к популярным лубочным книжкам, поскольку на них был громадный спрос. Толстой самым резким образом клеймил такие издания, как «Весельчак», распространявшийся в десятках изданий по глухим уголкам России. Если в то время Толстой специально просматривал эту книжку, то, вероятно, в его руках было одно из изданий, вышедших в двух видах в 1879 г.: 1) «Весельчак — рассказчик. Смешные сцены и веселенькие куплеты из народного и еврейского быта. Издание Шарапова. М.» 2) «Весельчак — каламбурист или новая новинка… изд. Аврамовых. М.» Чтобы судить о тоне подобных изданий достаточно привести текст титульного листа, который весьма показателен.
«Весельчак — каламбурист или новая новинка из быта русского, немецкого, французского, американского, еврейского, военного. Веселые рассказы для вечеров и в семье.
Веселиться кто любит,
Пусть рассказы мои купит.
Распотешу и уважу
И не дорого возьму.
Вдоволь только насмеетесь
И разгоните тоску.
Так берите ж поскорее
Шутки чудные мои.
К другим изданиям аналогичного типа у Толстого более колеблющееся отношение. Так, в своей статье он безусловно клеймит продукцию издателя Преснова. В соответствующем же месте Дневника у него сказано: «Читал «Похождения Ярославца». Неправда, чтобы книги в народе Пресновых и др. были дурны. Они лучше тех, которые им дают». (Запись от 9 марта 1884 г.)
В данном случае имеется в виду следующее издание: «Ай да Ярославцы! Вот так народец! Правдивый рассказ о том, как один ярославец пришел пешком в Питер, надул чорта, одурачил немца, сделался буфетчиком и женился на старостихиной дочке». Изд. А. Холмушкина.
Внешне, публикуемая рукопись представляет собою два писчих листа большого формата, сплошь исписанных рукой Толстого, с многочисленными поправками и зачеркнутыми местами. Хранится в ГЛМ. Впервые она была опубликована в издании «Лев Толстой». Неизданные тексты. стр. 325—332.
«НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ».
Мысль издать отрывки из Евангелия с введениями или объяснениями, судя по письмам В. Г. Черткова, приходила Толстому в то время, когда он только что начал серьезно задумываться над идеей создания народной нравственной литературы, совещаясь в начале 1884 года по этим вопросам с В. Г. Чертковым и другими лицами. По письмам Черткова к Толстому видно, что Толстой сообщал ему об этом в Петербург в одном из апрельских писем; 25 апреля этого года Чертков пишет Толстому, очевидно, в ответ на его запрос, что он наводил справки относительно печатания отрывков из Евангелия и получил в этом отношении неблагоприятные известия от своего родственника, известного В. А. Пашкова, который говорит, что «наверное не допустят к печатанию несколько глав из Евангелия». «Теперь стали особенно строги, — читаем дальше, — и не пропускают даже несколько paз уже изданные книги» (АТБ). Через два дня В. Г. Чертков опять писал Толстому про то же, что «люди опытные говорят в один голос, что несколько глав из Евангелия, отдельно взятых, никогда не допустят у нас к печати, что издание Евангелия составляет прерогативу синода и что только он пользуется правом (!) издавать Евангелие. Тем не менее, — прибавляет Чертков, — если пришлете ваше вступление, то сделаю всё возможное». «Сегодня, — пишет Чертков в том же письме, — мне пришла мысль такого рода: если нельзя издавать дословно целые главы Евангелия, отчего же вам не изложить своими словами сущность содержания Нагорной проповеди? Заповеди Христа, переданные вами тем простым, детски-народным слогом, который имеет такую прелесть и силу, и изданные в самом дешевом, доступном каждому издании, принесли бы многим много пользы. И опять скажу, что краткое вступление, поясняющее, кто, кому, когда предлагал это учение, и заключение, в котором было бы указано, что сам учитель этот неотступно в своей жизни следовал этим заповедям, не отступая даже перед смертью, — с этими дополнениями книжечка получила бы совсем особое значение, и действительно могла бы совершить настоящий переворот в сознании многих темных и не темных людей» (АТБ). В тот же самый день, когда писалось это письмо (27 апр. 1884 г.), Толстой пишет как бы ответ на него: «Начал я, — говорит он, — писать введение к Нагорной Проповеди и написал два таких, но оба не годятся, и я убедился, что я не могу и не имею права писать такого введения».
Надо сказать, что в рукописях Толстого сохранилось только одно введение к «Нагорной проповеди», и может быть оно и есть одно из тех, о которых он здесь говорит. «Я вновь, — продолжает он, — несколько раз перечел Нагорную проповедь, и не думайте, чтобы было преувеличение в моих словах: слова Евангелия 5, 6, 7 глав Матфея так святы, так божественны, все от начала до конца…, что прибавлять к ним, рядом с ними ставить какое-нибудь объяснение, толкование — есть кощунство, которое я не могу делать. Я не только бы мог, но я и хочу написать объяснение к Нагорной Проповеди, но только потому, что она ложно перетолковывается, что смысл ее умышленно скрывается». «Всё, что можно, — говорит далее Толстой, — это сделать заглавие: Проповедь народу и заповеди спасения Господа нашего Иисуса Христа. Если бы только в таком виде, в нашем переводе… можно было бы напечатать ее, и то было бы доброе дело. А я думаю, что напишу именно введение к Нагорной Проповеди, но не стесняясь уже церковно-цензурными соображениями».426 После этого только через год Толстой снова упоминает в письмах к Черткову о «Нагорной проповеди»: 26 апреля 1885 г. он пишет, что хочет «набрать 10 картинок и 10 рассказов»; в числе картинок «три Евангельские картины» и в первой из них он объединяет: «Христос Келера и Нагорная проповедь».427 Толстой говорит о картине И. П. Келера, петербургского профессора исторической живописи, известной под названием «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные» (Матф. XI. 28). Эту картину Чертков передал Сытину вместе с текстом «Нагорной проповеди», предполагая поместить ее всю на полях картины «без обозначения стихов и с разделением на параграфы по смыслу содержания».428 Но Толстой, повидимому, этим не удовлетворился и передал Сытину другой текст для картин «Нагорной проповеди». «Мне кажется,— пишет Толстой В. Г. Черткову 17 мая, — что лучше бы без первых 16-ти стихов и без последних 2-х стихов не потому, чтобы были менее важны эти исключаемые стихи, но потому, что более цельное вся проповедь, начинающаяся увещанием исполнения и кончающаяся тем же»429 (т. е. начинающаяся гл. V, 17 Матфея, кончающаяся гл. VII, 27). В ответ на это Чертков 23 мая писал, что он вполне согласен относительно помещения «Нагорной проповеди» не всей и не думает, чтобы это было труднее провести через цензуру; он только предлагает вместо заглавия «Нагорная проповедь» поместить какое-нибудь изречение Иисуса Христа.430 С этим согласился и Толстой в письме к Черткову от 1—2 июня, остановившись вместо заглавия на словах «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные» и пр., как подписи под картиной Келера.431 В августе у Толстого еще была мысль о напечатании Нагорной проповеди (письмо к Черткову 29—30 августа 1885 г.);432 в конце концов духовная цензура разрешила «Нагорную проповедь», но только с пропуском двух мест. Это остановило печатание. Так окончились работы Толстого над «Нагорной проповедью» для «Посредника».
Статья имеется только в одной рукописи-автографе, хранящейся в АТБ (папка V), 4 листа в 4° (л. 4 оборван). На л. 1 только заглавие: «Нагорн[ая] пропов[ѣдь]». Ha л. 2 другое заглавие: «Проповѣдь къ народу Господа нашего Іисуса Христа». Текст с помарками, перестановками и перечеркиваниями. Первые слова: «Господь нашъ Іисусъ Христосъ далъ намъ <ученіе> спасеніе. Спасенье наше» — зачеркнуты и оставлены следующие слова: «Іисусъ, вышедши, увидѣлъ множество народа и сжалился надъ ними», которые и представляют начало читаемого текста.
В настоящем издании текст «Нагорной проповеди» печатается по этой рукописи.
«КИТАЙСКАЯ МУДРОСТЬ».
Три статейки — «Книги Конфуцы», «Великое учение» и «Книга пути и истины», объединенные общим заглавием «Китайская мудрость», возникли у Толстого в связи с усиленным его интересом к китайским религиозным и философским системам, особенно к учению Конфуция и Лао-Тзе. Интерес этот обнаруживается у Толстого уже в начале 1880-х гг.433 В конце февраля 1884 г. он писал В. Г. Черткову: «Я сижу дома в жару с сильнейшим насморком и читаю Конфуция второй день. Трудно представить себе, что это за необычайная нравственная высота. Наслаждаешься, видя, как это учение достигает иногда высоты христианского учения».434 4—6 марта он пишет ему же: «Я занят китайской религией. Очень много почерпнул хорошего, полезного и радостного для себя. Хочу поделиться с другими, если Бог поможет».435 11 марта того же года Толстой вновь пишет Черткову: «Я занят очень китайской мудростью. Очень бы хотелось сообщить вам и всем ту нравственную пользу, которую мне сделали эти книги».436 27 марта 1884 г. в Дневнике Толстой делает такую запись: «Мое нравственное состояние я приписываю тоже чтению Конфуция и — главное — Лаотцы». Кроме того, в Дневнике за март и апрель 1884 г. еще несколько записей о чтении Конфуция. О своем интересе к Конфуцию и Лао-Тзе Толстой пишет Черткову и 27—28 мая 1886 г. и затем 15—16 июля того же года.437
Интерес Толстого к Конфуцию (латинизированное имя знаменитого китайского ученого, моралиста и основателя религиозного учения — Кунфу-цзы, жившего с 551 до 479 до н. э.) объясняется, видимо, главным образом тем, что учение китайского мыслителя было чуждо всего неясного, трансцендентного, чудесного. Его не интересовали абстрактные проблемы, вопросы религиозной метафизики, и он сосредоточился исключительно на уяснении вопросов практической морали и основ человеческого общежития. Высокая гуманность и проповедь самоотвержения и любви к людям, отличающие учение Конфуция, очень сходились с мыслями по этому поводу самого Толстого.
Что касается Лао-Тзе (или Лао-цзы, Лао-си, китайского философа, жившего в VI в. до н. э., называвшегося также Ли-Эр, а после смерти Лао-динь), то он сильно заинтересовал Толстого общим характером своего учения, умозрительным, рационалистическим по преимуществу, представлявшим противоположность позитивному направлению учения Конфуция. Мысли Лао-тзе были изложены им в книге «Тао-те-цзин» («Книга пути и добродетели», или, как переводит Толстой, «Книга пути и истины»). В этой книге Толстого особенно привлекала проповедь телесного воздержания и совершенствования в себе духовного начала, составляющего основу жизни человека.
Толстой набросал незаконченный очерк «Книги Конфуцы», в котором кратко успел сказать лишь о характере китайского народа и немного об их вере (автограф ГТМ, AЧ, папка 103, на листе писчей бумаги, в котором исписаны только первые две страницы). Затем он полностью перевел, видимо с английского языка, из книги S. Legge «Chinese-Classics», приписываемое Конфуцию сочинение «Великая наука», представляющее собой одну из глав священной китайской книги «Кинг», или «Главная книга» автограф ГТМ, AЧ, папка 103, на листе писчей
