есть что то нетолько хорошее, но благородное, возвышенное, потомъ выходъ въ отставку и занятіе въ деревнѣ въ земствѣ, и устройство школъ учебныхъ и ремесленныхъ, и больница, которую устроила мать. Все это казалось хорошимъ, благороднымъ. Потомъ болѣзнь матери, его уходъ за ней и роль нѣжнаго, преданнаго сына, все это было добрые, благородные поступки. Потомъ съ послѣдней зимы сближеніе съ Кармалиными. И это было все очень хорошее. Нехорошо было немножко то, что тѣ первые планы борьбы со зломъ землевладѣнія были забыты и оставлены и что, вмѣсто того чтобы освободить себя отъ землевладѣнія, какъ онъ хотѣлъ этого и рѣшилъ и зналъ, что должно сдѣлать, въ первые времена молодости, онъ владѣлъ теперь всѣмъ большимъ имѣніемъ матери и еще получилъ наслѣдство тетокъ.
Теперь только онъ видѣлъ, что все это были только ширмы, за которыми онъ скрывалъ себя, свою неправду, и что началось это съ того самаго времени, какъ онъ, совершивъ этотъ скверный поступокъ съ Катюшей, такъ ужаснулся его, что не только не сталъ поправлять, но сталъ думать, помнить о немъ и такъ съ тѣхъ поръ и пошелъ все подъ гору, все больше и больше сталъ лгать себѣ и обманывать себя. Теперь только вся эта ложь сразу соскочила съ него.
Проходя Арбатскими воротами, онъ вспомнилъ, что обѣщалъ обѣдать Кармалинымъ.
«Нѣтъ, не пойду, – подумалъ онъ, чувствуя такой полный разладъ между своимъ теперешнимъ настроеніемъ и настроеніемъ ихъ дома, что ему показалось невозможно сидѣть среди нихъ, слушать ихъ, говорить съ ними. – Нѣтъ, не пойду».
И онъ вернулся домой въ свою большую, роскошную квартиру, въ которой онъ жилъ съ матерью, въ которой онъ продолжалъ жить, оставивъ и лакея и повара. Теперь, войдя въ свою столовую съ рѣзнымъ дубовымъ шкапомъ и стульями и каминомъ и заглянувъ въ гостиную съ ея драпировками, роялью, цвѣтами и картинами, все это показалось ему чѣмъ то постыднымъ. Какъ могъ онъ такъ перемѣниться и дойти до этого. «Все, все не то. Все это перемѣнить надо, – говорилъ онъ себѣ, – все это обманъ, все это ширмы, скрывающiя праздность, развращенность, жестокость. Ширмы, какъ эти выжженныя Алиной, которыя я купилъ на базарѣ. Базаръ съ разряженными дамами въ дорогихъ туалетахъ, продающихъ шампанское, цвѣты, вѣера для бѣдныхъ. Ложь, ложь, ложь! И я весь по уши въ ней». На столикѣ за ширмами115 была еще записочка отъ Алины. Въ записочкѣ было116 написано: «maman велитъ сказать Вамъ, чтобы Вы не вздумали гдѣ нибудь обѣдать, выходя изъ суда. Если Вы не освободитесь къ 6-ти, то все равно обѣдъ будетъ ждать Васъ хоть до ночи. Maman dit que c’est le moins de ce que puissent faire les bonnes citoyennes pour ceux, qui administrent la justice dans l’interêt de tous. Venez donc absolument à quelle heure que cela soit.117 A. С.»
Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гдѣ кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, – сказалъ онъ себѣ, – вѣдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чѣмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».
Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обѣдъ. Онъ почистился, помылъ руки118 и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычкѣ чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, – говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. – Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себѣ рѣшеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.
До дома Кармалиныхъ на Покровкѣ было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсѣять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.
– Здѣшней губерніи? – спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.
– Здѣшней, Волоколамскаго уѣзда, – словоохотливо отвѣчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтанѣ.
– Чтожъ, давно живешь?
– Да ужъ 12 годъ.
– Какже? Ты молодой.
– Да я съизмальства въ этой каторжной должности.
– Зачѣмъ же ты живешь, коли каторжная?
– Да развѣ кормятся здѣсь? Кормятся въ дереьнѣ.
Извощикъ оглянулся.
– Извѣстно, въ деревнѣ. И радъ бы кормился въ деревнѣ, да земли нѣтъ.
– Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.
– Нѣтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома дѣлать нечего. Дѣдъ одинъ обрабатываетъ.
– Чтоже своя земля?
– Своей почесть ничего, – наемная. Да и то нанять негдѣ.
Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семьѣ было всѣхъ 9 душъ. Всѣхъ кормить надо, а хлѣба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копѣечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ городѣ. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помѣщиковъ.
8.
Кармалины еще были за столомъ и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сѣняхъ, поспѣшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.
– Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.
Въ столовой за столомъ сидѣли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лѣтняя дѣвушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ городѣ. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обѣдала.
– Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, – весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. – Степанъ, – обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.
– Сію минуту подадутъ, – сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.
– Ну, садитесь, разскажите, – обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, – продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124
Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ и, снявъ салфетку, сѣлъ на указанное мѣсто.
Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привѣтствовала его по французски:
– Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125
– Да, очень, – отвѣчалъ Нехлюдовъ.126
– Что же вы оправдали или обвинили? – спрашивала она.
– Ни оправдали, ни обвинили, – отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.
Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.
– Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, – говорилъ Нехлюдовъ,127 поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.
Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ сѣлъ и долженъ былъ обѣдать.
Все нынче имѣло для Нехлюдова въ домѣ Кармалиныхъ совсѣмъ другой, чѣмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувѣренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувѣренная манера старика Кармалина, жадно ѣвшаго свой обѣдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замѣчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь – плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.129
– Я не буду васъ стѣснять, – сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и всѣ остальные, кромѣ Алины и Катерины Александровны.130
Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.
Перемѣнъ было много, какъ всегда за ихъ обѣдами, но теперь, когда онъ обѣдалъ одинъ и два человѣка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ поѣлъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.
– Вы не видали новый модель Алины? – спросила Катерина Александровна.
– Нѣтъ.
– Пойдемте.
Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ дѣвочки съ распущенными волосами.
Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.
– Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дѣйствуетъ угнетающе.
– Да. Но, главное, со мной въ судѣ именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезнѣе.
– Пока нельзя.
– Тяжелое для васъ? – сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.
– Да и нѣтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.
– Секретъ? – сказала Катерина Александровна. – Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ судѣ? Касается только васъ?
– Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.
– Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.
– Завтра приде
– Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.
– Что такое, comme cela m’intrigue,131 – говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. – Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.132
– Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все дѣлаетъ, – сказала Алина.
Нехлюдовъ между тѣмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ дѣлать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ всѣ мѣры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.
Онъ заснулъ поздно. Видѣлъ во снѣ134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мѣшаютъ этому перпендикулярныя палки.
