давит их. Люди, стоящие под этой тяжестью, всё более и более задавливаемые, ищут средств избавиться от нее.
Они знают, что общими силами они могут поднять тяжесть и сбросить ее с себя; но они не могут согласиться все вместе взяться за нее, и каждый сгибается ниже и ниже, предоставляя тяжести ложиться на чужие плечи, и тяжесть всё больше и больше давит людей и давно бы уже раздавила их, если бы не было людей, руководящихся в своих поступках не соображениями о последствиях внешних поступков, а только внутренним соответствием поступка с голосом совести. И такие люди и были и есть – христиане, потому что в том, чтобы вместо цели внешней, для достижения которой нужно согласие всех, ставить себе цель внутреннюю, для достижения которой не нужно ничьего согласия, и состоит сущность христианства. И потому спасение от порабощения, в котором находятся люди, невозможное для людей общественных, и совершалось и совершается только христианством, только заменой общественного жизнепонимания христианским…
Цель общей жизни не может быть вполне известна тебе, – говорит христианское учение каждому человеку, – и представляется тебе только как всё большее и большее приближение к бесконечному благу всего мира, к осуществлению царства божия; цель же личной жизни несомненно известна тебе и состоит в осуществлении в себе наибольшего совершенства любви, необходимого для осуществления царства божия. И цель эта всегда известна тебе и всегда достижима.
Тебе могут быть неизвестны наилучшие частные внешние цели; могут быть положены преграды для осуществления их; но приближение к внутреннему совершенству, увеличение любви в себе и в других не может быть ничем и никем остановлено. И стоит только человеку поставить себе вместо ложной внешней общественной цели эту одну истинную, несомненную и достижимую внутреннюю цель жизни, чтобы мгновенно распались все те цепи, которыми он, казалось, был так неразрывно скован, и он почувствовал бы себя совершенно свободным…
Христианин освобождается от государственного закона тем, что не нуждается в нем ни для себя, ни для других, считая жизнь человеческую более обеспеченною законом любви, который он исповедует, чем законом, поддерживаемым насилием…
Для христианина, познавшего требования закона любви, все требования закона насилия не только не могут быть обязательны, но всегда представляются теми самыми заблуждениями людей, которые подлежат обличению и упразднению…
Сущность христианства есть исполнение воли бога. Исполнение же воли бога возможно только при полной внешней свободе. Свобода есть необходимое условие христианской жизни…
Исповедание христианства освобождает людей от всякой внешней власти. Но оно не только освобождает их от внешней власти, оно вместе с тем дает им возможность достижения того улучшения жизни, которого они тщетно ищут через изменение внешних форм жизни.
Людям кажется, что положение их улучшается вследствие изменения внешних форм жизни, а между тем изменение внешних форм есть всегда только последствие изменения сознания, и только в той мере улучшается жизнь, в которой это изменение основано на изменении сознания.
Все внешние изменения форм жизни, не имеющие в основе своей изменения сознания, не только не улучшают состояния людей, но большею частью ухудшают его. Не правительственные указы уничтожили избиение детей, пытки, рабство, а изменение сознания людей вызвало необходимость этих указов. И только в той мере совершилось улучшение жизни, в которой оно было основано на изменении сознания, т. е. в той мере, в которой в сознании людей закон насилия заменился законом любви. Людям кажется, что если изменение сознания влияет на изменение форм жизни, то должно быть и обратное, и так как направлять деятельность на внешние изменения и приятнее (последствия деятельности виднее) и легче, то они всегда предпочитают направлять свои силы не на изменение сознания, а на изменение форм, и потому большею частью заняты не сущностью дела, а только подобием его. Внешняя, суетливая, бесполезная деятельность, состоящая в установлении и применении внешних форм жизни, скрывает от людей ту существенную внутреннюю деятельность изменения сознания, которая одна может улучшить их жизнь. И это-то заблуждение больше всего мешает общему улучшению жизни людей.
Лучшая жизнь может быть только тогда, когда к лучшему изменится сознание людей, и потому все усилия людей, желающих улучшить жизнь, должны бы быть направляемы на изменение сознания своего и других людей. Но этого-то и не хотят делать люди, а, напротив, все свои силы направляют на изменение форм жизни, надеясь, что посредством изменения форм изменится и сознание…
Христианство и только христианство освобождает людей от того рабства, в котором они находятся в наше время, и христианство и только христианство дает людям возможность действительного улучшения своей личной и общей жизни.
Казалось бы, должно быть ясно, что только христианство дает спасение отдельно каждому человеку и что оно же одно дает возможность улучшения общей жизни человечества, но люди не могли принять его до тех пор, пока жизнь по общественному жизнепониманию не была изведана вполне, до тех пор, пока поле заблуждений, жестокостей и страданий общественной и государственной жизни не было исхожено по всем направлениям.
Часто, как самое убедительное доказательство неистинности, а главное неисполнимости учения Христа, приводится то, что учение это, известное людям 1800 лет, не было принято во всем его значении, а принято только внешним образом. «Если столько уже лет оно известно и все-таки не стало руководством жизни людей, если столько мучеников и исповедников христианства бесцельно погибло, не изменив существующего строя, то это очевидно показывает то, что учение это неистинно и неисполнимо», – говорят люди.
Говорить и думать так – всё равно, что говорить и думать, что если посеянное зерно не только не дает тотчас же и цвета и плода, а еще некоторое время лежит в земле и разлагается, то это есть и доказательство того, что зерно это не настоящее и не всхожее.
То, что христианское учение не было принято во всем его значении тогда же, когда оно появилось, а было только принято во внешнем извращенном виде, было и неизбежно и необходимо.
Учение, разрушающее всё прежнее миросозерцание и устанавливающее новое, не могло быть принято при своем появлении во всем его значении и могло быть принято только во внешнем извращенном виде, а вместе с тем это-то принятие его только внешним образом было необходимо для того, чтобы люди, неспособные понять учение духовным путем, были самою жизнью приведены к принятию его в его настоящем виде.
Разве можно себе представить римлян и варваров, которые приняли бы учение Христа в том его значении, в котором мы понимаем его теперь? Разве могли римляне или варвары поверить в то, что насилие ни в каком случае не может привести ни к чему другому, как к увеличению насилия, что пытки, казни, войны ничего не уясняют и не разрешают, а всё запутывают и усложняют?
Люди, тогда огромное большинство людей, не были в состоянии понять учение Христа одним духовным путем, надо было привести их к пониманию его самою жизнью, тем, чтобы, изведав то, что всякое отступление от учения есть погибель, они узнали бы, что оно – истина.
И учение было принято, как не могло быть иначе, как внешнее богопочитание, заменившее язычество, и жизнь продолжала идти дальше и дальше по пути язычества. Но извращенное учение это было неразрывно связано с Евангелием, и жрецы лжехристианства, несмотря на все старания, не могли скрыть от людей самой сущности учения, и учение это, против воли их, понемногу раскрываясь людям, сделалось частью их сознания…
В продолжение 18 веков шла эта двойная работа – положительная и отрицательная: с одной стороны, всё большего и большего удаления людей в своей жизни по пути язычества от уяснявшегося учения Христа; с другой стороны, всё большего и большего уяснения и упрощения истин этого учения. И чем дальше шла эта двойная работа, тем яснее становилось, чтò есть заблуждение и чтò – истина…
Люди могли не одумываться, не признавать своей веры в Евангелие до тех пор, пока заблуждение насилия не дошло до своих последних пределов, как оно дошло в наше время; но теперь это уже невозможно. Люди уже не могут не одуматься и не заявить своей веры в Евангелие, когда каждый из них призывается уже не к возлиянию языческим богам, как это было в древности, а к участию в самом ужасном, жестоком смертоубийстве, при котором вперед оговаривается возможность, необходимость отцеубийства. Общая воинская повинность и есть тот последний кирпич, положенный на криво начатую стену, от которого заваливается всё криво обоснованное общественное насильственное здание.
И заваливается это здание не потому, что слишком тяжело нести всю ту экономическую тяготу, которая накладывается на них вооружением, и не потому, что страшны ожидаемые войны, и не потому, что страшны бедствия, которыми угрожают всему обществу отпетые Равашоли, – заваливается здание потому, что требования, предъявляемые людям венцом общественного строя – воинской повинностью, до такой степени противны христианскому учению, вошедшему в сознание всех людей, что люди не могут из этих требовании не понять всю ложь того общественного устройства, в котором они жили, и всю истину того учения, которое уже 1800 лет отрицало его.
Христианская истина, прежде познававшаяся только высоким подъемом пророческого чувства, теперь сделалась истиною, самою доступною каждому самому простому человеку, и требование исповедания ее предлагается теперь на каждом шагу каждому человеку.
Рост сознания происходит равномерно, не скачками, и никогда нельзя найти той черты, которая отделяет один период жизни человечества от другого, а между тем эта черта есть, как есть эта черта между ребячеством и юностью, зимою и весною и т. п. Если нет определенной черты, то есть переходное время. И такое переходное время переживает теперь европейское человечество. Всё готово для перехода от одного состояния в другое, нужен только тот толчок, который совершит изменение. И толчок может быть дан каждую секунду. Общественное сознание уже отрицает прежнюю форму жизни и давно готово на усвоение новой. Все одинаково и знают и чувствуют это. Но инерция прошедшего, робость перед будущим делают то, что то, что уже давно готово в сознании, иногда еще долго не переходит в действительность. В такие моменты достаточно иногда одного слова для того, чтобы сознание получило выражение, и та главная в совокупной жизни человечества сила – общественное мнение – мгновенно перевернула бы без борьбы и насилия весь существующий строй…
Положение нашего европейского человечества со своими чиновниками, податями, духовенством, тюрьмами, гильотинами, крепостями, пушками, динамитами действительно кажется ужасным. Но ведь это всё только кажется. Ведь всё это, все те ужасы, которые совершаются, и те, которые мы ожидаем, все ведь зиждутся на нашем представлении. Ведь всего этого не только не может быть, но и должно не
