страданія мы все таки понимаемъ какъ то, что произошло отъ ошибки, за которую мы наказаны, и что должно быть исправлено и искуплено. Мы не можемъ482 представить себѣ безъ этихъ условій страданія.

Кто-нибудь виноватъ и кто-нибудь долженъ искупить. И тутъ то для человѣка, понимающаго свою жизнь какъ существованіе отъ рожденія до смерти, безсмысленность страданія, когда я, не имѣя другой жизни какъ личную, могу быть причиной страданій внѣ моей жизни, и страданиями,483 своей личной жизнью долженъ выкупать ошибки прежнихъ людей.

Для человѣка, понимающаго свою жизнь, какъ существованіе, начинающееся здѣсь, нѣтъ и не можетъ быть никакого объясненія страданій, того самаго, что важнѣе всего въ жизни человѣка. И какъ хорошо мы не умѣли бы разными разсужденіями устранять мысль о смерти, однихъ страданій, угрожающихъ и постигающихъ со всѣхъ сторонъ человѣка, совершенно достаточно, чтобы несомнѣнно убѣдить его въ безсмысленности, ничтожности и такой бѣдственности жизни, что гораздо лучше убить себя сразу какимъ нибудь легкимъ и короткимъ способомъ, чѣмъ подвергаться всѣмъ тѣмъ разнообразнымъ ужасамъ страданій, которые со всѣхъ сторонъ ждутъ человѣка. – Вѣдь если бы люди дѣлали только тѣ выводы, которые неизбѣжно слѣдуютъ изъ ихъ міросозерцанія, человѣкъ, понимающій свою жизнь, какъ личное существование здѣсь, ни минуту бы не остался жить. Вѣдь ни одинъ работникъ не пошелъ бы жить къ хозяину, который уговоромъ бы поставилъ то, что если ему вздумается, онъ позволитъ только нѣкоторое время работнику жить спокойно, но, если вздумается, то будетъ жарить его и тѣхъ, кого онъ любитъ, живыми, или сдирать кожу, или вытягивать жилы <и тоже дѣлать со всѣми тѣми, кого любитъ работникъ>, дѣлать то, что онъ на глазахъ нанимающагося дѣлаетъ уже со всѣми своими работниками. Если бы люди дѣйствительно вполнѣ понимали жизнь такъ, какъ они говорятъ, что ее понимаютъ, ни одинъ отъ одного страха страданій не остался бы жить ни одной минуты.

Да, ничто очевиднѣе страданій и неизбѣжнаго ужаса передъ ними, не показываетъ людямъ невозможность понимать жизнь какъ существованіе только здѣсь и необходимость понимать ее какъ нѣчто, выходящее за предѣлы этой жизни.

Объясненіе то, что есть Богъ, награждающій тамъ за страданія здѣсь, ничего не объясняетъ, потому что, если Богъ награждаетъ людей тамъ за страданія здѣсь, то онъ дѣлаетъ это только потому, что онъ справедливый. Если же онъ справедливый, то онъ не могъ и подвергать людей незаслуженнымъ ужаснымъ страданіямъ здѣсь. Если же Богъ, какъ это говорится въ Библіи, взыскиваетъ на дѣтяхъ грѣхи родителей, то это еще хуже. Ребенокъ ни въ чемъ не виноватъ, за что же съ него сдираютъ съ живаго кожу? Богъ, карающій и мучающій невинныхъ, есть Богъ нетолько несправедливый, но злой и не разумный, т. е. нѣтъ Бога. Объясненіе же, что люди прежде согрѣшили, и искупленіе всѣхъ этихъ грѣховъ взялъ на себя Искупитель, и что потому страданій этихъ нѣтъ больше, только голословно отрицаетъ то, что есть. И никакая вѣра въ то, что нѣтъ тѣхъ страданій, которыя есть, не уничтожитъ моего вопроса о томъ, зачѣмъ страданія.

Всѣ эти объясненія ничего не объясняютъ: объясняетъ только одно: то, что тотъ грѣхъ, который сдѣланъ до моей земной жизни и страданія отъ котораго я несу, сдѣланъ мною же и что всякій грѣхъ, который я сдѣлаю въ своей жизни, я же и понесу въ страданіяхъ слѣдующихъ поколѣній.

Объясненіе возможно одно въ сознаніи своей жизни въ жизни внѣ себя въ жизни всего міра. Въ томъ то и дѣло, что человѣкъ не можетъ жить одинъ для себя однаго, не можетъ спастись одинъ, что нѣтъ для человѣка однаго его личнаго блага. Въ томъ то и дѣло, что заблужденія человѣка производятъ страдания человѣка; страданія человѣка суть послѣдствіе заблужденій человѣка. Человѣкъ же заблуждающійся и страдающій не есть одинъ личный человѣкъ, я, Левъ Николаевичъ, a человѣкъ – это всѣ люди и теперь живущіе и прежде жившіе и тѣ, которые будутъ жить – это сынъ человѣческій, какъ называетъ это Евангеліе. И жилъ и живетъ и можетъ жить въ насъ только онъ, этотъ сынъ человѣческій, тотъ, который не только связанъ, но есть одно со всѣми людьми, который своимъ страданіемъ выкупаетъ и свои и чужіе грѣхи, своимъ заблужденіемъ, производитъ свои и чужіе страданія и своимъ избавленіемъ отъ заблужденія избавляетъ себя и другихъ отъ страданій.

Любовь есть та положительная сила, которая соединяетъ людей въ одно. Страданія это та же отрицательная сила, показывающая намъ невозможность нашего отдѣленія другъ отъ друга. Для любви нѣтъ страданія; страданія чувствуются только тѣмъ, кто хочетъ разорвать связь, соединяющую людей. Это та цѣпь, боль отъ которой онъ чувствуетъ, стараясь разорвать ее. <Страданія чувствуются только тѣмъ, кто хочетъ разорвать эту цѣпь. Страдаю я или другой человѣкъ. Что же это значитъ? Это значить то, что обозначилось заблужденіе, грѣхъ, отъ котораго еще не избавился я или другіе люди, значитъ, что для меня обнаружилось то заблужденіе, которое должно быть исправлено. Неужели мы бы хотѣли, чтобы заблужденія наши были бы скрыты отъ насъ, чтобы мы гибли, не замѣчая этаго?>

–

* [БЛАГО ТОЛЬКО ДЛЯ ВСѢХЪ.]

1.

Всякій человѣкъ въ первые года своего дѣтства, часто юности, считаетъ собою, тѣмъ, что онъ называетъ «я», свое рождающееся и умирающее животное существо, и не видитъ никакого противорѣчія въ томъ, что его жизнь отдѣлена отъ другихъ существъ и не вѣчна, а прекращается смертью. Большей частью, хотя онъ и знаетъ, что люди умираютъ, онъ не вѣритъ въ свою смерть и спокойно живетъ для удовлетворенія желаній этаго своего отдѣльнаго отъ всего міра существа. Но приходитъ время, и въ душѣ человѣка зажигается свѣтъ сознанія, человѣкъ видитъ, что онъ одинъ среди безконечнаго пространства міра и безконечнаго числа существъ, живущихъ такъ же, какъ и онъ каждое для однаго себя, видитъ, что срокъ его жизни – одно мгновенье среди безконечнаго времени. И какъ только человѣкъ не черезъ другихъ услыхалъ про такое положеніе человѣка въ мірѣ, но самъ понялъ и созналъ его, такъ тотчасъ на него находитъ ужасъ передъ ожидающими его страданіями и смертью, а —главное, является вопросъ: зачѣмъ эта его жизнь, и что ему дѣлать. Прежній двигатель жизни, желаніе блага одному себѣ, становится недостаточнымъ, человѣкъ видитъ, что животное благо свое и другихъ нужныхъ ему существъ, обманчиво и неизбѣжно кончается смертью и ищетъ новаго смысла и двигателя жизни, и мучается пока не находитъ его.

Мученія эти суть муки рожденія; человѣкъ мучается, пока не найдетъ этого новаго двигателя и смысла жизни, и пока но родится къ новой жизни.

Проснувшееся сознаніе жизни показываетъ человѣку, что прежнія,484 вполнѣ удовлетворявшія485 его влеченія486 личной жизни, приводятъ его и другія существа къ бѣдствіямъ, что эти влеченія неразумны, a вмѣстѣ съ тѣмъ влеченія эти продолжаютъ требовать своего удовлетворенія, и въ человѣкѣ является раздвоеніе и недоумѣніе: какому изъ двухъ голосовъ слѣдовать: голосу ли животнаго чувства, или разумнаго сознанія, противорѣчащаго ему. И раздвоеніе это (хотя и неизбѣжно разрѣшающееся съ теченіемъ жизни въ пользу непрестанно растущаго разумнаго сознанія въ человѣкѣ, съ годами все менѣе и менѣе привлекаемаго удовлетвореніемъ животныхъ чувствъ), – человѣкъ то отдается требованіямъ животнаго и страдаетъ, сознавая безсмысленность этихъ требованій, то отдается требованіямъ разумнаго сознанія и страдаетъ отъ неудовлетворенія требованіямъ жив[отнаго]. Но мученія эти неизбѣжны и суть ничто иное, какъ муки рожденія къ новой жизни.

Вотъ это то рожденье къ новой жизни и совершается ученіемъ Христа, совершается тѣмъ, что ученіе это даетъ и указываетъ новый смыслъ жизни, открывающійся для проснувшагося сознанія, и освобождаетъ тотъ новый, иной, чѣмъ животный, двигатель жизни, который находится въ каждомъ человѣкѣ, но еще связанъ въ немъ старыми привычками животной жизни.

Человѣкъ живетъ не одинъ и не первымъ человѣкомъ въ мірѣ, а до него и жили, и съ нимъ одновременно живутъ люди, и люди имѣютъ свойство воспринимать выводы разумнаго сознанія другихъ людей и дѣлать ихъ своими. И вотъ такіе то наивысшіе, доступные человѣку выводы разумнаго сознанія о томъ, какъ разрѣшаются раздвоенія, испытываемыя рождающимся къ новой жизни человѣкомъ, и въ чемъ смыслъ жизни, и даетъ человѣку христіанское ученіе, избавляя его отъ страданій, раздвоенія и сразу указывая ему ясный и несомнѣнный смыслъ и путь его новой, освѣщенной разумнымъ сознаніемъ – жизни.

2.

Если бы проснувшійся къ сознанію человѣкъ могъ бы сразу отрѣшиться отъ требованій тѣла, онъ бы могъ быть счастливымъ и спокойнымъ и могъ бы не спрашивать себя: зачѣмъ онъ живетъ, какъ онъ не спрашивалъ себя до тѣхъ поръ, пока жилъ одною животной жизнью, но проснувшееся сознаніе заставляетъ человѣка раздвояться; раздвоеніе же производить страданіе. А то самое разумное сознаніе, которое сознаетъ страданіе и ставитъ вопросъ: зачѣмъ я живу, не можетъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не получитъ отвѣта.

Зачѣмъ я живу въ этомъ мірѣ? Вопросъ этотъ неизбѣженъ, и какъ ни стараются люди, или суетой жизни, или разсужденіями о постороннему скрыть отъ себя этотъ вопросъ, онъ неотступно стоитъ передъ каждымъ проснувшимся къ сознанію человѣкомъ и требуетъ своего разрѣшенія. Онъ требуетъ разрѣшенія уже по одному тому, что жизнь человѣка есть дѣятельность: человѣку надо действовать, а чтобы дѣйствовать, надо знать зачѣмъ. Не зная же этого, всякое дѣйствіе можетъ быть ложно и нести за собой не выгодныя послѣдствія. Если человѣкъ идетъ и не можетъ остановиться, то ему неизбѣжно знать куда, иначе каждый шагъ его можетъ быть губителенъ. Отвѣтъ же на этотъ вопросъ при доступномъ человѣку знаніи съ перваго взгляда представляется невозможнымъ; я, конечное существо, живу короткій срокъ жизни въ безконечномъ по времени и пространству мірѣ. Никакая дѣятельность моя для меня не можетъ имѣть никакого смысла, потому что всякая кончается смертью; для безконечнаго же дѣятельность обитателя песчинки въ необъятномъ пространствѣ міровъ, существовавшихъ и имѣющихъ существовать вѣчно, еще менѣе можетъ имѣть какой нибудь смыслъ.

Наука дѣлаетъ мудреныя изслѣдованія и строитъ глубокомысленныя теоріи о томъ, какъ образовывался и развивался познаваемый нами міръ, и какъ образовался человѣкъ; но каждый ребенокъ уничтожаетъ всѣ эти изслѣдованія простымъ вопросомъ: «зачѣмъ мнѣ знать все это, если я не знаю, зачѣмъ я живу въ этомъ мірѣ?»

А на этотъ вопросъ никакая мудрость человѣческая не можетъ дать и приблизительнаго отвѣта. Не можетъ дать отвѣта, потому что для того, чтобы понять, для чего я живу въ этомъ мірѣ, надо бы знать этотъ міръ и цѣль его существованія. Это же невозможно, потому что міръ безконеченъ и вѣченъ. Я не могу ни представлять, ни мыслить себѣ его инымъ. Отвѣтъ на этотъ вопрос возможенъ только тогда, когда мы допустимъ, что есть высшее начало жизни, по волѣ котораго существую я и существуетъ весь міръ. Потому что только при этомъ допущеніи цѣль