рабочих и проповедовать войну, и всегда так определенно нападать на одну сторону и защищать другую?
Но удивляешься всему этому только до тех пор, пока не поймешь, что делается это только потому, что все люди правящих классов всегда инстинктивно чувствуют, что поддерживает и что разрушает ту организацию, при которой они могут пользоваться теми преимуществами, которыми они пользуются.
Светская барыня и не делала рассуждения о том, что если не будет капиталистов и не будет войск, которые защищают их, то у мужа не будет денег, а у нее не будет ее салона и нарядов; и художник не делал такого же рассуждения о том, что капиталисты, защищаемые войсками, нужны ему для того, чтобы было кому покупать его картину; но инстинкт, заменяющий в этом случае рассуждение, безошибочно руководит ими. И точно тот же инстинкт руководит, за малыми исключениями, всеми людьми, поддерживающими все те политические, религиозные, экономические учреждения, которые выгодны для них.
Но неужели люди высших сословий могут поддерживать этот порядок вещей только потому, что он им выгоден? Не могут эти люди не видеть того, что этот порядок вещей сам по себе неразумен, не соответствует уже степени сознания людей и даже общественному мнению и исполнен опасностей. Не могут люди правящих классов, – честные, добрые, умные люди из них, не страдать от этих внутренних противоречий и не видеть опасностей, которыми им угрожает этот порядок. И неужели люди низших сословий, все миллионы этих людей могут совершать с спокойным духом все очевидно злые дела, истязания и убийства, к которым их принуждают, только потому, что боятся наказаний? И действительно, этого не могло бы быть, и ни те, ни другие не могли бы не видеть неразумности своей деятельности, если бы особенность государственного устройства не скрывала от тех и других людей всей неестественности и неразумности совершаемых ими дел.
Неразумность эта скрывается тем, что при совершении каждого из таких дел в нем бывает столько подстрекателей, пособников, попустителей, что ни один из участвующих в деле не чувствует себя в нем нравственно ответственным.
Убийцы заставляют всех присутствующих при убийстве ударить уже убитую жертву, с тем чтобы ответственность распределилась между наибольшим количеством людей. Это самое, сложившись в определенные формы, установилось и в государственном устройстве при совершении всех тех преступлений, без постоянного совершения которых немыслимо никакое государственное устройство. Государственные правители всегда стремятся привлечь наибольшее количество граждан к наибольшему участию во всех совершаемых ими и необходимых для них преступлениях.
В последнее время это особенно ярко выразилось через привлечение граждан в суды в качестве присяжных, в войска в качестве солдат и в местное управление, в законодательное собрание в качестве избирателей и представителей.
Через государственное устройство, в котором, как в сплетенной из прутьев корзине, все концы так спрятаны, что нельзя найти их, ответственность в совершаемых преступлениях так скрывается от людей, что люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности в них.
В старину за совершение злодейств обвиняли тиранов, но в наше время совершаются самые ужасные, немыслимые при Неронах преступления, и винить некого.
Одни потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили. Убьют, повесят, засекут женщин, стариков, невинных, как у нас в России недавно на Юзовском заводе и как это делается везде в Европе и Америке – в борьбе с анархистами и всякими нарушителями существующего порядка: расстреляют, убьют, повесят сотни, тысячи людей, или, как это делают на войнах, – побьют, погубят миллионы людей, или как это делается постоянно, – губят души людей в одиночных заключениях, в развращенном состоянии солдатства, и никто не виноват.
На низшей ступени общественной лестницы – солдаты с ружьями, пистолетами, саблями истязают и убивают людей и этими же истязаниями и убийствами заставляют людей поступать в солдаты и вполне уверены, что ответственность за эти поступки снята с них тем начальством, которое предписывает им их поступки.
На высшей ступени – цари, президенты, министры, палаты предписывают эти истязания, и убийства, и вербовку в солдаты и вполне уверены в том, что так как они или от бога поставлены на свое место, или то общество, которым они управляют, требует от них того самого, что они предписывают, то они и не могут быть виноваты.
В середине между теми и другими находятся промежуточные лица, которые распоряжаются истязаниями и убийствами и вербовкой в солдаты и вполне уверены, что ответственность отчасти снята с них предписаниями свыше, отчасти тем, что этих самых распоряжений требуют от них все, стоящие на низших ступенях.
Власть предписывающая и власть исполняющая, лежащая на двух пределах государственного устройства, сходятся, как два конца, соединенные в кольцо, и одна обусловливает и поддерживает другую и все промежуточные звенья.
Без убеждения в том, что есть то лицо или те лица, которые берут на себя всю ответственность совершаемых дел, не мог бы ни один солдат поднять руки на истязание или убийство. Без убеждения в том, что этого требует весь народ, не мог бы никогда ни один император, король, президент, ни одно собрание предписать эти самые истязания и убийства. Без убеждения в том, что есть лица, выше его стоящие и берущие на себя ответственность в его поступке, и люди, стоящие ниже его, которые требуют для своего блага исполнения таких дел, не мог бы ни один из людей, находящихся на промежуточных между правителем и солдатом ступенях, совершать те дела, которые он совершает.
Устройство государственное таково, что, на какой бы ступени общественной лестницы ни находился человек, степень невменяемости его всегда одна и та же: чем выше он стоит на общественной лестнице, тем больше он подлежит воздействию требования распоряжений снизу и тем меньше подлежит воздействию предписаний сверху, и наоборот.
Так, в том случае, который был передо мною, каждый из людей, участвовавших в этом деле, находился тем более под воздействием снизу требования распоряжений и тем менее под воздействием приказаний свыше, чем выше было его положение, и наоборот.
Но мало того, что все люди, связанные государственным устройством, переносят друг на друга ответственность за совершаемые ими дела: крестьянин, взятый в солдаты,– на дворянина или купца, поступившего в офицеры, а офицер – на дворянина, занимающего место губернатора, а губернатор – на сына чиновника или дворянина, занимающею место министра, а министр – на члена царского дома, занимающего место царя, а царь опять на всех этих чиновников, дворян, купцов и крестьян; мало того, что люди этим путем избавляются от сознания ответственности за совершаемые ими дела, они теряют нравственное сознание своей ответственности еще и оттого, что, складываясь в государственное устройство, они так продолжительно, постоянно и напряженно уверяют себя и других в том, что все они не одинаковые люди, а люди, различающиеся между собою, «как звезда от звезды», что начинают искренно верить в это. Так, одних людей они уверяют в том, что они не простые, одинаковые с другими люди, а люди особенные, которые должны быть особенно возвеличиваемы, другим же внушают всеми средствами, что они ниже всех других людей и потому должны безропотно подчиняться тому, что им предписывают высшие.
На этом-то неравенстве и возвеличении одних людей и уничтожении других и основывается преимущественно та способность людей не видеть неразумия существующего порядка жизни и жестокости и преступности его, и того обмана, который совершают одни и которому подвергаются другие.
Одни, те, которым внушено, что они облечены особенным, сверхъестественным значением и величием, так опьяняются этим своим воображаемым величием, что перестают уже видеть свою ответственность в совершаемых ими делах; другие люди, те, которым, напротив, внушается то, что они ничтожные существа, долженствующие во всем покоряться высшим, вследствие этого постоянного состояния унижения впадают в странное состояние опьянения подобострастия и под влиянием этого опьянения тоже не видят значения своих поступков и теряют сознание ответственности в них. Серединные же люди, отчасти подчиняясь высшим, отчасти считая себя высшими, подпадают одновременно опьянению и власти и подобострастия и от этого теряют сознание своей ответственности.
Стоит только взглянуть при каком-нибудь народе на опьяненного величием высшего начальника, сопутствуемого своим штатом: всё это на великолепных, разубранных лошадях, в особенных мундирах и знаках отличия, когда он под звуки стройной и торжественной трубной музыки проезжает перед фронтом замерших от подобострастия солдат, держащих на караул, – стоит взглянуть на это, чтобы понять, что в эти минуты, находясь в этом высшем состоянии опьянения, одинаково и высший начальник, и солдат, и все средние между ними могут совершить такие поступки, которые они никогда бы не подумали совершить при других условиях.
Но опьянение, испытываемое людьми при таких явлениях, как парады, выходы, церковные торжества, коронации, суть состояния временные и острые, но есть другие – хронические, постоянные состояния опьянения, которые одинаково испытывают и люди, имеющие какую бы то ни было власть, от власти царя до полицейского, стоящего на улице, и люди, подчиняющиеся власти и находящиеся в состоянии опьянения подобострастием, для оправдания этого своего состояния всегда приписывающие, как это проявлялось и проявляется у всех рабов, наибольшее значение и достоинство тем, кому они повинуются.
На этом обмане неравенства людей и вытекающего из него опьянения власти и подобострастия и зиждется преимущественно способность людей, соединенных в государственное устройство, совершать, не испытывая укоров совести, дела, противные ей.
Под влиянием такого опьянения – одинаково власти и подобострастия – люди представляются себе и другим уже не тем, что они есть в действительности, – людьми, а особенными, условными существами: дворянами, купцами, губернаторами, судьями, офицерами, царями, министрами, солдатами, подлежащими уже не обыкновенным человеческим обязанностям, а прежде всего и предпочтительно перед человеческими – дворянским, купеческим, губернаторским, судейским, офицерским, царским, министерским, солдатским обязанностям.
Так, помещик, судившийся за лес, сделал то, что он сделал, только потому, что он представлялся себе не простым человеком, который имеет такие же права на жизнь, как и все те люди – крестьяне, живущие с ним рядом, а представлялся себе крупным собственником и членом дворянского сословия, и вследствие этого под влиянием опьянения власти чувствовал себя оскорбленным притязаниями крестьян. Только от этого он, невзирая на те последствия, которые могли возникнуть из его требования, послал прошение о восстановлении своего мнимого права.
Точно так же судьи, присудившие неправильно лес помещику, потому только и сделали то, что сделали, что они представляются себе не просто людьми, такими же, как и все другие, и потому обязанными во всех делах руководиться только тем, что они считают правдой, а под опьянением власти представляются себе блюстителями правосудия, которые не могут ошибаться, и под влиянием же опьянения подобострастия представляются себе людьми, обязанными исполнять
