и сыном. Сейчас, приезжают.

Люба. А-а.

Ваня. То-то. A-а! А зачем краснеешь?

Лизанька. Иди, Люба, кончим.

Люба. Иду, иду.

Ваня, ухватив еще земляники, бежит за нею. Играют.

Александра Ивановна (к священнику). А всё от того, что так принято говорить, что мущина глава, и дьякон кричит на сватьбе: жена да подчинится мужу. Как это?

Священник. Жена да повинуется мужу.

Петр Семеныч. А моя супруга желает, чтобы он провозглашал: и муж да повинуется жене и да не противоречит ей.

Александра Ивановна. Разумеется, и было бы гораздо лучше, потому что самое слабое существо мущины, и если бы не мы, они бы давно погибли.

Опять входит баба.

Александра Ивановна. К Николаю Ивановичу? Подожди там, его нет.

Играющие, крича в один голос и хватая друг друга за ракеты, крича и смеясь, идут к террасе.

Митрофан Дмитриевич. Не было, не было, руку даю на отсечение, не было.

Ваня (смеясь). Было, было, было.

Люба. Что за манера кричать, надо разобрать. Постойте. Лизанька. По-моему, проиграно.

Ваня. В черте, к черте, к чертям.

Люба. Мама, будьте судьей. Тетя, слушайте. Мы начинали и играли.

Ваня. Нет, постой, я скажу (хватает горсть земляники набивает себе рот). Ну, пожалуй, говори ты, вы…

Люба. Просто мы выиграли две, и надо было….

Митрофан Дмитриевич. Позвольте мне сказать. Совсем всё не так.

Люба. Говорите (тоже ест землянику).

Митрофан Дмитриевич. Мы начали…

Люба. Постойте. Мама не знает игры, а лучше всего к батюшке. Василий Никанорович, рассудите. (Подходят к священнику, рассуждая. Слышен звук бубенчиков и экипажа.)

Люба. Приехали (бросает ракету и бежит за угол дома. Ваня перепрыгивает через перила и бежит туда же. На террасе остаются Александра Ивановна, Петр Семенович, священник, Митрофан Дмитриевич, Степа и Лизанька).

Митрофан Дмитриевич. Это просто недобросовестно. Любовь Николаевна всегда так. Видят, что проигрывают, и бросают под каким-нибудь предлогом.

Александра Ивановна. А оттого, что вы, мой милый, слишком любезны с барышнями. Что же, надо бы сестре сказать.

Петр Семеныч. Да, я понимаю, как ей гости некстати и старшие дети и грудной. Вот то ли дело мы, свободные люди.

Александра Ивановна. Ты и всегда бы свободен был, хоть бы тебе Мафусаилово потомство.

Священник. Какое же это Мафусаилово потомство. Нам известно только, что годов много жил патриарх.

Александра Ивановна. Ну, всё равно, жил, так и народил много.

Степа (смеется). Да ведь вот жили с дядей, а не народили.

Александра Ивановна. Ну, всё равно. Пожалуйста, не умничайте с своей ученостью.

Степа. Тетя! Вы видели папа, где он?

Александра Ивановна. Видела минуту, он прошел тут и был очень недоволен, что мальчики подбирают шары. Ведь его фантазии не угадаешь.

Степа. Он всем недоволен. Вчера я просил его дать мне денег для отъезда в Москву, он стал меня уговаривать бросить университет и остаться в деревне.

Александра Ивановна. Ну, положим, денег-то ты уж слишком много брал. Да разве он тебе сказал, чтоб бросить университет?

Степа. Как же. Когда я ему сказал, что необходимо деньги не для пустяков, а для поездки в Москву к государственным экзаменам, — он прямо сказал, что государственные экзамены пустяки. Да не только экзамены, он сказал, что образование не нужно.

Лизанька. Нет, он не так сказал, он сказал, что если образование строится на лишениях, страданиях народа, то его не нужно. Он сказал, что образование хорошо, но диплом не надо.

Степа. Да я знаю, что ты всегда была нигилистка. (Мальчики, которые подбирали шары, стоят дожидаясь.) Однако надо им дать.

Лизанька. Мама, это для них? (Берет по прянику и дает им.)

Степа (мальчикам). Вы погодите, еще, может, будут играть. Да, ты нигилистка.

* № 7 (рук. № 3).

<Княгиня. Борис? Ах, это удивительный мальчик. Ему, правда, уж 23-й год, но я не могу об нем говорить спокойно. Это такая доброта, такое сердце, такой ум! Я уверена, что бог мне послал его в вознаграждение за то, чтò я перенесла с его отцом. Вот тоже увлечется, но всё это у него так хорошо и так он покоит меня. Ведь он кончил в пажеском, не захотел в военные. Ну что же делать, поступил в академию и вышел с золотой медалью. Марья Ивановна. Кто? Княгиня. Боря. Марья Ивановна, послушайте. (Берет ее за руку.) Вы заговорили про Борю. А я хотела сказать про него. Не знаю, как вы посмотрите на это. Но я люблю быть правдивой: Боря любит вашу Любу. Он мне не говорил, но я знаю. Что вы скажете, если она согласится? Марья Ивановна. Что же я могу сказать. Я Борю люблю. Это их дело. Княгиня. Но вы, вы согласны? Марья Ивановна. Я?.. да, но... Княгиня. Так вы согласны. (Жмет ее руку.)>

* № 8 (рук. № 3).

Люба. Мне говорили, что вы стали социалистом.

Борис. Нет, я не социалист, но правда, что я очень переменился с тех пор, как изучал гербы.

Люба. Знаю, что все не любят, когда их определяют. Но это всё равно. Так вы не социалист, но все-таки, в чем же перемена?

Борис. В том, главное, что я бросаю службу и поступаю в земледельческий институт.

Люба. Когда же?

Борис. Осенью. Но дело в том, что это огорчает мама ужасно. А мне это больно. Я сказал ей. Она не согласилась, но как я ни люблю, ни ценю ее, я не могу продолжать. Всё это слишком мне противно и глупо — бесцельно. Я теперь не говорю, но я знаю, что она уступит, потому что не может же она не видеть, что я не могу. Я уже и замечаю, что она привыкает к мысли. Так вот я не дипломат, как мама меня видит, а земледелец. Что ж, ничего.

Люба. Ничего. (Смеется.)

Борис. Так моя судьба интересует вас?

Люба. Да. Очень. Пусть слова эти мои не связывают ни вас, ни меня, но вы мне самый близкий человек после своих. Как были, так и остались.

Борис. Нет, это связывает меня. Не вас, но меня. Это мое дело.

(Выходит лакей. Пока они говорят, приносит чайник серебряный и вещи к чаю. Они замолкают в его присутствии. Из дома выходят Марья Ивановна и княгиня. Во время разговора дам Люба с Борисом говорят, потом спускаются с террасы и уходят в сад.)

Княгиня (входя). Сколько хлопот для меня. Мне, право, и не хотелось. Да чаю, если уж так.

Марья Ивановна (наливает). Сладко?

Княгиня. Не очень (смотрит на играющих). Борис не играет, кажется. Он не очень любит. А ваши, я вижу…

Марья Ивановна. Да, то одно, то другое. То велосипеды, то верховая езда, то тенис. Мне говорили, что Тоня ваша сделала огромные успехи. Une artiste consomée.130 Я и прежде любовалась.

Княгиня. Да, она играет недурно.

Марья Ивановна. А Борис кончил теперь. Что же он хочет делать?

Княгиня. Его оставляли при университете, но он не захотел. Он теперь поступает в академию. И хотя это совсем не согласно с моими взглядами, но я ему верю. Это такое счастье иметь такого сына. Я верю, что всё, что он сделает, всё будет хорошо, потому что он сам хорош. И в конце концов я думаю, что он не поступит.

* № 9 (рук. № 3).

Николай Иванович (видит Бориса). Здравствуйте. Да вы княгини Софьи Васильевны сын Боря. Да как вы выросли. Вы что ж, кончили курс?

Борис. Да, кончил. Опять поступаю в академию.

Николай Иванович. Зачем же академия?

Борис. Чтобы приносить пользу людям.

Николай Иванович. Ну и как же, чем вы принесете пользу этим людям?

Борис. Тем, что научу их работать производительнее.

Николай Иванович. Но ведь не работать производительнее им нужно: им нужно жить лучше, любить друг друга, помогать друг другу.

Борис. Это само собой.

Николай Иванович. В этом всё. Если бы только они следовали закону евангельскому, у них бы всё было.

Борис. Да это разумеется. И этому их надо учить.

Николай Иванович. Кто же их этому будет учить? Мы с вами? В этой обстановке как же я их буду учить добру, смирению, умеренности, когда я живу так, как живу. (С слезами в голосе.) Я нынче вышел сюда. Тут lawn-tennis, все сильные, свежие, мытые, сытые, большие играют, а дети босые, которым надо играть, бегают, работают, подавая шары. Как же мне учить их евангельской истине, когда вся моя жизнь отрицает ее? Тем-то и благодетельна евангельская истина, что она обличает того, кто исповедует ее. Вы знаете евангелие?

Борис. Не могу сказать, чтобы знал.

Николай Иванович. То есть не знаете. Мы никто не знаем. А если узнали [бы], как я узнал теперь, то тут нет выхода: или надо исполнить его, проповедовать его, а для того, чтобы исполнить и проповедовать его, надо изменить всю жизнь. А если не изменить, нельзя исповедовать его. А оно жжет, как огонь. Нет, вы узнайте, поймите. Ведь это всё так просто. —

Борис. Что же делать?

Николай Иванович (радостно). Оставить всё и идти за ним.

(Входит Марья Ивановна и немного погодя с другой стороны Люба.)

Борис. Что значит идти за ним?

Николай Иванович. Значит, поверить в то, что служение истине выше всего, что нет никаких соображений, которые стояли бы выше исполнения воли бога. Это огромная разница верить и подчинять свою веру каким-нибудь соображениям или поставить ее выше всего. Только тогда вера, и свобода, и радость.

Марья Ивановна. Да что же делать?

Николай Иванович. Жить и радоваться.

Марья Ивановна. Ты бы поел что-нибудь. Ты с утра не ел?

Николай Иванович. Вот уж именно не о хлебе едином сыт будет человек. Нет, ты скажи: правда это или нет? Ведь можно этого не видеть, но когда глаза открылись, кончено, нельзя так жить, как мы живем…

* № 10 (рук. № 5).

Люба (сидит, опустив голову. Потом вдруг решительно поднимает и говорит в то же время, как и он начинает говорить). Я очень, очень рада вас видеть, потому что….. но скажите прежде вы, что вы хотели сказать?

Борис. Я хотел именно про это самое спросить, хотел спросить, не неприятно ли вам, что я приехал?

Люба. Отчего?

Борис. Оттого, что вам могло быть неприятно воспоминание о прошедшем….

Люба. То, что мы были дети и что были влюблены друг в друга?

Борис. Да, что это могло как будто связывать вас, нас…. Ну, простите, я путаюсь. Мне только хотелось знать, что вам не неприятно, и я очень рад.

Люба. То хорошее детское воспоминание — было и прошло.

Борис. Прошло…

Люба. Да, разумеется. Теперь мы оба свободны, и всё сначала.

Борис. Как всё сначала?

Люба. Да, то есть как будто между нами ничего не было, и мы вот теперь только познакомились и узнали друг друга. И ведь правда, что мы не знали друг друга. Я, по крайней мере, не знаю вас… Кто вы?

Борис. Ах, как бы хорошо было, если бы я мог сказать вам: кто я? Я истинно не знаю. И это мне очень интересно. Очень