насиліе денежныхъ взысканій неизбѣжно и естественно вытекало из первобытныхъ насилій. Живутъ Древляне, пашутъ, водятъ скотину, торгуютъ даже, т. е. мѣняются своими произведеніями. Наѣзжаютъ князья съ дружинами, отбираютъ скотину, хлѣбъ, ткани и, естественно, пуще всего металлы — золото, серебро, то, что можно увезти и сохранить. Древляне оправляются года черезъ три, князья опять пріѣзжаютъ грабить, но поживы ужъ меньше, и князья рѣшаютъ лучше не грабить, а наложить дань — чѣмъ же? Очевидно, такими вещами, которыя не портятся и не громоздки — бывали шкуры, но чаще золото; но золото ужъ почти все отобрано отъ Древлянъ и все у князей, и потому Древляне должны продавать князьямъ-же за золото все, что они захотятъ взять. Вотъ самое простое первобытное насиліе, производимое посредствомъ денегъ. Развѣ не тоже самое происходить и при болѣе сложныхъ условіяхъ жизни? Мужики у помѣщика на барщинѣ. Ему трудно и неудобно ихъ заставить дружно для себя работать. Онъ оторветъ мужика отъ земли въ музыканты, охотники, повара, а поваръ окажется плохой, — не лучше-ли прямо назначить оброкъ — деньги? За деньги помѣщикъ найметъ повара, такъ что для того, чтобы добыть деньги, нужныя для уплаты помѣщику — всѣ у помѣщика, — надо потрафлять помѣщику и дѣлать всѣ тѣ работы, какія онъ хочетъ. И опять то же рабство, переведенное только на денежную цѣну. Развѣ не то-же самое совершилось при нашемъ освобожденіи крестьянъ (не говорю уже о крестьянахъ, освобожденныхъ безъ земли)? Вмѣсто оброка — выкупъ, т. е. деньги. Деньги же у помѣщиковъ и вообще богатыхъ, и потому для того, чтобы получить нужныя для выкупа податей деньги, онъ долженъ работать все то, чего хотятъ тѣ, у кого деньги. Странно вспомнить, какъ помѣщики нѣкоторые боялись выпустить изъ рукъ ту цѣпь, которой они держали рабовъ, не понимая того, что на рабовъ уже была наложена другая, болѣе крѣпкая цѣпь денегъ и что имъ нужно было только выпустить старую и перехватить новую.

Развѣ не то-же самое въ гораздо большей степени въ нашемъ фабричномъ быту и во всей Европѣ? Деньги у богачей, у малаго числа. Деньги нужны теперь не только на уплату, но для большинства обезземеленныхъ у насъ и всѣхъ почти въ Европѣ; деньги нужны прямо на то, чтобы купить хлѣба, заткнуть дыру во рту своихъ и свою; какъ-же не работать все то, что хотятъ богатые? И это самое простое, очевидное насиліе называется рентой и процентами съ капитала.

Требуютъ у тѣхъ — чего у нихъ нѣтъ — денегъ (деньги же всѣ у правительства и богатыхъ) и потому, чтобы получить деньги, бѣдные лишаются все больше и больше того, что у нихъ было, и закабаляются во всякія работы, нужныя богатымъ, и постоянно содержатся, какъ проститутка бандыршей, всегда въ долгу. И вмѣсто того, чтобы понять отчего это сдѣлалось и какъ уничтожить это, политическая экономія цѣлый вѣкъ ужъ все хочетъ разъяснить это положеніе такъ, чтобы это казалось вполнѣ справедливымъ.

А между прочимъ что можетъ быть яснѣе причины этаго? Посмотрите на вновь завоеванныя страны: на Индію, Америку, посмотрите на старыя государства, откуда берется это новое рабство. Князья разорили и побили Древлянъ, сожгли и увели плѣнныхъ. Это очень тяжело, но князья ушли, и Древляне опять живутъ свободно и оправляются. Но вотъ князья пришли и наложили дань. Тутъ уже хуже. Никогда нѣтъ свободы. Но потомъ князья завладѣли землей и раздѣлили своимъ. Это еще хуже. Налоги [?] всегда тревожатъ Древлянъ. Но вотъ освободили Древлянъ и дали или не дали земли — это все равно, но наложили на нихъ подати, отбирающія у нихъ послѣднее. Это уже хуже всего. Хуже всего то, что когда ихъ грабили и гнали и закабаляли на землѣ, они знали, что надъ ними совершаютъ зло, а зло не вѣчно, теперь же они рабы хуже прежняго, но не видятъ, гдѣ зло. Все что отбираютъ у нихъ, отбираютъ по справедливости для ихъ же пользы. Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть ужаснѣе того, чтобы у человѣка насильно отбирали его пропитаніе, повергая его въ полное рабство, объясняя это тѣмъ, что это для его блага? Зимній дворецъ, Храмъ Спасителя, желѣзная дорога, ничего не возящая, война съ турками, урядники, милліоны на жандармовъ — все это собирается насильно съ того человѣка, которому не нуженъ ни дворецъ, ни храмъ, ни желѣзная дорога, который любитъ турокъ и ненавидитъ урядниковъ и жандармовъ. A вѣдь это дѣлается, и никто не видитѣ не только безсмысленности, но и злой насмѣшки этаго. Въ сущности такъ ясно, что на общее благое дѣло, т. е. подати, всегда люди будутъ сами давать и что признакъ благости дѣла есть то, что люди сами даютъ, и что насильно на благое общее дѣло никакъ нельзя собирать, что этотъ удивительный обманъ не могъ возникнуть иначе, какъ исторически. Если бы люди всегда были свободны, то никто бы имъ не могъ внушить того, что хорошо насильно давать деньги на общее благо. Для общаго дѣла мы и теперь безъ наеилія даемъ деньги. Но этотъ обманъ выросъ на насиліи. Деньги точно также собираются, какъ князьями съ Древлянъ, для личныхъ корыстныхъ цѣлей, но только оправдывается это теперь хитро общимъ благомъ.

Мы привыкли и не видимъ нелѣпости мотива податей всякихъ, и прямыхъ и косвенныхъ, собираемыхъ насиліемъ, a вѣдь стоитъ только опомниться, чтобы ужаснуться передъ этой нелѣпостью. Положимъ, у насъ самое прекрасное правительство, представляющее наилучшимъ образомъ волю народа, но я никогда не хожу въ храмы и не люблю ихъ, никогда не боялся и не боюсь нѣмцевъ. Какъ-же меня заставить платить за храмы и за войну съ нѣмцами? А если можно заставить платить за то, чего я не хочу, то очевидно, что я рабъ и всегда буду рабомъ, если только не буду хозяиномъ. Налоги государственные, взысканные насильно, — вотъ источникъ рабства. Если бы были мытари-откупщики, народъ бы былъ въ рабствѣ у Кесаря и мытарей; если не будетъ установленныхъ мытарей, то будутъ вольные, тѣ, которые будутъ отбирать для казны и для себя и еще болѣе усилятъ рабство.

* № 7.

Петровками мы затѣяли участвовать въ самой легкой и пріятной работѣ — въ покосѣ. Работа была — покосъ артельный, снятый у землевладѣльца. Было три косы, мы — нѣсколько насъ было — четвертая коса. И такъ какъ дѣло было артельное, мы должны были принять участіе во всей работѣ. Работа была около дома, и мы приходили въ обѣдъ и вечеромъ домой и потому участвовали въ той и въ другой жизни […]

Косцы были: первый 48-ми лѣтній сильный худой мужикъ, лучшій косецъ въ деревнѣ, съ большой семьей, но еще не женаты были сыновья. Для него покосъ рѣшалъ вопросъ — продать жеребенка на зиму или нѣтъ. Другой — молодой мужикъ, живущій въ живейныхъ извощикахъ, отдѣлившійся отъ большой семьи. Для него вопросъ былъ въ томъ: на своемъ ли сѣнѣ работать зиму или на покупномъ? Третій — сапожникъ дворовый, маленькій, энергичный человѣкъ 40 лѣтъ. Самъ уже лѣтъ 30-ти отъ рода научился косить и не отстаетъ отъ лучшихъ косцовъ. Всю жизнь пилъ и пьянствовалъ. Два года, какъ бросилъ пить. Женатъ на крестьянкѣ, у него трое малыхъ дѣтей. Для него прямо стоялъ вопросъ: имѣть ли на зиму корову для ребятъ, или пробиться безъ молока. Работали всѣ до крайней напряженности, т. е. такъ, что всякій разъ передъ концомъ упряжки я видѣлъ, что не я одинъ, но и другіе еле-еле, пошатываясь, проходили послѣдніе ряды. Но они еще и кромѣ этой работы должны были дѣлать и другую неотложную работу. Сапожникъ вечеркомъ тому подкинетъ подметку, тому заплатку поставить. Нельзя отбивать народъ. Одинъ разъ, когда мы сошлись послѣ обѣда, молодого мужика не было. Сапожникъ сказалъ мнѣ, что онъ скородитъ. Пропустивъ часъ или полтора работы, онъ прибѣжалъ, запыхавшись, и взялся за работу, какъ бы наверстывая пропущенное. Нельзя было не заскородить, загрубла бы земля, а послать ему некого. Вотъ онъ безъ отдыха послѣ обѣда съѣздилъ и заскородилъ свою полниву.

На второй или на третій день нашей работы пришло воскресенье. Я спросилъ — будемъ ли мы работать? «Какъ же не работать? Одно время въ году пропустишь — не вернешь. Съ утра, какъ ободняетъ, бабы выйдутъ гресть, а мы копнить». Это воскресенье мы вышли копнить, но Григорья не было, онъ прибѣжалъ въ обѣдъ. Онъ съ утра съѣздилъ въ Тулу къ сыну за деньгами и купилъ нужное. Работа была не только напряженная, но неустанная. Очевидно, мужики работали изъ послѣднихъ силъ. Они не только выдавали въ эту работу весь запасъ своей скудной пищи, но и прежніе запасы: они худѣли. Съ этого воскресенья началась работа мужицкая и бабья. Утромъ мы косили, а въ обѣдъ присоединялись къ бабамъ грести въ валы и копнить. Въ серединѣ покоса, послѣ дождя, когда оказалось много подкошеннаго и промоченнаго сѣна, надо было раскидывать копны, сушить и поскорѣе ухватывать, скопнить разстроенное. Рѣшили выдти на косу по двѣ бабы. На мою косу я попробовалъ было пригласить домашнихъ женщинъ и дѣвушекъ, но оказалось, что онѣ такъ были слабы, лѣнивы и неловки, что онѣ только насмѣшили мужиковъ и бабъ, и я долженъ былъ на свою косу нанимать двухъ поденныхъ. Съ моей доли выходили поденныя, но съ доли косцовъ выходили ихъ домашнія.

* № 8.

Какъ всякій человѣкъ, немножко одаренный способностью обдумывать и обобщать окружающія его явленія, я съ молоду еще много разъ задумывался надъ условіями экономической жизни нашего общества и, чтобы уяснить себѣ представлявшіеся мнѣ вопросы, обращался къ наукѣ. Это повторялось въ моей жизни раза 3, и всякій разъ я, почитавъ Бастіа, Милля, Лассаля, Прудона, Маркса, недочитавъ всего, бросалъ книгу и говорилъ себѣ, что или я глупъ и неспособенъ или все, что написано въ этихъ книгахъ, есть величайшій вздоръ. Въ глубинѣ души признавалъ эти книги за вздоръ, но въ разговорахъ о политической экономіи съ образованными и учеными по этой части людьми я признавалъ себя несвѣдующимъ. Такъ это продолжалось до послѣдняго времени, когда мнѣ ясно представился вопросъ: почему одни люди работаютъ черезъ силу ненужную имъ работу, a другіе могутъ заставлять другихъ работать эту работу. Вопросъ этотъ сталъ передо мною не изъ празднаго любопытства, a рѣшеніе его связалось для меня съ рѣшеніемъ нравственнаго, религіознаго вопроса: почему экономическая жизнь человѣческихъ обществъ сложилась въ формы, противныя и разуму и совѣсти и выгодамъ людей? И я сталъ, какъ умѣлъ, рѣшать этотъ вопросъ. Зная, что существуетъ цѣлая наука, обладающая горою книгъ объ этомъ предметѣ, зная, что эта