поднялись и столпились къ кормѣ. Но видѣть ничего нельзя было. Недавно только загнули колѣно, и въ 1/2 верстѣ плесо упиралось въ ту самую деревню, какую прошли, и загибалось на лѣво. Солдаты судили, кто палитъ: одни говорили — Князь какой празднуетъ, другіе смѣялись — Турки. Нѣмцы тоже подошли, говорили по своему. У старшаго нѣмца была трубка, онъ смотрѣлъ въ нее. —
— Одѣвайтесь! — крикнулъ Ульянъ Иванычъ. — Это Величество Царь!
Солдаты побѣжали одѣваться. Офицеры тоже. Когда Щепотевъ въ чулкахъ, башмакахъ, въ суконномъ зеленомъ камзолѣ вышелъ на палубу, сзади, ужъ пройдя деревню, видно было судно съ 3 парусами. На переднемъ стругѣ тоже засуетились. Нѣмцы съ передняго подошли къ кормѣ, съ задняго къ носу, и переговаривались. Солдаты одѣвали, чистили, подметали стругъ. Отъ Генерала пришло приказанье одѣть солдатъ и приготовить ружья къ пальбѣ холостыми зарядами. На водѣ, впереди, показалась лодка; въ ней сидѣли гребцы и гребли вверхъ. Въ лодкѣ сидѣлъ маленькій Генералъ въ шляпѣ нѣмѣцкой и камзолѣ и съ нимъ еще два офицера. Ихъ приняли на стругъ, это былъ Головинъ Автономъ Михайлычъ. Онъ пріѣхалъ встрѣчать Царя. Когда увидали, что корабли шли парусомъ, попробовали выставить свой, но вѣтерокъ былъ съ боку, и парусъ заплескивался. Солдаты встали [?] въ строй въ три шеренги, Ротный кома[ндиръ] сталъ сбоку, Генералъ съ стряпчимъ впереди. Гребцы налегали на весла и искашивались, смотрѣли изъ за спинъ на приближавшійся корабль. За кораблемъ первымъ видѣнъ былъ 2-й и 3-й. Корабль первый догналъ на выстрѣлъ, и весь былъ виднешенекъ на широкомъ плесѣ съ своими 3-мя парусами, съ рубленой горенкой на палубѣ и съ пестрымъ народомъ. Корабль былъ крутобокій, черный, высокій. Съ боковъ подъ палубой высовывались пушки. Корабль догонялъ скоро, но на новомъ поворотѣ, видно было, стали заполаскиваться паруса. Видно сало: зашевелился народъ, стали убирать паруса, упалъ передній малый парусъ, потомъ большой свалился на бокъ, и его стащили. Видно, высунулись длинныя весла, и опять корабль сталъ нагонять струги. Все виднѣе и виднѣе становилось. <Народъ можно было различать. Одинъ Генералъ уже показалъ на народъ на палубѣ и сказалъ: вонъ Царь.> Уже стругъ сталъ забирать влѣво, чтобъ дать дорогу кораблю справа, но корабль все шелъ прямо за нимъ; уже видны были веревки на мачтахъ, видна была фигура на кораблѣ: половина человѣчья, съ руками надъ головой, какъ будто держитъ загибъ носа, и204 съ рыбьимъ хвостомъ, прилипшимъ къ205 смоленой206 спайкѣ, ужъ видно было, какъ вода разбѣгалась подъ истопомъ[?]. Уже слышно стало, кромѣ своихъ ударовъ веселъ, какъ тамъ, на томъ кораблѣ, налегали, ломили въ разъ по 16 веселъ. Шагахъ въ 50 подъ кораблемъ забурчала вода, и носъ круто поворотилъ на право, и сталъ <ясно> виденъ народъ на палубѣ. Много стояло народа.
Только стали признавать Царя со струга, какъ вдругъ опять выпалили изъ пушекъ, такъ что оглушило на стругѣ, и закачалась подъ нимъ вода,207 и дымомъ застлало видъ. —
— Пали, — закричалъ Генералъ, и со струга стали вверхъ палить солдаты; отозвались на другомъ, переднемъ, и далеко впереди пошла стрѣльба. Когда дымъ разошелся, корабль сравнялся до половины струга. На носу, высоко надъ стругомъ, стояли три человѣка, два высокихъ, одинъ низкой. Одинъ изъ высокихъ, въ желтомъ польскомъ кафтанѣ, въ чулкахъ и башмакахъ, стоялъ ближе всѣхъ къ борту, поставивъ одну ногу на откосъ и, упершись на нее лѣвой рукой, снялъ, правой208 шляпу съ черноволосой головы, замахалъ ею и закричалъ:
Это былъ Царь. Кто и никогда не видалъ его, какъ Щепотевъ, всѣ сейчасъ узнали его. Солдаты закричали.
— Здорово.
Царь <подпрыгнулъ вдругъ,> бросилъ шляпу, и она упала въ воду. Онъ засмѣялся и вскочилъ, повернулся и что то сталъ говорить своимъ.
Щепотевъ не видалъ ничего больше, онъ бросилъ ружье на палубу и, быстро перекрестившись, шарахнулся головой внизъ въ воду въ то мѣсто, гдѣ упала шляпа, когда онъ вынырнулъ,209 на кораблѣ и на стругѣ перестали грести. Онъ отряхнулъ волоса, оглянулся, увидалъ шляпу и, взявъ въ зубы за самый край поля, въ размашку поплылъ къ кораблю. У веревочной лѣстницы внизу ужъ стоялъ <Александръ>, молодой красавецъ, Деныцикъ Царскій, чтобъ принять шляпу. Щепотевъ ухватилъ рукой за лѣстницу, другой перехватилъ шляпу и, какъ будто не видя Александра, махалъ шляпой по направленію къ Царю, который, перегнувшись черезъ бортъ, смѣялся, глядя на мокраго толсторожаго солдата. Вдругъ лицо Царя передернулось; онъ сощурилъ одинъ глазъ и потянулся всей головой и шеей въ одну сторону210 и совсѣмъ другимъ голосомъ закричалъ на деньщика:
— Куда полѣзъ! Алексашка! Пусти его.
Алексашка подхватилъ подъ руку Щепотева и, давая ему дорогу,211 какъ кошка живо влѣзъ на верхъ.
— И то посмотрѣть водолазную собаку, — сказалъ онъ Царю.
Лицо Царя все еще было сердито, онъ еще дергалъ шеей, видно, раздосадованный тѣмъ, что его заставили ждать; но лицо красавца-Алексашки не изменилось, онъ какъ будто не видѣлъ, что Царь сердится. Когда Щепотевъ вылѣзъ, Царь осмотрѣлъ его. ІІІирокія плечи, толстыя кости, красная шея и умная, смѣлая рожа Щепотева видно понравились Царю. Онъ потрепалъ его по головѣ.
— Молодецъ, дать ему рубль и водки.
Щепотевъ почувствовалъ сильный запахъ вина отъ Царя, и вдругъ на него нашла смѣлость. Онъ фыркнулъ, какъ собака, и сказалъ:
— А какже я отъ своего струга отстану.
Царь опять посмотрѣлъ на него.
— Ты изъ какихъ?
— Изъ дворянъ, Государь, только дворовъ то у меня только свой одинъ былъ, и тотъ развалился.
Въ это время на корабль лѣзъ Генералъ Головинъ, и Царь пошелъ къ нему, обнялъ его, показалъ на однаго изъ своихъ: — «Иванъ тутъ!» Братья поцѣловались. Царь ушелъ въ рубку, и корабль тронулся мимо струга. —
Щепотеву дали водки. Щепотевъ покричалъ своимъ и сѣлъ на палубѣ, выжимая платье. У Царя шло гулянье. Черезъ часъ Щепотева позвали въ рубку. Всѣ были пьяны. Головинъ лежалъ подъ столомъ. На ногахъ были Царь и З[отовъ].
— Ну разсказывай, — сказалъ Царь.
Щепотевъ началъ:212
** № 22.
II.
Когда Алексѣй ударился головой объ воду и зашумѣло у него въ ушахъ и засаднѣло въ носу, онъ не забывалъ, гдѣ корабль и гдѣ стругъ, чтобы не попасть ни подъ тотъ, ни другой; и подъ водой повернулся влѣво и, не доставъ до дна, опять услыхалъ, какъ забулькала [вода] у него въ ушахъ, и сталъ подниматься до тѣхъ поръ, пока свѣжо стало головѣ. Онъ поднялся и оглянулся. Вправо отъ него выгнутой смоляной стѣной съ шляпками гвоздей бѣжалъ задъ корабля, влѣво буровили воду струговыя весла, шляпа чуть пошевеливалась и черпала однимъ краемъ прозрачную воду. — Алексѣй отряхнулъ волоса, втянулъ и выплюнулъ воду и по собачьи подплылъ къ шляпѣ, чуть за край поля закусилъ ее бѣлыми сплошными зубами. Кто то что-то закричалъ съ корабля. Алексѣй набралъ воздуху въ свою толстую бычачью грудь, выпросталъ плечи изъ воды и, оскаливъ стиснутые на полѣ шляпы зубы, въ размашку, да еще пощелкивая ладонью по водѣ, поплылъ за кораблемъ. Промахавъ сажень 10, Алексѣй оглянулся и увидалъ, что онъ не отставалъ, но и ничего не наверстывалъ. Тѣже шляпки гвоздей были подлѣ него и веслы впереди. Тогда онъ вдругъ перевернулся впередъ плечемъ и наддалъ, такъ что сравнялся съ веслами. На кораблѣ закричали опять, подняли весла и скинули веревочную лѣстницу.
Не выпуская изъ зубъ шляпу и обливая лѣстницу и бокъ корабля водою съ платья, Алексѣй влѣзъ, какъ кошка,213 по продольнымъ веревкамъ, не ступая на поперечныя, и прыжкомъ перекинувшись черезъ бортъ, обмялъ еще на себѣ штаны, выдавливая воду, отряхнулся, какъ собака изъ воды, и, переложивъ шляпу на ладони обѣихъ рукъ, остановился, оскаливаясь и отъискивая глазами Царя. <Хоть и мелькомъ онъ видѣлъ Царя на носу, хоть и много стояло теперь передъ нимъ господъ, бояръ и генераловъ, Алексѣй сразу увидалъ, что Царя не было.> Высокій ловкій щеголь въ темнозеленомъ съ красной подбивкой мундирѣ, съ веселымъ лицомъ и длинной шеей, подошелъ, точно плылъ, такой тихой, легкой поступью <и хотѣлъ взять шляпу>.
— Ну молодецъ! —сказалъ щеголь слово ласково, весело, какъ рублемъ подарилъ. Но Алексѣй перехватилъ шляпу въ одну руку и отвелъ ее прочь, не давая.
— Ты бы самъ досталъ, а я самъ Царю подамъ, — сказалъ Щепотевъ. —
Господа засмѣялись. Одинъ изъ нихъ, особистѣе всѣхъ, съ большой головой и болыпимъ горбатымъ носомъ, съ окладистой бородой, въ атласномъ синемъ кафтанѣ, окликнулъ щеголя:
— Александръ, — сказалъ онъ, — оставь, — не замай, самъ отдастъ, Государь пожалуетъ.
— Не замай, отдастъ, Ѳедоръ Алексѣичъ.
— Государь то съ Артамонъ Михайлычемъ занятъ, —отвѣчалъ щеголь Александръ, улыбаясь и тихимъ пріятнымъ голосомъ и неслышными легкими шагами отошелъ къ кормѣ и кликнулъ двухъ корабелыциковъ, чтобъ затерли воду, какую налилъ Алексѣй.
— А ты Царя знаешь чтоли? — спросилъ бояринъ.
Алексѣю жутко становилось. И, какъ всегда съ нимъ бывало, на него находила отчаянность, когда бывало жутко. Онъ сказалъ:
— А солнце ты знаешь?
Бояринъ покачалъ головой, засмѣялся, и другіе засмѣялись. —
— Вотъ онъ, Царь! —сказалъ Алексѣй, узнавъ его тотчасъ же.
Царь какъ будто насилу удерживался, чтобъ не бѣжать, такими быстрыми шагами шелъ изъ подъ палатки по палубѣ, прямо къ нимъ. За Царемъ пошли было, но отсталъ Генералъ Головинъ, Автономъ Михайлычъ съ братомъ[?]. —
Алексѣй прежде съ струга видѣлъ Царя и призналъ его, но теперь, въ тѣ нѣсколько мгновеній, пока Царь своимъ иноходнымъ бѣгомъ прошелъ тѣ 10 шаговъ, которые были до него, онъ разсмотрѣлъ его совсѣмъ иначе. Алексѣй былъ теперь въ томъ раздраженномъ состояніи души, когда человѣкъ чувствуетъ, что совершается въ одинъ мигъ вся его жизнь, и когда обдумаетъ человѣкъ въ одну секунду больше, чѣмъ другой разъ годами. —
Пока шелъ Царь, онъ оглядѣлъ его всего и запомнилъ такъ, что, покажи ему потомъ одну ногу царскую, онъ бы узналъ ее. Замѣтилъ онъ въ лицѣ скулы широкія и выставленныя, лобъ крутой и изогнутый, глаза черные, не блестящіе, но свѣтлые и чỳдные,214 замѣтилъ ротъ безпокойный, всегда подвижный, жилистую шею, бѣлизну за ушами большими и неправильными, замѣтилъ черноту волосъ, бровей и усовъ, подстриженныхъ, хотя и малыхъ, и <мягкость, не курчавость, этихъ волосъ>,215 и выставленный широкій, съ ямкой, подбородокъ, замѣтилъ сутоловатость и нескладность, костлявость всего стана, огромныхъ голеней, огромныхъ рукъ, и нескладность походки, ворочащей всѣмъ тазомъ и волочащей одну ногу, замѣтилъ больше всего быстроту, неровность движеній и больше всего такую же неровность голоса, когда онъ началъ говорить. То онъ басилъ, то срывался на визгливые звуки. Но когда Царь засмѣялся и не стало смѣшно, а страшно, Алексѣй понялъ и затвердилъ Царя на всегда. —
Въ то время, какъ Царь шелъ къ нему, Алексѣй смотрѣлъ на него всего, и
