было воспоминаніе о толстой, короткой, старой женщинѣ, румяненой, бѣленой, съ черными сурмленными бровями, злымъ и чувствен[нымъ] видомъ и съ волосами на усахъ и бородавкой124 подъ двойнымъ подбородкомъ. Если бъ этаго не было! Ахъ, если бъ этаго не было! — говорилъ онъ себѣ. —

Онъ всталъ на свои длинные ноги, закинулъ длинныя руки назадъ, отчего спина стала еще сутуловатѣе и вышелъ въ крестовую. Тамъ гудѣлъ голосъ попа домоваго, читавшаго псалт[ырь] [?]

II.

Хуже всего эти послѣдніе дни было для Кн. Василія то, что жизнь его, до сихъ поръ такая полная, необходимая, вдругь стала не нужна никому. За всѣ эти 12 лѣтъ онъ не помнилъ дня, который бы не былъ полонъ необходимыми дѣлами — дѣлами, которыя онъ одинъ могъ исполнить: быть у Царя и Царевны, быть въ посольскомъ приказѣ, подписывать, приказывать, смотрѣть войска, давать, отказывать въ наградахъ и еще много и много. Такъ что часто онъ тяготился этой вѣчной работой и думалъ: когда это кончится и я буду свободенъ и завидовалъ своему брату и другимъ боярамъ, которые жили въ свое удовольствіе. Теперь онъ былъ125 свободенъ, въ послѣдніе 6 дней ни одинъ человѣкъ не пріѣхалъ къ нему въ Мѣдведково, — его забыли. Безъ него могли жить люди по старому. Онъ чувствовалъ себя свободнымъ, и эта тишина и свобода мучали, ужасали его. Онъ придумывалъ, чѣмъ бы ему занять свои дни. Пробовалъ читать. Все было такое чуждое, далекое. Пробовалъ говорить съ женой, невѣсткой, съ любимцемъ Засѣкинымъ; всѣ какъ будто жалѣли его и говорили только о томъ, о чемъ онъ не хотѣлъ говорить. Чтобъ наполнить пустоту жизни, онъ цѣлый день ѣлъ, цѣлый день пилъ, то спрашивалъ брусничнаго, то клубничнаго [?] меду, то варенья, то леденца, и животъ болѣлъ ужъ у него. — Послѣ 6 дней сынъ поѣхалъ въ Москву провѣдать, и въ это самое утро, какъ сговорились, одинъ за другимъ пріѣзжали гости къ Кн. Василію. Но гости были невеселые; ни одинъ не привозилъ хорошихъ вѣстей.

Какъ тереза, онъ висѣлъ, но ждалъ. Ждутъ весны и ждутъ вѣтра въ затишье. Онъ ждалъ вѣтра и зналъ, что не будетъ, но когда онъ думалъ, онъ думалъ не какъ стоять, а какъ поплыветь и онъ думалъ, не какъ оправдаетъ, а какъ обвинитъ. А онъ зналъ, что не будетъ вѣтра. Посыпались подъ гору. Онъ былъ одинъ и ему было жутко. Полонъ домъ людей — Карлъ, шуты, но онъ былъ одинъ. Онъ всталъ рано, какъ всегда. Мылся. Карла держалъ мыло, зачесалъ расческой на лобъ, расправилъ, пошелъ къ обѣдни, позавтракалъ сѣлъ въ комнату у окна ждать. Пріѣхалъ Зміевъ — брюхатый, потомъ сынъ о Мазепѣ, о Борисѣ, о взятіи Шакловитаго. Потомъ Сашка Гладкій.126

Василій Васильичъ не сдается, но молчитъ — моложавый сухой старикъ. Карликъ сидитъ, молчитъ, ноги болтаются. Сынъ болтунъ, добродѣт[ельный], себя одурманиваетъ. Говоритъ о правѣ. Василій Васильичъ молчитъ, въ душѣ смѣется.

Жена узнаетъ, что дѣлаетъ В. В. Онъ пьетъ, ѣстъ, ласкаетъ дѣвокъ. Она видитъ, что это плохо. — Сонъ ей. «Прости». — Онъ тебя стыдится. Невѣстка — жадная, завистливая, живая. — Проваливается свекровь — бабища твердая, здоровая. Кормитъ грудью обѣихъ. В. В. просыпается. Щетининъ вѣрный другъ и слуга его ворочаютъ.

* № 5.

Какъ твердо — не двинется — сидитъ на землѣ латокъ вѣсовъ, на который положена гиря, когда на другую сторону вѣсовъ сыплятъ зерно въ насыпку и какъ вдругъ отъ одной лишней пригоршни зеренъ, вдругъ дернется гиря и медленно поднимается, покачиваясь и повиснетъ, безсильная, туда и сюда мотаясь, отъ прикосновенія пальца ребенка, такъ точно непоколебима 10 лѣтъ и больше казалась сила Кн. В. Голицына, при Царѣ Ѳедорѣ и при Царевнѣ Софьѣ, правившаго Царствомъ и такъ точно вдругъ послѣ втораго Крымскаго похода дрогнула эта сила и, когда Князь Борись Голицынъ и Нарышкины отвезли меньшаго Царя Петра къ Троицѣ и началась борьба между сестрой и братомъ, повисла эта прежняя сила, колеблясь отъ малѣйшей случайности. Всѣ видѣли и знали это, всѣ бросили ближняго боярина и ни одинъ человѣкъ изъ тѣхъ, которые прежніе годы загромаздживали его крыльцо, дожидаясь милости, ни одинъ не навѣстилъ его съ тѣхъ поръ, какъ онъ, боясь стрѣлецкой смуты, затѣянной Л. Р. Шакловитымъ съ Царевной, уѣхалъ въ свое подмосковное село Медвѣдкова. Онъ оставался одинъ съ своей семьей; съ женой, не простившей его за его сношенія съ Софьей, съ брюхатой, больной, слабой невѣсткой, съ двумя малыми дѣтьми, съ толпой челядинцовъ, которые, что ни день, то бѣжали отъ него и съ любимымъ старшимъ сыномъ, бояриномъ Алексѣй Васильичемъ. Сынъ этотъ, 25 лѣтній, красавецъ, молодецъ, умница, ученый, знавшій по Латыни, Гречески, по Французски, любимецъ отцовскій, былъ и прежде надежда и радость, а теперь горе и страхъ отца. Всѣ знали, что сила Князя Василія кончилась и что онъ, какъ соломенка, выбившаяся изъ крыши, вотъ вотъ упадетъ и занесется вѣтромъ въ погибель; но одинъ, самъ Князь Василій, не зналъ этаго. Онъ не могъ вѣрить тому, что такъ вдругъ отъ ничего, отъ горсти зерна, насыпаннаго на другую сторону вѣсовъ, пропадетъ его сила. Онъ только сердитъ былъ и мраченъ. И то, что сынъ его поѣхалъ въ Москву провѣдать дѣла, тревожило его. —

Онъ сидѣлъ передъ обѣдомъ одинъ въ своей комнатѣ за точенымъ съ аспидной доской столомъ, на точеномъ стулѣ съ пуховой атласной спинкой и, открывъ книгу, смотрѣлъ въ нее и длинными пальцами водилъ ощупывая по вострымъ краямъ переплета. Въ заднемъ углу у холодной изразцовой печи сидѣлъ, свѣсивъ ноженки въ красныхъ сапожкахъ, карликъ Сусликъ, и, поднявъ брови,127 не спуская глазъ, смотрѣлъ на хмурое, бритое въ подбородкѣ, моложавое лицо стараго Князя. Но Князь взглядывалъ только изрѣдка въ окно и не чувствоваль взгляда карлика, не чувствовалъ и другаго взгляда большихъ черныхъ, глубокихъ глазъ жены, смотрѣвшихъ изъ за приподнятого ковра въ задней двери. — Въ комнатѣ было тихо, слышалось тиканье часовъ въ головѣ олѣня — подарокъ польскаго посла, — мокрое всхлипываніе дыханія Суслика и шуршанье болтающихся ножекъ по подзору коника, дальше глухое чтенье псалтыри въ крестовой изъ за 2-хъ дверей и изрѣдка прокашливанье Князя. Въ открытыя окна врывались другіе звуки. Всѣ эти [дни] были дожди и съ ночи стала ясная осѣнняя погода съ паутинами. Съ ярко освѣщенныхъ полей слышались скрыпъ возовъ, грохотъ пустыхъ телѣгъ и крики мужиковъ и бабъ, возившихъ снопы.

У тесовыхъ крытыхъ рѣзныхъ воротъ двора послышались колокольцы и, глянувъ въ окно, Князь увидалъ заворачивающихъ выносныхъ съ кучеренкомъ въ самыхъ воротахъ, такъ что виденъ былъ передъ новой крашеной колымаги; пріѣзжіе остановились. Кучеръ и кучеренокъ заспорили, ѣхать въ дворъ или нѣтъ.

Изъ колымаги высунулась голова въ собольей шапкѣ и передовой проѣхалъ къ крыльцу, слѣзши, отдалъ одному держать кони и сталъ, дожидаясь высадить пріѣзжаго изъ колымаги.

* № 6.

Твердо, — не двинется, сидитъ на землѣ гиря на одной сторонѣ128 вѣсовъ, пока сыплютъ зерно на другую сторону. Насыпятъ полну насыпку и все не двигается гиря; но вотъ подсыпали отъ совка горсть зерна и, покачиваясь, поднимается гиря и виситъ, дрожитъ, и дитя пальцомъ качнетъ, подниметъ и опустить ее.129

Такъ твердо сидѣла 12 лѣтъ сила Князя Василія Васильича Голицына и вдругъ, никто не зналъ, какъ и отчего, поднялась эта сила и повисла безпомощная, какъ соломенка, выбившаяся изъ подъ крыши и качающаяся вѣтромъ.

Князь Василій 6[-ой] день уѣхалъ изъ Москвы и жилъ въ Подмосковномъ селѣ своемъ Мѣдведковѣ, гдѣ уже давно жили его жена, дѣти, невѣстка и внучата, и онъ, безъ приказа котораго ничего 12 лѣтъ не дѣлалось въ Москвѣ, теперь ждалъ самъ приказа, что ему дѣ[лать]. Всю ночь Кн. Василій не спалъ, все думалъ, и всталъ поздно. Одѣвшись, отслушавъ обѣдню и позавтракавъ, Кн. Василій сѣлъ въ комнатѣ за столъ и облокотился на руки. Ст[арый] [?] Карла въ красномъ кафтанѣ сидѣлъ на конникѣ, болтая ногами, и смотрѣлъ на хозяина. Хозяинъ то читалъ рукопись, разложенную на столѣ, то смотрѣлъ въ окно на свѣтлый осѣнній день и ждалъ сына, наканунѣ уѣхавшаго въ Москву. — Въ комнатѣ было тихо, слышно, какъ щелкали часы, и дышалъ хозяинъ и Карла. Карла смотрѣлъ то на свои мохающіяся ножки въ красныхъ сафьяновыхъ сапожкахъ,130 то поднималъ свое старческое бритое скуластое лицо съ сплюснутымъ носомъ и старался уловить взглядъ хозяина, но блестящій твердый взглядъ хозяина не останавливался на немъ, а переходилъ отъ окна къ столу, къ развернутому свитку, заложенному фигурой изъ мѣди. —

Сухое бритое, моложавое лицо старика Кн. Василія было нахмурено, длинныя ноги вытянуты подъ столомъ и сырыя съ длинными пальцами и синими, какъ червяки, жилами руки потирали края стола, какъ-бы ощупывая вострый край. —

— Кто пріѣхалъ? — вдругъ визгнулъ Князь, такъ что Сусликъ вздрогнулъ и [в]скочилъ на ноги. Но Князь уже узналъ того, кто пріѣхалъ, и, вставь на длинныя ноги, пошелъ къ дверямъ, но, обдумавшись, опять вернулся и сѣлъ на свое мѣсто. На широкій дворъ въѣхала кожей обитая, окованная крашенымъ желѣзомъ, новая колымага на четвернѣ разношерстныхъ, крупныхъ, косматыхъ лошадей. Трое передовые верховыхъ слѣзли съ лошадей у часто ступенчатаго тесоваго крыльца и, отдавъ одному мальчику чумбуры своихъ лошадей, дожидались колымаги, чтобъ высадить хозяина.

* № 7.

131Всю сентябрскую длинную ночь не спалось Князю Борису Алексѣевичу Голицыну. Всю ночь онъ ворочался, трещалъ тесовой кроватью за перегородкой въ кельи Троицкаго келаря, отца Авраамія. — Только забрезжилась заря, онъ тяжело вздохнулъ, поднялся, перегнувшись, досталъ разшитые шолками чоботы, надѣлъ шелковые на очхурѣ шаровары и, вздѣвъ кафтанъ на широкія плечи, сталъ передъ образомъ спасителя и, сложивъ широкія руки передъ животомъ, нагнулъ большую кудрявую голову.

— Господи Отецъ, научи твое чадо творити волю твою, Господи сынъ Іисусъ Христосъ, научи мя уподобиться тебѣ, Господи, духъ Святый, вселися въ меня и черезъ меня твори волю свою. Пресвятая Богородица, Ангелъ Хранитель, Борисъ и Глѣбъ, угодникъ Сергій заступите за меня, научите, что дѣлать буду… — Такъ онъ сказалъ и вспомнилъ всѣ свои мерзости, пьянство, обжорство, любострастье и ту бѣду, которая теперь одолѣвала его душу. —

13 лѣтъ прожилъ онъ дядькой при царевичѣ Петрѣ Алексѣевичѣ и только думалъ отслужить свою службу и уйти въ монастырь спасать душу и къ 50 годамъ откачнуться отъ всей суеты житейской. Онъ ждалъ только того, чтобы женился, возмужалъ Царь и сталъ править царствомъ, а вышло не то: стали вздоры межъ Царской семьи: Софья Царевна стала мутить, и нельзя было Кн. Борису уйти въ монастырь.

132Все смѣшалось въ Царской семьѣ. Царевна связалась съ братомъ двоюроднымъ Васильемъ Васильевичемъ, настроила Ивана Царя, и Петра Царя забросила и народъ весь