ей время быть съ нимъ наединѣ, разлучалась ли она съ Полиной.

Оказалось, да. Болѣе двухъ часовъ Полина была у игуменьи въ монастырѣ, а жена ждала ее дома. Для всякаго человѣка это ничего бы не значило, но для меня это было такое же доказательство, какъ бы я видѣлъ ихъ въ объятіяхъ другъ друга. Узнать это мнѣ было даже страшно. Хотѣлось узнать, не была ли она съ кѣмъ нибудь въ это время. Нѣтъ, она была одна. Стало быть, все ясно. На минуту забилось сердце, но опять затихло. Некогда было, теперь надо было дѣйствовать. И я торопился дѣйствовать. Все должно было разъясниться ночью, вечеромъ…

XXV

Будетъ она, какъ жена Урія, искать сближенія съ мужемъ, чтобы скрыть грѣхъ свой? Будетъ, то нѣтъ сомнѣнія, и я знаю, что сдѣлать. Руками? Нѣтъ, нѣтъ, руками долго и можно ослабѣть.

И когда всѣ еще сидѣли за чаемъ, я вышелъ въ кабинетъ и взялъ маленькій кривой булатный кинжалъ, который висѣлъ у меня съ ягташемъ, и вынулъ и, ощупавъ, остро ли лезвіе, вложилъ его въ ножны. Да, этимъ. Отчего же не этимъ? Чѣмъ нибудь же надо. А себя? Себя? Зачѣмъ? Да надо же. Ну, хорошо, и себя. Но тамъ видно будетъ. Главное — чтобы ей перестало быть забавно.

Мы посидѣли еще, простились, и я пошелъ раздѣваться.

— Ты, пожалуйста, не засидись, а приходи скорѣе. Я устала, а ты опять разбудишь.

И она улыбалась заманивающей улыбкой. И два яда слились въ моемъ сердцѣ: ядъ страсти плотской любви къ этой женщинѣ и ядъ ревности, получившей подтвержденіе этимъ обращеніемъ.

Я пришелъ въ кабинетъ, раздѣлся, надѣлъ халата и сѣлъ задумавшись. Мнѣ стало страшно то, передъ чѣмъ я стоялъ. Надо было разобраться. Трудно было, но надо было. Я попробовалъ было подумать, какъ еще поступить. Сказать ей? Вызвать ея признанье, уѣхать, оставивъ письмо, или еще какъ? Но и то, и другое, и третье было слишкомъ сложно, трудно, и, главное, при этомъ надо было отказаться отъ половой любви, а я никогда такъ страстно не желалъ ея и никогда такъ страстно ее не ненавидѣлъ. «Нѣтъ, этого не разберешь», сказалъ я себѣ, и тотчасъ же рука моя потянулась за папироской, и я жадно ихъ выкурилъ двѣ — одну за другой — и всталъ и пошелъ къ ней. Выходя изъ двери, я взглянулъ на ягташъ съ висѣвшимъ подъ нимъ ножикомъ. Какъ она будетъ ждать меня? Въ какомъ положеніи? Это рѣшитъ многое. Она сказала, что устала. Если это правда, она давно успѣла уже лечь. Но нѣтъ, она, чего я ждалъ и чего боялся, она сидѣла передъ туалетомъ еще безъ кофточки, поднявъ полныя, бѣлыя [руки] надъ головой, устраивая свою ночную прическу. Она оглянулась. Да, это жена Урія. Я — Урій. Такъ, этотъ мальчишка, грязное существо, валявшееся во всѣхъ гнояхъ Парижа, — онъ Давидъ, онъ Царь, а я нуженъ только для того, чтобъ скрыть….

XXVI

Да, чѣмъ страстнѣе были ея ласки, тѣмъ злѣе была моя ненависть и тѣмъ тверже устанавливалось мое рѣшеніе. Она продолжала вѣрить мерзавцамъ, она спорила, пока еще я спорилъ о томъ, что благоразумнѣе посвятить себя тѣмъ дѣтямъ, которыя есть, чѣмъ рожать вновь, что тутъ грѣха нѣтъ, и ни на минуту не сдавалась. Но тутъ она вдругъ забыла это и согласилась со мной. Я уже было забылъ все, я былъ побѣжденъ нѣгой страсти, но тутъ уже была очевидность. Я отошелъ отъ нея и пошелъ къ двери.

— Куда же ты?

Да, всѣ эти ласки только слабыя повторенія того, что было тамъ.

— Я? Ничего. Я…

— Что съ тобой? Что ты? Вася, что ты?

Я слышалъ ея испуганный голосъ, и онъ еще больше подтверждалъ меня. Я, ни минуты не останавливаясь, пробѣжалъ въ кабинетъ, схватилъ ножъ, вынулъ изъ ноженъ, бросилъ ихъ. Они завалились за спинку дивана. «Надо будетъ поднять ихъ послѣ, а то забудешь». И я тихо вошелъ въ ея комнату.

Она сидѣла на краю постели и улыбнулась, увидавъ меня.

— А я испугалась. Что съ тобой сдѣлалось? Я ду….

— Ты думала, что можно быть моей женой и отдаваться другому..

— Вася, что ты?

Но я не слушалъ ее, я слушалъ свои слова. Я говорилъ, что убью, и убью, и какъ это сдѣлалось, я не знаю. Она поднялась ко мнѣ, увидавъ ножъ и желая схватить меня за руки, но я вырвалъ руку и запустилъ кинжалъ снизу и почувствовалъ, что онъ пошелъ кверху. Она упала, схватила за руку меня, я вырвалъ кинжалъ руками. Кровь хлынула… Мнѣ мерзко стало отъ крови ея. И чтобы мерзость стала больше еще, чтобы все потонуло въ мерзости, я кулакомъ ударилъ ее по лицу. Она упала.

XXVII

Я вышелъ къ горничной.

— Подите, скажите всѣмъ. Я убилъ жену.

Я ушелъ въ кабинетъ, сѣлъ у себя и выкурилъ папироску.

Сестра въ кофточкѣ, блѣдная, плачущая вышла ко мнѣ.

— Базиль. Что это? Что ты сдѣлалъ?

— Я убилъ.

— Боже мой! Но она жива, она мучается… Поди къ ней.

— Зачѣмъ?

— Поди къ ней.

— Умретъ она?

— Не знаю, ахъ, Боже мой!

Я подошелъ къ двери, открылъ. Она лежала изуродованная, лицо распухло, и посинѣли щека и глазъ. Мнѣ не жалко было. Мнѣ было только гадко. И одинъ вопросъ мучалъ меня: а что какъ я ошибся? У! — Она поманила.

— Прости меня, прости, — сказала она.

Я молчалъ.

— Я не могла, я не знала… Я гадкая, но я не виновата, право не виновата. Но неужели я умру? Неужели нельзя помочь? Я бы жила хорошо… Я бы… искупила…

Откуда она взяла это слово? Она сознавалась, стало быть. Сознавалась! A мнѣ было жалко только себя.

Тутъ только, съ этой минуты, я проснулся….

XXVIII

Она умерла, меня судили…

И оправдали, скоты! Такъ вотъ что. Вотъ и перенесите. А что старикъ вретъ…

— Да вѣдь старикъ это самое и говоритъ, — робко сказалъ я.

— Старикъ? У! Да онъ это и говоритъ, и я это говорю. Только на ея одрѣ я полюбилъ ее. Какъ по любилъ! Боже мой, какъ полюбилъ!

Онъ зарыдалъ.

— Да, не она виновата. Будь она жива, я бы любилъ не ея тѣло и лицо, а любилъ бы ее и все простилъ бы. Да если бы я любилъ, и нечего бы прощать было….

** № 14

Только что старикъ ушелъ, поднялся разговоръ въ нѣсколько голосовъ.

— Старого завѣта папаша, — сказалъ прикащикъ.

— Вотъ домострой живой, — сказалъ адвокатъ.

— Да, много еще пройдетъ время, пока выработается человѣческое отношеніе къ женщинѣ, — сказала дама.

— <Положимъ, — сказалъ адвокатъ, — но согласитесь, что при его взглядѣ легче опредѣленіе отношеній. — Легче, но за то это отношеніе дикихъ. Держать въ рабствѣ женщину, которая уже не любитъ.>

— Однако, — сказалъ адвокатъ, — въ Европѣ уже вырабатываютъ новые формы — во-первыхъ, гражданскій бракъ, во-вторыхъ, разводъ.

— Только мы отстали, — сказала дама. — Разводъ разрѣшаетъ все. Какъ только есть разводъ, то будетъ и бракъ истинный, когда люди будутъ знать, что они не на вѣки связаны, не рабы.

Прикащикъ слушалъ улыбаясь, желая запомнить для употребленія сколько можно больше изъ ученыхъ разговоровъ.

— Какже такъ разводъ исправитъ бракъ? — неожиданно сказалъ голосъ нервнаго господина, который незамѣтно подошелъ къ намъ. Онъ стоялъ въ коридорѣ, положивъ руки на спинку сидѣнья и, очевидно, очень волновался: лицо его было красно, на лбу надулась жила, и вздрагивалъ мускулъ щеки. — Это все равно, что сказать, если разорвался вотъ рукавъ, такъ его совсѣмъ оторвать.

— Я не понимаю вашего вопроса, — сказала дама.

— Я говорю: почему разводъ закрѣпитъ бракъ?

Господинъ волновался, какъ будто сердился и хотѣлъ сказать непріятное дамѣ. Она чувствовала это и тоже волновалась.

— Признакъ, признакъ — любовь. Есть любовь, то люди соединяются, нѣтъ любви — люди расходятся. Это очень просто, — сказала дама.

Нервный господинъ тотчасъ же подхватилъ это слово.

— Нѣтъ-съ, не просто. Каждый мужъ и каждая жена въ первый же годъ разъ 20 думаютъ, что они перестали любить, и опять начинаютъ. Какъ же тутъ быть?

— Должна быть полная любовь. И бракъ долженъ опредѣляться только любовью. Тогда не будетъ этихъ ошибокъ.

— Не понимаю.

— Онѣ говорятъ, — вступился адвокатъ, указывая на даму, — что если бы былъ разводъ, то какъ женщина, такъ и мущина, зная впередъ, что ихъ соединяетъ только ихъ желаніе, что каждый можетъ всегда покинуть другаго, зная это, брачующіеся серьезнѣе относились бы къ браку, а въ случаѣ ошибки могли бы свободно расходиться, и не было бы тѣхъ недоразумѣній и неясности, которыя существуютъ теперь. Такъ ли я понимаю? — обратился онъ къ дамѣ. — Я тоже полагаю…

Дама движеніемъ головы выразила одобреніе разъясненію своей мысли.

Но нервный господинъ, очевидно, съ трудомъ удерживался и, не давъ адвокату договорить, началъ:

— Да, но по какимъ бы признакамъ узнавать, что наступило время развода? Вы говорите, что признакъ того, что супруги не могутъ жить вмѣстѣ, есть прекращеніе любви. Да какже рѣшить, прекратилась любовь или нѣтъ?

— Да какже не знать? Это чувствуется.

— Какже чувствуется? А ссоры, которыя бываютъ между всякими супругами, — что же онѣ — прекращеніе любви?

— Нѣтъ, ссоры если бываютъ, то это ссоры, а все таки есть любовь. Развестись слѣдуетъ, когда нѣтъ любви.

— Да какъ это узнать?

— Всякій знаетъ, что такое любовь.

— А вотъ я не знаю и желаю знать, какъ вы опредѣляете.

— Какъ? Очень просто: любовь есть исключительное предпочтенiе одного или одной передъ всѣми остальными.

— Предпочтеніе на сколько времени? На годъ? на мѣсяцъ? на два дни? на…

— Нѣтъ, позвольте, вы, очевидно, не про то говорите.

— Нѣтъ, я про то самое, про предпочтенiе одного или одной передъ всѣми другими, но я только спрашиваю: на сколько времени?

— На сколько времени? надолго, иногда на всю жизнь.

— Да вѣдь этого никогда не бываетъ.[156]Только въ романахъ. А въ жизни никогда. Въ жизни бываетъ это предпочтеніе одного передъ другимъ рѣдко на года, чаще на мѣсяцы, а то на недѣли, на дни, на часы.

— Ахъ, что вы! Да нѣтъ, нѣтъ, позвольте, — въ одинъ голосъ заговорили мы всѣ трое. Даже прикащикъ издалъ какой-то неодобрительный звукъ.

— А я говорю, что въ дѣйствительности такъ. Нынче мужъ предпочитаетъ всѣмъ свою жену и жена мужа, а завтра ужъ нѣтъ. Что жъ, это значитъ кончилась любовь?

— Да нѣтъ-съ, позвольте, — сказала дама, — вы говорите о животномъ чувствѣ, а мы говоримъ о любви.

— Да любовь между мущиной и женщиной основана только на животномъ чувствѣ. Другой нѣтъ.[157]

— Но позвольте-съ, сказалъ адвокатъ, — если бы дѣло было такъ, какъ вы изволите говорить, то совсѣмъ бы не было честныхъ браковъ, супруги постоянно предавались бы своимъ