все их повторяют, и которые прямо говорят, что следует подражать обычаю: «Обычай – не клетка, – не переставишь». «Не нами установилось, не нами и переставится». «Что в людях ведется, то и у нас не минется» и другие такие же.

И вот этому-то обычаю и подчиняется большинство людей. С самого своего детства человек видит, что все люди вокруг него делают то, что по обычаю принято делать, и – делают это самоуверенно, важно, словно это самое главное дело. Когда человек не знает, что ему надо делать по настоящему, то он всегда будет делать то, что делают другие, и – будет при этом уверять себя, что это очень разумно. Если он сам не понимает, зачем нужно делать то, что делают все, то он утешает себя тем, что другие люди знают это. Но на самом деле никто этого не знает, – те, другие, сами не понимают смысла этих дел и совершают их тоже только из подражания и боязни насмешки и укоров. Мы думаем, что другие требуют от нас, чтобы мы совершали эти дела; а другие думают, что мы требуем от них того же самого. И так люди невольно обманывают друг друга и всё больше и больше привыкают делать дела, смысла которых они не понимают. Люди привыкают даже думать, что в таких поступках есть какой-то таинственный смысл, непонятный для них самих. И выходит, что чем меньше люди понимают смысл этих дел, тем их считают важнее, – чем менее в них разумности, тем торжественнее они их совершают. И богатый и бедный делают то, что делают все, и они говорят себе, что они должны так поступать, – что в этом их святая обязанность. Они усыпляют свой разум тем соображением, что дела эти непременно должны быть хорошими, потому что очень много людей давным-давно их совершают и уважают. И до глубокой старости доживают люди, думая, что если они сами не знают, зачем они живут, то это знают другие. Но эти другие так же мало, как и они, знают, зачем они живут.

Так поколение за поколением вырастают, глядя на эту бессмысленную сутолку и думая, что это и есть настоящая жизнь. Они видят, что старые, седые, почтенные и всеми уважаемые люди участвуют в этой толкотне; и молодые люди уверяются, что, кроме этой безумной сутолки, другой жизни никакой нет; они сами начинают делать то же самое: они принимают участие в этой толкотне и, когда приходит смерть, уходят, не видавши истинной жизни.

Это всё равно, как если бы человек не знал, что такое собрание, и захотел бы пойти на собрание. Он подходит к дому, внутри которого происходит собрание; но у дверей он видит, как теснится и шумит толпа людей; он решает, что это и есть самое собрание, и, потолкавшись у дверей среди этой толпы, уходит домой с помятыми боками и совсем уверенный, что он был на собрании. А между тем, собрание происходило в самом доме, и человек этот даже и не попал туда.

Так бывает и с жизнью. Устраивают люди железные дороги и телеграфы и телефоны, измеряют солнце и звезды, выдумывают пушки и ружья, цари пишут письма друг другу и указы, устраивают училища, гимназии, университеты, ученые общества, торгуют, возят товары с места на место и говорят себе: «Это ли не жизнь?»

Но истинной жизни во всем этом нет: она остается в стороне. И все эти громкие дела по большей части не что иное, как давка обезумевшей толпы у дверей жизни.

Глава 6.

Внутреннее раздвоение человека, живущего мирскою жизнью.

«Но истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божья и, услышав, оживут». И время это приходит.

Одни люди говорят, что благая и разумная жизнь бывает только за гробом, в раю, а не здесь, на земле. Другие говорят наоборот, что благая и разумная жизнь бывает только тогда, когда человек живет для самого себя. Но человек, который ищет истины, не может верить ни тем, ни другим людям. В глубине души своей он чувствует, что жизнь его должна быть благом, – должна иметь разумный смысл. Отказываться же от блага в этой жизни в надежде получить блага в будущей, или же в этой жизни жить только для своего собственного, отдельного блага, которое получить невозможно, – такая жизнь есть зло и бессмыслица.

Человек размышляет так: «Мне говорят: живи для будущей жизни в раю; но если теперешняя моя земная жизнь – та жизнь, которую одну я знаю – бессмысленна, то почему же мне думать, что там, дальше, зa гробом жизнь будет не бессмысленна? Напротив того, вернее думать, что если бессмысленна та единственная жизнь, которую я знаю, то и всякая жизнь сама по себе бессмысленна, и что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и быть не может».

«Другие говорят: живи в свое удовольствие для самого себя. Но ведь я уже знаю, что такая моя жизнь не может дать счастья».

«Что же мне делать? Жить для своей семьи? Для своей общины? Жить для своего отечества, или хотя бы для всего человечества? Но если моя собственная жизнь бедственна и бессмысленна, то так же бессмысленна и жизнь всякого другого человека, – и всякого собрания людей; а потому бессмысленна и жизнь семьи, отечества, человечества».

«Жить так, как другие? Да ведь я знаю, что другие, так же, как и я, сами не знают, зачем они живут».

Приходит время, когда ложные учения перестают удовлетворять человека, и он останавливается посреди жизни и требует объяснения.

Всё яснее и яснее слышится человеку голос разума, человек чаще и чаще прислушивается к этому голосу; и приходит время и пришло уже, когда этот голос разума стал слышнее, чем другой голос – голос плоти, призывающий к жизни для самого себя и к слепому исполнению людских предписаний. Человек всё яснее и яснее видит, что жизнь для самого себя есть пустая приманка, которая не может дать блага. Он также видит, что исполнение людских предписаний есть только обман, лишающий его возможности слушаться того разумного и благого начала, от которого он исшел. Человек уже более не может верить в то, чего он не понимает. Обман, который требовал такой слепой веры, уже износился, и нельзя возвращаться к нему.

Прежде говорили: «Не рассуждай, а верь тому, что мы предписываем. Разум обманет тебя. Одна только наша вера откроет тебе истинное благо жизни». И человек старался верить и верил. Но когда он узнал людей, которые верят в совершенно другую веру и говорят, что эта другая вера только одна настоящая, то ему пришлось решить, какая из вер вернее; а решить это он может только разумом.

Человек и всегда познает всё через разум, а не через веру. Когда человек знает одно только свое вероисповедание, то он еще может думать, что он познает через веру, а не через разум. Но как только человек знает две веры, и видит людей, исповедующих иную веру так же, как он свою, то ему неминуемо приходится решить дело своим разумом. Последователь буддийской веры, если он познает магометанскую веру и притом останется буддистом, поступит так же не по вере, а по разуму. Как только ему захочется узнать, чья вера правее, его ли старая вера, или – новая, которую ему предлагают, то он будет узнавать это непременно разумом. И если он, узнав магометанскую веру, остался буддистом, то прежняя слепая вера в Будду уже основана у него на соображениях его разума.

Стараться влить в человека духовную пищу через веру помимо разума – это всё равно, что стараться питать человека не через рот.

Люди различных вероисповеданий теперь уже настолько узнали друг друга, что увидели общую им всем разумную основу пoзнания; и они не могут уже вернуться к прежним заблуждениям; и наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божья и, услышав, оживут.

Заглушить этот голос нельзя, потому что голос этот не чей-нибудь один голос, а голос всего разума человеческого.

Только такой человек, который не знает людей, иначе думающих, чем он, или который настолько поглощен приобретением себе насущного хлеба, что не имеет времени думать ни о чем другом, – только такой человек может еще верить в то, что его спасут те дела и обряды его веры, которые ему предписывают жрецы этой веры.

Обманы ложных учений становятся теперь ясными для большинства людей, и только люди, забитые нуждою или отупевшие от похотливой жизни, могут еще не видеть этого обмана.

Чаще и чаще просыпаются люди к разумению истинной жизни, как бы оживают в гробах своих. И несмотря на то, что люди всеми силами стараются скрыть от себя несообразность мирской жизни, она режет им глаза.

«Вся жизнь моя есть желание себе блага», говорит себе пробудившийся человек, «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может. Что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла; а вместо того во мне и кругом меня я вижу: зло, смерть, бессмыслицу. Как быть? Как жить? Что делать? спрашивает себя человек, и ответа нет.

Человек оглядывается вокруг себя и ищет ответа на свой вопрос и не находит его. Он найдет вокруг себя учения, которые ответят ему на то, чего он вовсе не спрашивает; но ответа на то, что он спрашивает, он не найдет в окружающем мире. Есть только одна суета людей, делающих, сами не зная зачем, дела, которые другие делают, также сами не зная зачем.

Все живут, как будто они не сознают бедственности своего положения и бессмысленности своих дел. «Или они безумны, или я», говорит себе проснувшийся человек. «Но все не могут быть безумны: стало-быть, безумен-то я. Но нет, – тот голос разума, который я в себе слышу, не может быть безумен», говорит себе проснувшийся человек. «Пускай он будет один против всего мира, но я не могу не верить ему».

И человек страдает от этого противоречия.

Ему кажется, что разум его есть причина этого раздвоения и страдания.

Оказывается, что жизнь человека отравляется, и чем же? Его разумом, – тою высшею способностью человека, которая необходима для его жизни и которая дает ему, нагому, беспомощному человеку, возможность пользоваться одними силами природы и бороться против других, – дает ему возможность существовать и наслаждаться. Что зa удивительное дело! Во всем окружающем мире все живые существа имеют