Онъ ждалъ, какъ ждетъ человѣкъ передъ умирающимъ близкимъ. Онъ ждетъ, чтобъ совершилось то, что быть должно, но, чтобъ были силы ждать, утѣшаетъ себя надеждой. Такъ ждалъ Кн. Василій въ с[елѣ] Медвѣдкова конца борьбы между сестрой Царевной и братомъ Петромъ. Онъ называлъ для себя эту борьбу [борьбой] между Царевной и Царемъ, но онъ зналъ, что ни Царевна, ни Царь не боролись, а боролись за Царя бояре — Черк[асскій], Б. Голицынъ, Стрѣшневъ и др. и за Царевну стрѣльцы, Шакловитый, Змѣевъ, Неплюевъ. Что же онъ не вступалъ въ борьбу? Отчего не становился въ ряды съ ними, a уѣхалъ въ Подмосковную и сидѣлъ праздно. Онъ боролся и прежде не разъ; но теперь на другой сторонѣ онъ видѣлъ новую силу, онъ видѣлъ, что невидимая сила спустила вѣсы, и съ его стороны тяжести перекатывались на другую. На той сторонѣ была не правда. Правды нѣтъ никогда въ дѣлахъ правительства. Онъ довольно долго былъ самъ правителемъ, чтобы знать это. Чтоже, правда была въ выборѣ Годунова, Шуйскаго, Владислава, Дмитрія, Михаила. Правда была развѣ въ выборѣ Петра однаго, Нарышкиныхъ, въ выборѣ Ивана и Петра и Софьи, и какая же правда была теперь въ участіи Петра въ правленіи съ Иваномъ? Или Иванъ Царь, или убогій монахъ, а одинъ Петръ Царь. Не правда была, а судьба. И рука судьбы видна была въ томъ, что творилось. Руку судьбы — это зналъ Кн. Василій, — чтобъ узнать есть вѣрный знакъ: руку судьбы обозначаютъ толпы не думающихъ по своему. Они сыплятся на одну сторону вѣсовъ тысячами, тьмами, а что ихъ посылаетъ? они не знаютъ. Никто не знаетъ. Но сила эта та, которой видоизмѣнятся правительства. Теперь эти недумающія орудія судьбы сыпались на ту, враждебную сторону вѣсовъ. Кн. Василій видѣлъ это и понялъ, что его царство кончилось. Прозоровскій ѣздилъ къ Троицѣ заступить[ся] за Царевну и самъ остался тамъ. Патріархъ тожъ. Сама Царевна ѣздила и тѣ люди, которые на смерть пошли бы за нее, выѣхали къ ней и вернули ее. На той сторонѣ была судьба, не право, Кн. Василій зналъ это. Право больше было на сторонѣ Ивана, старшаго въ родѣ. Петръ былъ младшій братъ только. А при Иванѣ, какъ при Ѳедорѣ, должны были быть бояре — правители, и кому же, какъ не ему, Кн. Василію, быть этимъ правителемъ? Но когда судьба склоняетъ вѣсы на одну сторону, другая сторона, чтобъ удержать вѣсы, употребляетъ средства, губящія право, и тѣмъ еще больше губитъ себя. При началѣ борьбы право было ровное, но теперь слабая сторона погубила свое право и чѣмъ слабѣе она становилась, тѣмъ сильнѣе неправда ея становилась видна. Перекачнись вѣсы на нашу сторону, думалъ Кн. Василій, и ясно бы стало, что Петръ съ злодѣями, съ пьяными конюхами задумали погубить старшаго брата Ивана, благодѣт[ельницу]-правительницу и хотѣли убить спасшую царство отъ смутовъ и главнаго труженика Кн. Василія, и мало было плахи для изверговъ. Теперь перекачнулись вѣсы туда и ясно, какъ день, выступало неправо Софьи, называвшейся Государыней, ея развратн[ыхъ] любовниковъ, которые правили Царствомъ и все подъ видомъ управленія за старшаго брата, безотвѣтнаго дурака и убогаго. Мало того, теперь, что поправить вѣсы: и другое страшное дѣло выступало наружу — <Софья> подговаривала стрѣльцовъ къ бунту, и Шакловитый собирался убить молодаго Царя. —

Кн. Василій зналъ все это, но, хитрый старикъ, онъ не дотрогивался до вѣсовъ, чтобъ уравнять ихъ, никто не видалъ, чтобъ онъ приложилъ къ нимъ руку. Онъ удалился отъ всего, послѣ того какъ Нѣмецъ Гордонъ, тотъ Нѣмецъ, который въ землю кланялся ему, просилъ отпуска, тотъ Нѣмецъ, который, какъ рабъ, служилъ ему 6 лѣтъ, пришелъ спросить, что дѣлать? Изъ Троицы, отъ младшаго Царя пришелъ приказъ идти съ полкомъ къ Троицѣ. Кн. Василій сказалъ не ходить къ Троицѣ, и на другой день ушелъ къ Троицѣ. Кн. Василій понялъ, что Нѣмецъ и другіе съ нимъ сдѣлали это — Нѣмецъ бережетъ только свою шкуру — не потому, что онъ нашелъ, что то право, а потому, что къ Троицѣ идти было подъ гору, а оставаться — идти было на гору. Кн. Василій понялъ это и съ тѣхъ поръ уѣхалъ въ Мѣдвѣдково и только ждалъ. Каждый день летали его послы въ Москву. Онъ зналъ, что дѣлалось, и видѣлъ, что все больше и больше перевѣшивало и что онъ, какъ соломенка, вьется, и вотъ оторвется, полетитъ по вѣтру. Онъ послалъ сына въ Москву узнать про Царевну и ждалъ одинъ въ своей комнатѣ. Онъ сидѣлъ за столомъ и думалъ. Думалъ уже о томъ, какъ его обвинятъ и какъ онъ оправдается. И чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ больше онъ обвинялъ ихъ. И ясны были ему всѣ ихъ вины.

Но, какъ это бываетъ съ человѣкомъ въ несчастіи, онъ возвращался къ своему прошедшему и искалъ въ немъ того, въ чемъ упрекнуть себя, и, какъ у всякаго человѣка, особенно правителя — было много дѣлъ, за которыя и Церковь и судъ, и молва могли осудить его — и казнь Самойловича и казни другихъ, и казна присвоенная — онъ не замѣчалъ этихъ дѣлъ. Одно было, что заставляло его вскакивать, старика, ударять жилистой рукой по золотному столу: это