кромѣ того думалъ о томъ, какъ и что сказать ему. Одно онъ понялъ, увидавъ Царя, что ему нужно сказать что нибудь почуднѣе и такое, что бы поманило Царю, такое, чтобы сказать о себѣ, что онъ изъ солдатъ отличенъ. Царь засмѣялся тѣмъ смѣхомъ, отъ котораго страшно стало Алексѣю, когда бояринъ Ѳедоръ Алексѣичъ сказалъ ему, что солдатъ не отдалъ шляпу деныцику и сказалъ: ты самъ слазяй.

Царь подошелъ, взялъ, рванулъ шляпу, тряхнулъ съ нее воду и мокрую надѣлъ на голову.

— Спасибо, малый, — сказалъ онъ, ударивъ Алексѣя ладонью по мокрой головѣ, она мнѣ дорога — дареная. Чтожъ Алексашкѣ не отдалъ? Алексашка! —крикнулъ Царь.

Александра не было видно, но не успѣлъ Царь сказать: Алексашка, какъ онъ уже былъ тутъ, подойдя неслышными шагами и, улыбаясь, подтвердилъ слова Ѳедора Алексѣича.

— Ну чѣмъ тебѣ жаловать за шляпу? — сказалъ Царь.

[Щепотевъ] въ ту же минуту <сказалъ:>

— Намъ не [въ] привычку нырять, намъ и спасибо царское — жалованье большое.

Въ то время, какъ Алексѣй говорилъ это, онъ почувствовалъ запахъ вина изъ желудка Царя и, оскаливъ зубы, прибавилъ:

— Если хочешь жаловать, вели водки дать. —

Царь не засмѣялся, а нахмурился и пристальнѣй посмотрѣлъ на широкую, здоровенную, умную и веселую рожу солдата, на его красную бычачью шею и на весь станъ, короткій и сбитый. Ему понравился солдатъ, и задумался о немъ, отъ того и нахмурился.

— Ты изъ какихъ?

— Изъ поповъ, — проговорилъ Алексѣй и засмѣялся, но не смѣлъ и захрипѣлъ.

Всѣ засмѣялись.

— A гдѣ жъ ты, попъ, нырять выучился?

Всѣ засмѣялись громче.

— На Муромѣ свой дворишко былъ.

— A грамотѣ учился?

— Знаю.

— Зачѣмъ же ты въ солдаты попалъ?

— Отъ жены, Государь.

— А что отъ жены?

Алексѣй переставилъ ноги половчѣй, приподнялъ плечи и руки, какъ будто хотѣлъ засунуть большіе пальцы за кушакъ, но кушака не было, опустилъ ихъ назадъ; но все таки сталъ такъ, что, видно онъ сбирался, не торопясь, по порядку разсказывать.

— Женили меня родители, да попалась блядь, я ее грозить [?], а она хуже, я ее ласкать, а она еще пуще, я ее учить, а она еще того злѣе; я ее бросилъ, а она того и хотѣла.

Отъ волненія ли, отъ холоду ли216 сохнувшаго на немъ платья, Алексѣй началъ дрожать и скулами и колѣнками, говоря эти слова. Лицо его стало сизое. Царь захохоталъ и оглянулся. То самое, что онъ [хотѣлъ] приказать, было готово: Александръ принесъ ведро водки и, зачерпнувъ ковшемъ, держалъ его. Царь мигнулъ ему. Александръ поднесъ Алексѣю. Алексѣй перекрестился, поклонился Царю, выпилъ, крякнулъ и продолжалъ:

— Съ тоски загулялъ, пришелъ въ Москву и записался въ Обросимы.

— А жена же гдѣ?

— Жена на Москвѣ въ Преображенскомъ. Начальные люди ужъ вовсе отбили. Пропадай она совсѣмъ. Нѣтъ хуже жены. Потому….

Царь 217, какъ будто его дернуло что то, повернулся и, ударивъ по плечу Головина, Автонома Михайлыча, сталъ говорить ему, что солдатъ этотъ малый хорошъ, что онъ его себѣ возьметъ. Автономъ Михайлычъ отвѣчалъ, что онъ пошлетъ спросить про него у Капитана и тогда пришлетъ Царю. Царь дернулся, какъ будто выпрастывая шею изъ давившаго галстука. Александръ былъ ужъ тутъ.

— А то прикажи, Государь, я его тутъ оставлю, a тебѣ, Автономъ Михайлычъ, вѣсть про него пришлетъ.

Алексѣя провелъ къ кормѣ Александръ и сдалъ его другимъ деныцикамъ.

— Царь его при себѣ оставляетъ, — сказалъ онъ, — дайте ему перемѣниться, ребята. А тамъ его рухлядишку пришлютъ.218

Очнувшись на другое утро отъ вина, котораго поднесли ему, Алексѣя одѣли въ новый кафтанъ и портки и башмаки и послали его къ Царю. —

* № 23.

7205 года, февраля 13 день въ субботу на сырной недѣлѣ у Краснаго села на прудѣ сдѣланъ былъ городъ Азовъ, башни и ворота и каланчи нарядные и потѣхи219 были изрядныя, а Государь Петръ Алексѣевичъ изволилъ тѣшиться.220

Рано утромъ <въ> воскресенье зазвонили во всѣхъ Московскихъ соборахъ, церквахъ и монастыряхъ къ ранней обѣдни, a потѣха на Красномъ Прудѣ еще не отошла, все еще тамъ палили изъ пушекъ и ружей.

Въ Тверскую221 заставу на неболыпихъ на дужкахъ санкахъ, на чаломъ сытомъ меринѣ въѣхали два мужика изъ села Покровскаго. Мужики эти были два брата Посошковы, Раманъ и Иванъ. Они ѣхали въ Москву къ хлѣбоѣдцу и знакомцу давному, отцу Авраамію, строителю Андреевскаго монастыря.

Посошковы работали на монастырь столярную работу и ѣхали свести счеты и получить деньги.222 Караульные на заставѣ были стрѣльцы…. полка. Десятской зналъ Посошковыхъ и поздоровкался съ братьями.

— Здорово живете, Елистратъ. Да вотъ дѣльцо есть до Отца игумна Андреевскаго. —

— Какъ дѣловъ не быть.

— Да на денекъ нынче…223

— А это чтожъ <палятъ>? — спросилъ Иванъ, прислушиваясь къ раскатамъ пальбы.

— У Царя гулянье. Азовъ празднуютъ.

— Такъ, — сказалъ Иванъ и посмотрѣлъ на брата.

Меньшой Иванъ былъ мужикъ невысокій, <кремнястой,> сухой, рыжеватый, съ маленькой бородкой и <весь> конопатый. Старшій Романъ былъ повыше, съ длиннымъ носомъ и длинной бородой. Романъ, какъ глядѣлъ на ворота, такъ и не спустилъ глазъ и ничего не сказалъ. —

— Такъ, такъ, — гуляетъ. А нынче дни прощеные. Приведетъ ли Богъ вернуться. Прости Христа ради, дядя Елистратъ.

— Богъ проститъ. Простите и насъ грѣшныхъ.

Романъ медленно приподнялъ высокую шапку, поклонился Елистрату, потомъ перекрестился, надѣлъ [шапку] и тронулъ лошадь по раскисшей отъ оттепели въ проѣздѣ дорогѣ.

Д. [РАЗГАР ВЕЛИКОЙ СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ.]

* № 24.

Въ 1708-мъ году <Святая> Пасха приходилась [4] Апрѣля. Весна была ранняя и дружная. <Въ недѣлю прошли рѣки и бугры> и на Страстной еще начали пахать, Ржи вскрылись изъ подъ снѣга зеленыя и ровныя безъ вымочекъ. Зазеленѣлась осенняя травкa, стала пробивать новая, скотину уже выпустили на выгоны, и мужики поѣхали пахать и свою и господскую и радовались на мягкую и разсыпчатую раздѣлку земли подъ овсяный посѣвъ. Бабы и дѣвки и на мужицкихъ и на барскихъ дворахъ, — развѣшивали по плетнямъ платье и мыли въ несбѣжавшей еще снѣговой водѣ порты, холсты, кадушки, столы и лавки, готовясь къ празднику. Было тепло, свѣтло, весело. Птица еще не разобралась по мѣстамъ и все еще летѣла надъ полями, лѣсами и болотами. На выгонѣ кричали ягнята, въ полѣ ржали жеребята, отъискивая <запряженныхъ въ сохи> матокъ; чижи, жаворонки, щеглята, пѣночки со свистомъ и пѣснями перелетали съ мѣста на мѣсто. Бабочки желтыя и красныя порхали надъ зеленѣющими травками, пчела шла на ракиту и носила уже поноску. Молодой народъ работалъ и веселился, старые люди и тѣ выползли на солнышко и тоже, поминая старину, хлопотали по силѣ мочи. Если и было, <какъ всегда бываетъ> у людей, горе, болѣзни, немощь и смерть, ихъ не видно было, и въ поляхъ и въ деревнѣ всѣ были радостны и веселы.

Въ <самый> чистый четвергъ ввечеру вернулся домой въ Ясную Поляну молодой мужикъ Василій, Меньшовской барщины, изъ Воздремы224 подъ засѣкой. Онъ былъ тамъ въ работникахъ въ бондаряхъ и тамъ услыхалъ о пріѣздѣ Крапивенскаго воеводы съ наборщикомъ. Воевода съ наборщикомъ ѣхали забирать рекрутъ старыхъ наборовъ:

Василій видѣлъ, какъ на барской дворъ въѣхали на 6 тройкахъ съ солдатами, и <послали собирать народъ>. Дядя Савелій ходилъ на барской дворъ и узналъ, зачѣмъ пріѣхали. Онъ былъ сватъ Васильеву отцу Анисиму, велѣлъ Василью бѣжать домой и дать слухъ. Василій, какъ былъ босикомъ, въ обѣдъ бросился бѣжать, да не дорогой, чтобъ не остановили, а пробѣжалъ задворками на пчельникъ, съ пчельника въ засѣку, да засѣкой чертой къ Ясной Полянѣ. Прибѣжалъ онъ въ полдни. Дома никого не было, кромѣ бабъ. Мужики пахали. Онъ побѣжалъ въ поле, нашелъ своихъ у Чернаго верха. Отецъ его Анисимъ и братъ Семенъ пахали. Увидавъ Василья, всѣ мужики, пахавшіе вблизи, побросали сохи и окружили Василья. Василій разсказалъ, что видѣлъ и слышалъ. Василій былъ225 21 года, года два женатый. <Дѣтей у него еще не было.> Онъ былъ 2-й сынъ Анисима и любимый. Начальство и всегда было страшно мужикамъ, но теперь было особенно страшно. Съ 1705 по 1708 [годъ] было 5 наборовъ солдатъ и рабочихъ, и съ 5 наборовъ должно было сойти съ 23 дворовъ Ясной Поляны 6 человѣкъ, а изъ ихъ деревни поставили только 2-ихъ. Однаго двороваго поставила Бабоѣдиха, да однаго Василій Лукичъ Карцовъ, а 4 были въ недоимкѣ. Въ прошломъ году наѣзжалъ комисаръ, да Бабоѣдиха отдарила его и не поставила, съ Карцова не слѣдовало, съ Абремовой взять было нечего, а съ Дурновской и Меньшовской тогда взяли двухъ, Сергѣя Лизунова, да Никифора, но одинъ Сергѣй ушелъ, и теперь были въ деревнѣ; поэтому теперь и Меньшовскимъ и Дурновскимъ должно было придтись плохо. Расчитывали мужики, что бѣглыхъ возьмутъ, да за укрывательство передерутъ всѣхъ, да еще остальныхъ 4-хъ не изъ кого, какъ изъ нихъ возьмутъ.

Земля тогда вся была черезполосная и мужики разныхъ барщинъ пахали вмѣстѣ. Въ Чертовомъ верху, куда прибѣжалъ Василій, пахали Меньшовскихъ 4-е, Дурновскихъ — двое и Бабаѣдихиныхъ 8 сохъ. Мужики уткнули сохи, завернули лошадей, которые и борозды не дошли, и собрались всѣ около Анисима.226

* № 25.

1.

227Деревня Ясная Поляна Тульской губерніи Крапивенскаго уѣзда, которая теперь, [въ] 1879 году, принадлежитъ мнѣ и 290 душамъ временно обязанныхъ крестьянъ, 170 лѣтъ тому назадъ, т. е. въ 1709 году, въ самое бурное время царствованія Петра 1-го, мало въ чемъ была похожа на теперешнюю Ясную Поляну. Только бугры, лощины остались на старыхъ мѣстахъ, а то все перемѣнилось. Даже и двѣ рѣчки — Ясенка и Воронка, которыя протекаютъ по землѣ Ясной Поляны, и тѣ перемѣнились — гдѣ перемѣнили теченье, гдѣ обмелѣли, а гдѣ выбили бучилы, гдѣ было мелко, и вездѣ обѣднѣли водой. Гдѣ были лѣса, стали поля, гдѣ было не пахано, все теперь разодрано, давно выпахано и опять заброшено. Заповѣдная казенная засѣка, которая на полкруга окружаетъ землю Ясной Поляны, теперь вся порублена. Осталось мелколѣсье тамъ, гдѣ были нетронутые засѣчные лѣса, только заруба вилась по краямъ, чтобы не давать ходу Татарамъ. Гдѣ теперь три дороги перерѣзаютъ землю Ясной Поляны, одна старая, обрѣзанная на 30 саженъ и усаженная ветлами по плану Аракчеева, другая — Каменная, построенная прямѣе на моей памяти, 3-я — желѣзная, Московско-Курская, отъ которой не переставая почти доносятся до меня свистки, шумъ колесъ и вонючій дымъ каменнаго угля, — тамъ прежде, за 170 лѣтъ, была только одна Кіевская дорога и та не дѣланная, a проѣзжанная и, смотря по времени года, перемѣнявшаяся, особенно по засѣкѣ, которая не была еще прорублена, по которой прокладывали дорогу, то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ. — Народъ переменился еще больше, чѣмъ произрастенія земли, воды и дороги. Теперь я одинъ помѣщикъ, у меня каменные дома,