денегъ, сколько […]
Леонидъ Ѳедоровичъ (уходитъ). Опять! Не могу я тебѣ давать безпредѣльно.
Василій Леонидычъ. Ну Богъ съ ними и съ вами. (Мужикамъ.) Вы давайте побольше денегъ.
1-й Мужикъ. Да только бы намъ распространиться.
Василій Леонидычъ. Распространиться! Гмъ! (Видитъ Таню въ дверяхъ.) Тантантаничка! А, и ты тутъ! (Хочетъ ущипнуть ее. Она отстраняется.) Одинъ человѣкъ не скучный, и тотъ бѣгаетъ отъ меня. Вотъ тоска то! (Идетъ наверхъ.)
* № 2
ДѢИСТВІЕ II
1 СЦЕНА
Сцена представляетъ просторную людскую. Три мужика сидятъ въ рубахахъ, одинъ, 3-й мужикъ, въ полушубкѣ, и пьютъ чай. Кухарка, облокотясь на столъ, слушаетъ. Семенъ стоитъ улыбаясь.
Кухарка. Что жъ, я чай, Настасья то скучала безъ сына то?
2-й Мужикъ. Какъ не скучать, 3-го сына берутъ. Липатъ отбился отъ рукъ, а этаго только на ноги поставила, взяли.
Кухарка. Далеко загнали?
2-й Мужикъ. Въ Польшу куды то. Писалъ оттелева.
2-й Мужикъ. Марѳутка то? Пока живетъ съ ней, и то говорю: не спускай, говорю, кума, со двора. А то сынъ придетъ, не съ кѣмъ жить будетъ.
Кухарка. Какъ можно. Хоть мое дѣло — шляюсь по людямъ. Ну хорошо еще — прибилась сюда. Все жить можно.
1-й Мужикъ. Да ужъ что говорить. Солдатское житье извѣстное.
Кухарка. Кушайте. (Наливаетъ.)
3-й Мужикъ (перевертываетъ чашку). Спать ужъ и время, я чай. Мы какъ бы не того.
Кухарка. Э, спать! У нихъ теперь самая гульба пойдетъ.
Семенъ. Еще самовары не ставили?
(Входитъ Таня.)
[Таня.] Что, водицы разжиться можно?
Кухарка. Мало у васъ своихъ самоваровъ?
Таня. Да только чашку, крахмалъ заварить
Кухарка. Ну, чашку бери.
Таня (завариваетъ, взглядывая на мужиковъ, краснњетъ). А я уговоръ не забыла.
1-й Мужикъ. Да, ужъ изхитряйся, а мы сказали, міромъ тебя не забудемъ.
3-й Мужикъ. Ужъ какъ есть.
2-й Мужикъ. И чего, кажись, упираться ему? Добро бы хозяйствовалъ, а то вѣдь на глазахъ все тернью[?] идетъ. Прикащики пользуются, да и то не какъ надо. А такъ дуромъ, а тутъ денежки.
Таня (отходитъ и шопотомъ Семену). Просись сейчасъ жениться, а коли что говорить станутъ, скажи Ивана Ефимыча чтобы обо мнѣ спросилъ.
Семенъ. Да какже при народѣ?
Таня. Эка, развѣ плохое что? Говорю, дѣлай.
* № 3
ЯВЛЕНІЕ № 3
Входитъ Сахаринъ и вслѣдъ за нимъ Докторъ.
Сахаринъ. Дома?
Григорій. Сейчасъ доложу. (Уходитъ.)
(Таня возится около шубки.)
Сахарит. А, докторъ! Мое почтенье.
Докторъ (съ трудомъ узнавая). Мое почтенье. Да, да, вѣдь вы, кажется, въ деревнѣ живете.
Сахаринъ. Да вотъ пріѣхалъ на нѣсколько дней и хочу изслѣдовать занимающій меня вопросъ.
Докторъ. А! О спиритизмѣ! Ну, ужъ лучше нигдѣ не изслѣдуете, какъ здѣсь, у Леонида Ѳедоровича.
Сахаринъ. Я слышалъ, у нихъ замѣчательный медіумъ, такъ вотъ хочу самъ видѣть. (Докторъ дњлаетъ насмњшливую гримасу.) Вы, я вижу, не вѣрите.
Докторъ. Отрицать положительно нѣтъ, такъ сказать, основаній, но не думаю, чтобы Леонидъ Ѳедоровичъ могъ обставить явленія вполнѣ научно для изслѣдованій.
Сахаринъ. Ну, все равно, посмотрю. А вы что? Или боленъ кто нибудь?
Докторъ. Не то чтобы боленъ, но нѣкоторыя осложненія, такъ сказать, въ состояніи Анны Павловны. Ну, я руковожу, такъ сказать. (Къ Танњ.) Встали?
Таня. Въ спальнѣ. Да вы пожалуйте.
(Ѳедоръ Иванычъ и Григорій выходятъ.)
Ѳедоръ Иванычъ. Пожалуйте, просятъ. Григорій, проводите.
(Сахаринъ и Докторъ раскланиваются и расходятся въ разныя стороны.)
* № 4
ЯВЛЕНІЕ [4-е.]
Григорій (къ Танѣ). Такъ какъ же быть то? А? Ты пойми, что Семенъ и что я. Я ничего для тебя не пожалѣю. (Опять приступаетъ къ ней и обнимаетъ одной рукой.)
Таня. Кто въ этомъ нуждается, тому это говорите. А я вами не нуждаюсь, вотъ и все. Оставьте, Христа ради. И что это, право, ей Богу? Вотъ я, право, Ѳедору Иванычу скажу.
ЯВЛЕНІЕ [5-е].
Входитъ Ѳедоръ Иванычъ, камердинеръ, сытый, бритый, въ пинсъ-не и съ газетой въ рукахъ.
Ѳедоръ Иванычъ. Что это сказать хочешь? А?
Таня. Да вотъ отъ Григорія Михайлыча прохода нѣтъ.
Ѳедоръ Иванычъ. Напрасно вы, Григорій, позволяете себѣ вольности. Шутить хорошо съ тѣмъ, кто принимаетъ ваши шутки.
Григорій. Что же это? И пошутить нельзя? Точно монастырь какой!
Ѳедоръ Иванычъ. Монастырь — не монастырь, а нехорошо это, и прошу васъ оставить.
Григорій (про себя). Эка важничаетъ. Право, точно князь какой!..
Ѳедоръ Иванычъ. Что? Ну да васъ не переслушаешь. (Развертываетъ газету.)
(Таня чиститъ шубки, Григорій сидитъ надувшись и достаетъ папиросу.)
* № 5
ЯВЛЕНІЕ 3
Тѣже и Таня входитъ и становится за портьеру.
Сахатовъ. Ну какже начинается? Какъ вы процедируете?
Профессоръ. Очень просто. Прежде всего медіумъ усыпляется. Дѣлаю это я или Шпюлеръ. И медіумъ впадаетъ въ трансъ. Какъ только онъ въ трансѣ, такъ начинаются различныя проявленія: свѣтъ, шумъ, предметы летаютъ. Тогда мы знаемъ, что духовныя силы присутствуютъ.
Леонидъ Ѳедоровичъ. Иногда просто говоритъ голосъ, хватаетъ васъ за руки.
Профессоръ (перебиваетъ). Иногда это можетъ быть, но не всегда.
Сахатовъ. Какже большей частью вы сообщаетесь? Карандашемъ съ блюдечкомъ?
Профессоръ. Иногда съ блюдечкомъ, иногда стуками.
Леонидъ Ѳедоровичъ. Иногда прямо пишетъ одинъ карандашъ или печатаетъ или телефонируетъ даже.
Профессоръ (перебивая). Пріемовъ очень много, но пріемъ наиболѣе употребительный и, по моему мнѣнію, самый научный состоитъ въ томъ, чтобы ставить вопросы, требующіе положительнаго или отрицательнаго отвѣта. Положительные отвѣты выражаются стуками, отрицательные — молчаніемъ.
Леонидъ Ѳедоровичъ. А то просто можно разговаривать. Послѣдній разъ, я помню, я его, Сократа, кажется, поймалъ за руку и просилъ отвѣчать.
Сахатовъ. Какже, по гречески?
Леонидъ Ѳедоровичъ. Я просилъ переводить.
Профессоръ (вздыхаетъ). Самое обычное общеніе всетаки стуками. Разумѣется, надо привыкнуть. Вѣдь и языкамъ говорить мы учились; такъ и здѣсь.
* № 6
ЯВЛЕНІЕ 6
Сахатовъ, Докторъ.
(Входитъ Докторъ, оглядывается, ища лакея.)
Докторъ (увидавъ Сахатова, съ развязностью). А, мое почіене!
Сахатовъ. A! Докторъ.
Докторъ. А я думалъ, что вы за границей. Къ Леониду Ѳедоровичу?
Сахатовъ. А вы что же? Боленъ развѣ кто?
Докторъ (посмњиваясъ). Не то чтобы боленъ, а знаете, съ этими барынями бѣда. До трехъ часовъ каждый день сидятъ за винтомъ, тянется въ рюмку со своей корпуленціей. А барыня сырая, толстая, ну и разстройство пищеварительныхъ органовъ, давленіе на печень, нервы, ну и пошла писать, а ты ее подправляй, бѣда съ ними. (Посмњивается.) А вы что? Вы, кажется, спиритъ тоже?
Сахатовъ (обиженно). Я? (презрительно улыбаясь.) Я не только не спиритъ, но антиспиритъ. А слышалъ я, что появился у нихъ новый медіумъ, такъ вотъ хочу посмотрѣть самъ. Я, напротивъ, во всемъ скептикъ. Это одно, что остается въ нашъ вѣкъ. А вы, человѣкъ науки, какъ относитесь къ медіумизму? Вижу, не вѣрите?
Докторъ. Я? Да никакъ. Мнѣ, батюшка, некогда. Одно, что такой человѣкъ, какъ Алексѣй Владимировичъ принимаетъ участіе, какъ хотите, ученый профессоръ, европейская знаменитость, что нибудь да есть. Хотѣлось тоже какъ нибудь посмотрѣть, да все некогда, другое дѣло есть. (Танњ) Встали?
Таня. Какже, пожалуйте.
Сахатовъ. Такъ до свиданья.
Докторъ. Мое почтенье.
(Сахатовъ и Докторъ расходятся въ разныя стороны.)
* № 7
Бетси. Ну, а чтожъ острить! А скажите лучше, вы участвуете въ нашей шарадѣ?
Петрищевъ. Какже, я участвую въ пляскѣ дикарей. Я самый дикій дикарь, до такой степени дикій, что съѣдаю сырыхъ 2-хъ генераловъ. Но вы, говорятъ, отказываетесь?
Бетси. Нисколько, вотъ и костюмъ готовъ. Вотъ онъ. (Указываетъ на артельщика.) Я не отказываюсь. Отъ кого? Не отъ Казевайсъ.
Марья Константиновна. Какъ не отъ Казевайсъ?
Петрищевъ. Костюмъ не отъ Казевайсъ, а отъ Бурдье. (Хохочутъ.)
** ДЬЯВОЛ
«А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну.
«И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну».
Мф. V, 28, 29, 30.
I
Евгения Иртенева ожидала блестящая карьера. Всё у него было для этого. Прекрасное домашнее воспитание, блестящее окончание курса на юридическом факультете петербургского университета, связи по недавно умершему отцу с самым высшим обществом и даже начало службы в министерстве под покровительством министра. Было и состояние, даже большое состояние, но сомнительное. — Отец жил за границей и в Петербурге, давая по 6 тысяч сыновьям — Евгению и старшему, Андрею, служившему в кавалергардах, и сам проживал с матерью очень много. Только летом он приезжал на 2 месяца в именье, но не занимался хозяйством, предоставляя всё заевшемуся управляющему, тоже не занимавшемуся именьем, но к которому он имел полное доверие.
После смерти отца, когда братья стали делиться, оказалось, что долгов было так много, что поверенный по делам советовал даже, оставив за собой именье бабки, которое ценили в 100 тысяч, отказаться от наследства. Но сосед по именью, помещик, имевший дела с стариком Иртеневым, т. е. имевший вексель на него и приезжавший для этого в Петербург, говорил, что, несмотря на долги, дела можно поправить и удержать еще большое состояние. Стоило только продать лес, отдельные куски пустоши и удержать главное золотое дно — Семеновское с 4 тысячами десятин чернозема, сахарным заводом и 200 десятин заливных лугов, если посвятить себя этому делу и, поселившись в деревне, умно и расчетливо хозяйничать.
И вот Евгений, съездив весною (отец умер постом) в именья и осмотрев всё, решил выйти в отставку, поселиться с матерью в деревне и заняться хозяйством с тем, чтобы удержать главное именье. С братом, с которым не был особенно дружен, он сделался так. Обязался ему платить ежегодно 4 тысячи или единовременно 80 тысяч, за которые брат отказывался от своей доли наследства.
Так он и сделал и, поселившись с матерью в большом доме, горячо и осторожно вместе с тем взялся за хозяйство.
Обыкновенно думают, что самые обычные консерваторы это старики, а новаторы это молодые люди. Это не совсем справедливо. Самые обычные консерваторы это молодые люди. Молодые люди, которым хочется жить, но которые не думают и не имеют времени подумать о том, как надо жить, и которые поэтому избирают себе за образец ту жизнь, которая была.
Так было и с Евгением. Поселившись теперь в деревне, его мечта и идеал были в том, чтобы воскресить ту форму жизни, которая была не при отце — отец был дурной хозяин, но при деде. И теперь и в доме, и в саду, и в хозяйстве он, разумеется, с изменениями, свойственными времени, старался воскресить общий дух жизни деда — всё на широкую ногу, довольство всех вокруг и порядок и благоустройство, а для того чтоб устроить эту жизнь, дела было очень много: нужно было и удовлетворять требованиям кредиторов и банков и для того продавать земли и отсрочивать платежи, нужно было и добывать деньги, для того чтобы продолжать вести где наймом, где работниками, огромное хозяйство в Семеновском с 4000 десятин запашки и сахарным заводом; нужно было и в доме и в саду делать так, чтобы не похоже было
