быть соответственно состоянию сознания человечества. Ведь сила не в тюрьмах, кандалах, виселицах, пушках, порохе, а в сознании людей, запирающих в тюрьмы, вешающих, стоящих над пушками. А сознание этих людей находится в самом напряженном, растягиваемом в две противоположные стороны, вопиющем противоречии. Христос сказал, что он победил мир, и он действительно победил его. Зло мира, как ни ужасно оно, уже не существует, потому что оно не существует уже в сознании людей. И нужен только ничтожный толчок для того, чтобы оно уничтожилось и заменилось новой формой жизни…

Города на льду построены большие, тяжелые, но лед-то уж растаял и чуть держит, и чем грузнее эти города, тем скорее зальет их вода и ничего от них не останется.

Когда в первые времена христианства воин Федор заявил властям, что он, как христианин, не может носить оружия, и когда он был казнен за это, то власти, казнившие его, совершенно искренно смотрели на него, как на сумасшедшего, и не только не старались скрывать таких проявлений, но, казня, выставляли их на всеобщий позор. Но теперь, когда в Австрии, в Пруссии, в Швеции, в Швейцарии, в России и во всей Европе, в какой-то чрезвычайной прогрессии всё чаще и чаще проявляются случаи отказа от повиновения для исполнения воинской службы, случаи эти представляются властям уже не только не сумасшествием, но самым опасным пробуждением от сумасшествия, и правительства не только не выставляют эти случаи на всеобщий позор, но старательно скрывают их, зная, что спасение людей от их унижения, порабощения и невежества произойдет не через революции, рабочие союзы, конгрессы мира и книги, а через самый простой путь, – тот, что каждый человек, которого будут привлекать к участию в насилии над своими братьями и над самим собою, с недоумением спросит: «Да зачем же я буду делать это?»

Не хитрые, мудрые устройства союзов, арбитрации и т. п. спасут человечество, а только такое рассуждение, когда оно сделается общим. А общим оно может и должно сделаться скоро. Положение всех людей нашего времени совершенно подобно положению человека, спящего и мучимого тяжелым кошмаром. Человек видит себя в ужасном положении, ожидает ужасного бедствия, в котором он сам принимает участие. Он знает, что этого не должно делать, но не может остановиться, и бедствие всё ближе и ближе надвигается на него. Человек приходит в отчаяние, чувствует, что так не может продолжаться, и задает себе вопрос: да правда ли всё это?

И стоит ему только усомниться в действительности того, что представляется, для того чтобы пробудиться, и мгновенно исчезло бы всё, что так томило и мучило.

То же и с тем положением насилия, рабства и жестокости и необходимого участия в них, того ужасного противоречия христианского сознания и варварской жизни, в котором находятся наши европейские люди. Стоит только очнуться от того сна, в котором они находятся и, пробудиться к тому открытому христианством уже 1800 лет иному, высшему, жизнепониманию, со всех сторон призывающему нас к себе, чтобы мгновенно исчезло всё то, что так ужасно, и чтобы, как это бывает при пробуждении от кошмара, стало бы радостно на душе оттого, что есть то, что есть, и было бы даже трудно представить себе, как могла пригрезиться такая бессмыслица.

Ведь стоит только на минуту очнуться от того постоянного одурения, в котором стараются поддерживать нас правительства, и с точки зрения тех самых требований нравственности, которые мы заявляем к детям, даже к животным, запрещая им драться, взглянуть на то, что мы делаем, чтобы ужаснуться перед всей очевидностью противоречия, в котором мы живем. Ведь стоит только человеку очнуться от гипнотизма подражательности, в котором он живет, и трезво взглянуть на то, что от него требует государство, чтобы не то что отказаться в повиновении, а прийти в страшное удивление и негодование, что к нему могут обращаться с такими требованиями.

И пробуждение это может совершиться каждую минуту.

* № 9 (рук. AЧ 30/290 об. л. 31).

И большинство людей – в особенности женщины – не видя прямой связи между их выгодами и насилиями, часто искренно верят, что связи этой нет и что пользование богатством среди нужды не обусловливается истязаниями и убийствами.

Но есть положение, в к[отором] такое незнание уже становится невозможным. Не может помещик, затеявший всё дело и вызвавший войска, не знать, что те 3000 [рублей], к[оторые] он получит за лес, получатся только вследствие истязаний или убийств. И он знает это, потому что, будучи в своем имении в тот день, когда к нему ехали войска, он, вместо того чтобы принимать их, в то же утро от стыда и совести… уехал.

Как ни искусно скрывается связь убийств и истязаний с преимуществами богатых, в этом случае уже ни он, ни все окружающие не могли не видеть ее.

* № 10 (рук. AЧ 30/290, л. 16).

Как не может тот помещик, который получит свои 3000 рублей после того, как для приобретения этих 3000 [рублей] убьют или высекут несколько человек, не видеть того, что эти деньги приобретутся убийством или истязаниями крестьян, так не может не видеть этого заводчик после того, как оружием будет разогнана сходка стачечников, остановивших у него работу, и как не может не видеть этого всякий торговец, банкир, государственный чиновник, если только он подумает о том, каким образом приобретены и поддерживаются те преимущества, к[оторыми] он пользуется.

Тем более не могут не видеть этого те люди, к[оторые] теперь едут в этом поезде с тем, чтобы истязать или убивать крестьян, не могут они не видеть того, что если они откажутся от участия в этом деле, то лишатся почестей и жалованья, а согласятся участвовать в нем, то получат еще больше жалованья и почестей.

И как они ни стараются скрыть от себя эту дилемму, они видят ее и знают в глубине души, что они сознательно избирают второе и делают тот самый поступок, к[оторый] они называют подлостью. И в глубине души им стыдно.

* № 11 (рук. AЧ 30/290, лл. 48—49).

Все они находятся как бы в некотором гипнотическом состоянии людей, в состоянии людей, не видящих и не желающих видеть значение совершаемых ими поступков. Но главный мотив, поставивший людей в это положение и поддерживающий их в нем, есть личная выгода этих людей: только оттого поступили все эти люди на службу, что они нашли это для себя выгодным, приятным, лестным; только затем они продолжают служить и стараются скрыть от себя значение своих поступков, что им это выгодно, приятно, лестно. Но что же привело и поддерживает всех подчиненных лиц – солдат в такое же положение?

Что заставляет этих кротких, добрых ребят, вчера взятых от сохи и наряженных в эти странные одежды, ехать с ружьями на убийство своих голодных отцов и братьев? У этих уже нет никаких выгод, положение их хуже того, из к[оторого] они взяты, и нет – почти нет опьянения властью, п[отому] ч[то] власти у них нет другой, как только та, чтобы исполнять по приказанию высших самые страшные, противные им обязанности палачей. И над кем же? Над своими братьями.

Отстаивая выгоды своих угнетателей, что побуждает этих людей становиться в такое положение и оставаться в нем? И это тем более удивительно, что распоряжаются стрелянием, сажанием в тюрьмы, содержанием на каторгах, казня[ми] разные: цари, министры, прокуроры, губернаторы, смотрители, но…72

№ 12 (рук. AЧ 30/296, л. 28).

С точки зрения общественного жизнепонимания, на которой он73 находится, ему представляется совершение этого дела неизбежно необходимым. Оно кажется ему необходимым потому, во-1-х, что он чиновник, получавший от государства, к[оторому] он служит, награды, жалованье, почести и имеющий получить дальнейшие награды и вследствие этого обязанный исполнять требования государства. Во-вторых, потому, что если бы он отказался исполнить теперь возложенную на него обязанность, он сразу лишился бы того общественного положения, которое он приобретал 30-летним трудом, он прямо бы признал всю свою предшествующую 30-летнюю деятельность грубой ошибкой и, главное, лишил бы свою семью, приученную уже к известной степени роскоши, данной ему его положением, всех преимуществ и нажил бы вечные упреки. В-З-х, и главное, он должен доделывать начатое дело, потому что оно начато и находится в процессе совершения…. ему кажется невозможным остановиться.

№ 13 (рук. AЧ 30/289, л. 1).

Но что же привело подначальных людей, людей из народа, солдат, едущих в этом поезде с штыками, пулями и розгами на своих братьев, не имеющих получить никаких выгод от тех злодеяний, к[оторые] они будут совершать над своими братьями?

Удивительнее всего при этом еще то, что начальствующие лица не составляют силы – сами по себе слабы и малочисленны и потому не могут физическим насилием принудить сильных и многочисленных людей из народа.

Так что же заставляет этих людей из народа совершать дела, противные их чувству, совести, разуму и к исполнению которых они никем не могут быть принуждены, потому что сила находится в их руках?

Ответ слишком прост и ясен, чтобы можно было сомневаться в нем: обман, дерзкий, наглый, мошеннически безбожный обман, сознательно совершаемый над этими людьми правящими классами.74

№ 14 (рук. AЧ 30/296, об. л. 19).

Я попробовал поговорить с некоторыми из этих людей о всей гнусности того дела, в кот[ором] они участвуют, но не успел я еще высказать своей мысли, только что я начал, как они уже поняли меня и поспешно, с горячностью стали доказывать мне, что, во-первых, они делают это не для себя, что это необходимо для государства, для блага всех, что, во-2-х, если не они будут это делать, то будут на их месте другие, к[оторые] будут делать это дело жесточе, и что, в-3-х, [они и не могут поступать иначе] в этом их священная обязанность перед государством, перед присягой, перед [1 неразобр.]

Очевидно, что все эти доводы только придумываются ими, но что люди эти в таком состоянии, что не могут поступать иначе. Очевидно, что дело, к[оторое] они совершают, до такой степени противно всему существу их, что они не хотят даже думать о нем, представлять его себе, но почему [-то] не могут остановиться в совершении его. Они все находятся в том состоянии, кот[орое] называется гипнозом…

* № 15 (рук. AЧ 30/298, л. 2).

Боюсь, что в книге этой <«Ц[арство] б[ожие] в[нутри] в[ас] е[сть]»>, вследствие отступлений, примеров, разъяснений, возражений на предполагаемые возражения, сущность ее изложения христианского жизнепонимания показалась бы сложной и запутанной,75 и потому постараюсь отдельно в этом послесловии выяснить необходимость отречения от сч[ас]тья жизни, неизбежность усвоения иного, христианского <жизнепонимания>, отличие его от прежнего языческого и последствия, неизбежно вытекающие из замены