мыслью и тѣломъ и, быстро вздрагивая, какъ онъ все дѣлалъ, онъ заносилъ взмахивая, судорожно сжатые персты на плѣшивую голову такъ высоко, какъ только хватала рука, и ниже кушака на пупъ и на оба плеча запахнутаго, пушистаго, новаго, сѣраго, отороченнаго армяка; онъ также судорожно сгибалъ вдвое свое, безъ живота, худое, хотя и сильное, тѣло и падалъ на колѣни и быстро, легко приподнимался и опять падалъ. И ему не такъ, какъ барину, тяжело было сгибаться и кланяться, но, напротивъ, нужно было сдѣлать усиліе, чтобы остановиться. А то, какъ только онъ налаживался, такъ сами собой сокращались гибкіе суставы ногъ, онъ падалъ на колѣни, латки, вмѣсто подошвъ, упирались носками, голова склонялась, волосы съ висковъ падали съ обѣихъ сторонъ лица до каменнаго пола, сморщенный лобъ касался холода камня, руки подталкивали, онъ поднимался, глядѣлъ на икону Николая, обвѣшанную полотенцами и украшенную подвѣсками, сіяющую изъ-за свѣчъ, и опять поднимался, и опять кланялся, прося прощенія и избавленія. Такъ онъ молился во время «Херувимской», «Достойной», остальное же время онъ или продавалъ свѣчи и ставилъ или наблюдалъ, думалъ, вспоминалъ, загадывалъ, не замѣчая, что онъ это дѣлаетъ. Продажу свѣчъ, уборку церкви, образовъ онъ считалъ дѣломъ самымъ пріятнымъ. Если было дѣло и дѣло было Божіе, въ которомъ не было страха, какъ въ молитвѣ, но которое, по его понятію, столь же угодно было Богу, какъ и молитва.

Пріѣздъ барина съ дочерьми и молодымъ барчукомъ въ его блестящемъ мундирѣ, съ двумя лакеями въ расшитыхъ ливреяхъ, бравшихъ 10-и копѣечныя свѣчи и мѣнявшихъ деньги, заняли его, хотя онъ и часто видалъ ихъ. Развлекло и заняло его тоже препирательство съ старушкой, хотѣвшей размѣнять ему негодный стертый пятиалтынный. И заняли его болѣе всего Господа, когда они вышли причащаться, снявъ шубы. Баринъ въ бѣломъ платкѣ съ крестами. Молодой барчукъ въ золотѣ, весь расшитъ, и дочери барскія въ бѣлыхъ платьяхъ съ оголенными руками и шеями, въ лентахъ и простоволосыя. Никогда онъ не видалъ этого близко, и это заняло его. Но не показалось страннымъ. Хотя деревенскія дѣвки не только въ церкви, но и дома простоволосыя и оголенныя показались бы ему мерзкими, онъ зналъ, что Господа живутъ по особенному, и, не зная, какъ это они живутъ, онъ не осуждалъ ихъ, но дивился на никогда невиданное. Но съ тѣмъ чувствомъ приличія, которое свойственно хорошему человѣку, онъ избѣгалъ подолгу смотрѣть на нихъ и даже въ душѣ осудилъ другихъ, особенно бабъ, которыя, не спуская глазъ, смотрѣли на господъ, когда они, подойдя къ иконостасу, прикладывались къ мѣстнымъ образамъ. Это невиданное зрѣлище Господъ развлекало его; кромѣ того, когда онъ не занятъ былъ по церкви и не молился, онъ думалъ о домашнихъ дѣлахъ, о томъ, что онъ забылъ приказать старшему сыну, поѣхавшему въ городъ, купить палицу новую, и о томъ, какова будетъ пахота нынче, и пойдетъ ли молодой меринъ въ сохѣ.

Когда баринъ, проходя мимо, остановился и подошелъ къ нему и сказалъ: «Какъ поживаешь, Иванъ Ѳедотовъ?», это польстило ему и испугало его. И когда, послѣ разговора, баринъ ушелъ, заговоривъ что-то не по русски съ дочерью, Иванъ Ѳедотовъ покачалъ головой и долго старался понять смыслъ словъ, сказанныхъ бариномъ. Добродушная ласка выраженія, когда онъ говорилъ съ нимъ, подѣйствовала на Ивана Ѳедотова. Онъ невольно съ той же добродушной лаской отвѣчалъ ему, но разсудокъ его не соглашался съ его чувствомъ и долго послѣ все заставлялъ его искать тайнаго и враждебнаго значенія сказанныхъ словъ. Слова эти должны были относиться къ В… дачѣ и даже къ тому, что нынче мужики поѣхали пахать ее; но какъ они относились къ этому, Иванъ Ѳедотовъ не могъ себѣ уяснить.

Когда онъ заперъ церковь и снесъ ключи батюшкѣ, онъ помедлилъ у него въ горницѣ, такъ что попадья съ засученными рукавами, мывшая корчагу, полагая, что Иванъ Ѳедотовъ желаетъ поѣсть, хотя и неохотно, но предложила ему закусить. Попадья и попъ уважали Ивана Ѳедотова какъ зажиточнаго и преданнаго церкви и хорошо платившаго прихожанина, приносившаго и медку и не отказывавшаго въ лошадкѣ и насыпавшаго полный мѣшокъ ржи при требахъ.

Но Иванъ Ѳедотовъ, поблагодаривъ, отказался и обратился къ батюшкѣ, который, перемѣнивъ за перегородкой новый подрясникъ на старый, только что вышелъ, высоко завязывая старый шитый поясъ на толстомъ животѣ.

— Что жъ это, батюшка, всѣ Господа Панаринскіе были? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, еще гости были: молоденькой Князь.

— Паренекъ-то съ висками? — сказалъ Иванъ Ѳедотовъ.

Иванъ Ѳедотовъ склонилъ голову набокъ и улыбнулся задумчиво. «Что же, говоритъ, пахать время», повторилъ онъ слова барина, вопросительно глядя на попа.

— Ласковый баринъ, истинно баринъ, слишкомъ добрый. Что же, закуси, Иванъ Ѳедотовъ.

— Спаси Христосъ, батюшка, некогда — дома никого нѣту. Пойду!

И Иванъ Ѳедотовъ низко поклонившись, взявъ въ обѣ руки большую шапку и вздохнувъ отъ разочарованія въ томъ, что и отъ батюшки онъ не получилъ объясненія словъ барина, и чувствуя, что спрашивать объ этомъ было бы неприлично, вышелъ изъ горницы, осторожно налегши на прилипавшую дверь, и отворилъ ее. Въ сѣняхъ онъ надѣлъ шапку, взялъ лутошку изъ угла и, равномѣрно подпираясь ею, выбирая протоптанныя тропинки, перешелъ черезъ улицу и пошелъ къ дому, выдающемуся на улицу, крыльцо котораго ему издалека, за восемь дворовъ, видно было. Онъ видѣлъ не только самимъ имъ срубленное и по новому манеру построенное крылечко, на которомъ онъ любилъ сиживать по праздникамъ, но и лавки и столы, вынесенные на улицу, около которыхъ хлопотала средняя его сноха, бойкая, черноглазая Ольга. Онъ узналъ ее по синей паневѣ съ галуномъ. Выйдя отъ священника, Иванъ Ѳедотовъ забылъ про барина и думалъ уже только о предстоящемъ дѣлѣ нынѣшняго дня. Погода разъяснилась, тропинка черезъ улицу просохла. Гуси пролетѣли. Пахота хороша должна была быть, и ему хотѣлось поскорѣе выѣхать за Митькой еще съ сохой, чтобы вспахать побольше.

* № 16.

У Ивана Ѳедотова былъ еще старикъ отецъ и старуха мать. Старику Ѳедоту Алексѣичу было девяносто лѣтъ и старухѣ было тоже. Старуха была уже плоха и не вставала съ печи, но была еще въ разумѣ. Старикъ же Алексѣичъ еще до сихъ поръ ходилъ и, хоть и слѣпъ былъ, ходилъ за пчелами. Только въ роевщину онъ бралъ себѣ на помощь Иванову старуху. И только лѣтъ пять тому назадъ онъ совсѣмъ отказался отъ хозяйства и передалъ все старшему сыну Ивану. И прежде онъ все приказывалъ Ивану, но деньги все держалъ у себя. Теперь же онъ ни во что не входилъ и денегъ 800 р. отдалъ сыну, только пчелами завѣдывалъ. Но всѣ говорили, и Иванъ такъ думалъ, что у старика еще были спрятаны деньги, про которыя онъ никому не говорилъ. Въ дому было шесть мужиковъ и семь бабъ и двѣ дѣвки и ребятъ человѣкъ девять. Въ всей семьѣ считали двадцать восемь душъ. 1) Старикъ Лексѣичъ 90 лѣтъ, 2) его старуха, 3) Иванъ Ѳедотовичъ 56 лѣтъ и 4) его жена, 5) Родивонъ, Ивановъ братъ меньшой, 50 лѣтъ и его жена, 6) Ивана Ѳедотовича — трое сыновей женатыхъ — Михайло — старшій — силачъ, Егоръ — любимецъ и Петръ 9 [?] грамотникъ358 три снохи: 12) Катерина Михайловна — слабоумная, Настасья — ласковая и Ольга — плясунья; солдатка Арина 13) и одна жена 14) Павлушка шельмецъ. У Родивона отъ первой жены, онъ овдовѣлъ, былъ одинъ сынъ женатый Иванъ грубый, жена Мавра, неряха, второй жены мальчикъ и двѣ дѣвки — Ромашка — умница бѣлая [?], плясунья [?] и егоза 17) У Ивана одна дѣвка убогая и у Родивона <2 дѣвки. (Одна на возрастѣ, одна 10 лѣтъ>. У Ивана Ѳедотовича шесть внучатъ и у Родивона двое.359

Иванъ Ѳедотовъ всегда натощакъ, послѣ церкви, бывалъ сердитъ, и теперь ему досадно стало. Первое досадно ему было, что братъ Родивонъ бросилъ дѣло, не раскидалъ завалинки и ушелъ, а Алешка, дуракъ, рохля, сидитъ, не работаетъ. Второе досадно, что бабы до сей поры не управились. «Все дурацкія свои, бабьи, причуды на чистый четвергъ дѣлали», подумалъ онъ. —

— Чего ротъ-то разинулъ? — крикнулъ онъ на внука, который, увидавъ его, взялся за вилы и сталъ неловко втыкать ихъ въ навозъ.

— Эхъ, не смотрѣли бы глаза.

Онъ вырвалъ у него вилы, и это сильное движеніе, какъ будто усилило его гнѣвъ. Онъ нахмурился и замахнулся вилами, но не ударилъ.

— Кабы не такіе дни, обломалъ бы тебѣ ребры, ты бы зналъ, какъ брюхо чесать. А, дура! И взяться-то не умѣешь. Съ борова выросъ, а ума не вынесъ.

И, поплевавъ на руки, Иванъ Ѳедотовъ сильнымъ движеніемъ запустилъ вилы, подсунулъ и, поднявъ на вилину слипшагося навоза съ полпуда, откинулъ ее.

— Такъ вотъ работай, а не то что брюхо чесать. Давно бы откидалъ, да и за другое дѣло взялся. А Родивонъ куда ушелъ?

Ольга, во все это время взглядывавшая своими бойкими, черными глазами на Алешку, и едва удерживаясь отъ смѣха поднялась и, выжимая тряпку, обратилась къ свекору.

— Дядюшка Родивонъ на рѣчку пошелъ, батюшка. Евланья (это была сноха Родивона) прибѣгала, говорить, Катерина рубаху упустила: на льду не держитъ, а плота нѣту. Дядюшка пошелъ плотъ издѣлать.

Иванъ Ѳедотовъ ничего не отвѣтилъ и, встряхнувъ большой шапкой, которая во время работы свалилась напередъ, вошелъ на крылечко и, поднявъ щеколду, отворилъ дверь. Удержавъ свинью, которую приготовилъ убить, запертую въ сѣняхъ и бросившуюся ему подъ ноги, вошелъ въ сѣни. Въ сѣняхъ онъ увидалъ доски палатей, которыя разбирали и мыли, и они были еще не уставлены на мѣсто. И это Родивонъ хотѣлъ сдѣлать, и это ему было досадно. Дверь направо, въ теплую избу, была отперта, a налѣво, въ холодную, была затворена, и изъ нея слышались стоны. Не обращая вниманія на это, Иванъ Ѳедотовъ вошелъ, нагнувшись, въ теплую. Въ избѣ сидѣла старуха мать на конникѣ, согнувшись въ три погибели, и съ трудомъ подняла глаза, чтобы взглянуть на сына. Она была въ одной паневѣ и грязной рубахѣ, на головѣ былъ платокъ, изъ котораго выбивались сѣдые волосы. Она заговорила и показала длинные желтые зубы.

— Здорово, матушка. Богъ милости прислалъ, потревожили тебя.

— Ничего, сынокъ, ничего. Опять положатъ.

Въ избѣ сидѣла еще въ кичкѣ жена Родиона, на лавкѣ у окна, и шила рубаху мужу. Подлѣ нея сидѣла дѣвчонка, ее дочь, качая люльку. У печки стояла Настасья, любимая сноха Ивана Ѳедотова, ножемъ рѣзала рѣдьку и, увидавъ свекора, тотчасъ оправила на головѣ платокъ и привѣтливо взглянула на него. Ея лицо, и всегда улыбающееся, было тонко и привѣтливо. [Она]360 обратилась къ нему съ вопросомъ, гдѣ подать ему обѣдать, такъ какъ