же халатахъ и повязанныхъ на головѣ косынкахъ.

Церковь была выстроена въ острогѣ для удовлетворенія религіозныхъ требованій арестантовъ. Религія, которую исповѣдывали и арестанты и тѣ, которые содержали ихъ, была религія Христа, та религія, которая, по словамъ Христа, состоитъ въ томъ, чтобы не дѣлать другому чего не хочешь, чтобы тебѣ дѣлали, въ прощеніи всѣхъ, въ томъ, чтобы, не только не убивать, но не дѣлать насилія, не бранить никого, въ томъ, чтобы считать всѣхъ братьями, любить всѣхъ, даже враговъ.

И вотъ въ этой церкви для тѣхъ людей, которые были опозорены, измучены и не переставая унижаемы, оскорбляемы, мучимы, было устроено тѣми людьми, которые ихъ унижали, оскорбляли, мучали, слѣдующее христіанское богослуженіе.

Приходили въ эту церковь особенно для этого воспитанные и получающіе за это жалованье, особенно одѣтые люди и передъ всѣми зрителями производили воображаемое чудо, состоящее въ томъ, что нѣсколько кусочковъ бѣлаго хлѣба и полубутылка вина будто бы превращались въ кровь и тѣло давно уже умершаго человѣка и этимъ превращеніемъ содѣйствовали какъ тѣлесному, такъ и душевному здоровью всѣхъ, не только тѣхъ, которые глотали эти кусочки, но и присутствующихъ при этомъ, и преимущественно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносились, и вмѣстѣ съ тѣмъ и спасенію всѣхъ умершихъ, особенно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносились. Несмотря на то, что тѣ, которые глотали эти кусочки, очень хорошо знали, что превращенія никакого не совершается, предполагалось, что оно совершается невидимо и тѣмъ болѣе удивительно и доказываетъ справедливость, важность совершаемаго чуда.

Богослуженіе это происходило такъ. Прежде всего пришелъ дьячекъ и приготовилъ горячую воду, жаровню съ ладаномъ, хлѣбы, вино, досталъ изъ шкапа ризу и стихарь для священника и дьякона. Потомъ сталъ на клиросъ и началъ по старой, затасканной книгѣ такъ скоро читать славянскія молитвы, но такъ, что никакъ нельзя было понять, что онъ читалъ. Въ извѣстныхъ мѣстахъ онъ, не останавливаясь, махалъ рукою и кланялся, и всѣ присутствующiе дѣлали тоже. Въ серединѣ этого чтенія въ церковь вошелъ легкимъ, быстрымъ шагомъ священникъ съ длинными расчесанными волосами,251 зашелъ черезъ дверь (на которой на голубомъ фонѣ былъ изображенъ юноша съ длинными волосами и крыльями) за золоченую перегородку. Тамъ онъ надѣлъ сверхъ своего платья – шерстянаго кафтана съ широкими рукавами – еще парчевый фартукъ и тотчасъ же,252 ставъ къ столу, покрытому обшитымъ галуномъ чехломъ, и, засучивъ рукава, началъ вырѣзать изъ бѣлаго хлѣба кусочки и раскладывать ихъ въ извѣстномъ порядкѣ. Всѣхъ хлѣбцовъ было пять. Изъ перваго хлѣбца онъ вырѣзалъ одинъ кусочекъ и старательно положилъ его въ самую середину… Этотъ кусочекъ долженъ былъ означать агнца, приносимаго въ жертву Евреями, и вмѣстѣ съ тѣмъ самого Христа. Подразумѣвалось, что изъ втораго хлѣбца вырѣзанный кусочекъ былъ вырѣзанъ въ честь Богородицы. Изъ третьяго хлѣбца было вырѣзано девять кусочковъ: одинъ – въ честь Іоанна Предтечи, другой – въ честь пророковъ, третій – въ честь Апостоловъ, четвертый – въ честь святителей, пятый – въ честь мучениковъ, шестой – въ честь преподобныхъ, седьмой – въ честь безсребренниковъ, восьмой – въ честь Іоакима и Анны, девятый – въ честь святого дня. Всѣ эти кусочки были положены кругомъ перваго. Изъ четвертаго хлѣбца вынуто еще больше кусочковъ въ знакъ здоровья православныхъ христіанъ вообще и особенно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносятся.253 Изъ пятаго вынуто тоже много кусочковъ въ знакъ спасенія на томъ свѣтѣ тѣхъ, имена которыхъ тоже произносятся.

* № 59 (рук. № 18).

Передъ отъѣздомъ своимъ изъ города онъ выхлопоталъ у тюремнаго начальства переводъ Масловой въ отдѣльную камеру. Онъ думалъ, что ей тамъ будетъ лучше. Прислалъ ей туда бѣлья, чаю и книги. Книги были: Тургеневъ, «Отверженные» В. Гюго и Достоевскій.

Когда онъ, вернувшись изъ деревни, пріѣхалъ въ острогъ, Катюша встрѣтила его, какъ въ прежніе раза: сдержанно, холодно и застѣнчиво. Застѣнчивость эта еще увеличилась отъ того, что они были одни.

Когда онъ вошелъ, она лежала на постели и спала.

– Ахъ, вы? – сказала она. – Что же, съѣздили?

– Да, съѣздилъ, былъ въ Пановѣ и вотъ привезъ вамъ. Помните?

Онъ подалъ ей фотографическую карточку.

Она взглянула, нахмурилась и отложила въ сторону.

– Я не помню этого ничего. – А вотъ что напрасно вы меня перевели сюда.

– Я думалъ, что лучше: можно заниматься, читать.254

Она молчала.

– Что же, вы читали?

– Нѣтъ.

– Отчего же?

– Такъ, скучно.

Она не смотрѣла на него и отвѣчала отрывисто.

– Вы нездоровы, можетъ быть?

– Нѣтъ, здорова.

– Скоро теперь пойдетъ партія. Я бы желалъ, чтобы бракъ нашъ здѣсь совершился.

Она молчала.

– Что жъ вы думаете?

– Я ничего не думаю.

– Можетъ быть, я вамъ помѣшалъ?

– Нѣтъ, ничего.

– Ну, такъ прощайте. Я вижу, вы нынче не въ духѣ. – сказалъ Нехлюдовъ улыбаясь.

Она не отвѣтила на его улыбку улыбкой, и не успѣлъ онъ выйти въ дверь, какъ она, подложивъ руку подъ щеку, опять легла на кровать.

* № 60 (рук. № 18).

– Зачѣмъ думать о прежнемъ, Катюша. Помнишь, мы съ тобой говорили о Богѣ. Вѣришь ли ты въ Бога?255

– Какой Богъ? Нѣтъ никакого Бога, – съ злобой вскрикнула она. – И все вы притворяетесь. Вотъ когда вамъ нужна была я, тогда приставали; погубили – бросили. Ненавижу я васъ. Уйдите вы отъ меня. Не могу я съ вами быть. Я каторжная. Мнѣ хорошо. А я вамъ мука. Перестаньте вы меня мучить.256

Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы пожили такъ, какъ я жила у крестной, когда рожала, а вы въ мундирѣ щеголяли, за другими женщинами бѣгали, развращали. А я, больная, безъ хлѣба была. Ты мной хочешь спастись. Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свѣтѣ спастись. Противенъ ты мнѣ, и очки твои, и плѣшь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди, уйди ты! – Она вскочила, потрясая руками, съ искаженнымъ лицомъ. – Ха, ха, ха, ха! – захохотала она истерическимъ хохотомъ и упала на постель.

Нехлюдовъ ничего не говорилъ и ждалъ, чѣмъ это кончится. Онъ подошелъ къ ней близко и послѣ колебанія, дотронуться до нея или нѣтъ, робко положилъ ей руку на голову. Она отстранилась отъ него:

– Оставьте, оставьте, пожалуйста! Пожалуйста, уйдите. Нехлюдовъ молча вышелъ.

** № 61 (рук. №№ 18, 23).

До отъѣзда партіи Катерина прожила въ лазаретѣ и оказалась очень хорошей сидѣлкой. Передъ самымъ отъѣздомъ Нехлюдовъ опять повторилъ ей свое предложеніе, но она еще рѣшительнѣе отказалась.

Рано утромъ начались приготовленія и прощанія, и въ 8 часовъ всю партію повели на вокзалъ и посадили въ вагоны съ рѣшетками.257

Нехлюдовъ проводилъ ихъ и черезъ недѣлю, окончивъ дѣло Натальи, поѣхалъ за ними.

Переѣздъ по желѣзной дорогѣ, на пароходѣ и потомъ шествіе по этапамъ, въ особенности это шествіе по этапамъ, и притомъ на каторгѣ, представляли новыя и все новыя и такія ужасныя подробности, которыхъ онъ никогда не могъ бы себѣ представить. Ужасно было то, что были собраны люди не болѣе безнравственные, чѣмъ всѣ остальные (въ этомъ, чѣмъ дальше онъ вращался между ними, тѣмъ больше убѣждался), не безнравственные, но болѣе впечатлительные, страстные, чѣмъ большинство. Были собраны эти люди, наложено на нихъ клеймо позора, т. е. отнято отъ нихъ самое сильное, сдерживающее людей свойство – стыдъ (каторжнику уже нечего стыдиться), потомъ всѣ поставлены въ самыя трудныя для человѣка условія полной праздности и отданы въ полную безконтрольную власть самыхъ грубыхъ людей, начальниковъ, которые, отчасти въ виду огражденія себя отъ отвѣтственности, отчасти по нравственному невѣжеству, грубости природы и упоенію властью, выработали среди себя ужасающіе по жестокости пріемы обращенія. И этимъ своимъ обращеніемъ еще болѣе внушаютъ несчастнымъ подвластнымъ имъ людямъ полное отрицаніе какого бы то ни было сдерживающаго начала, полную распущенность нравовъ.

Подъ тѣмъ страшнымъ давленіемъ нужды, страданій, угрозъ, подъ которымъ находились всѣ эти люди, они всегда были въ томъ положеніи, въ которомъ находится человѣкъ, который горитъ или тонетъ. Человѣкъ, самый нравственный, когда горитъ или тонетъ, наступитъ на другаго человѣка, схватитъ его за волосы. Точно также и всѣ эти несчастные. Они такъ измучены, что они безъ зазрѣнія совѣсти дѣлаютъ то, что на волѣ считали бы немыслимымъ.

Начальники обирали деньги, принадлежавшіе преступникамъ, отнимали пожертвованное, заставляли на себя работать, крали на одеждѣ, на пищѣ, на дровахъ, на лѣкарствахъ, моря ссылаемыхъ холодомъ, дурной пищей, черезсильной работой. Били, насиловали, распоряжались всѣми подвѣдомственными, какъ своими рабами. И дѣйствительно, это были полные рабы тѣхъ, кому они поручались. Какъ только люди дѣлались острожными, каторжными, такъ они отрѣзались отъ всего міра и дѣлались добычей своего ближайшаго начальника.

Интересы заключенныхъ и пересылаемыхъ всѣ сводились только къ тому, чтобы обманомъ, лестью, хитростью избавляться отъ давленія начальства, по крайней мѣрѣ смягчать это давленіе и развлекать свою праздность и наслаждаться.

Странно сказать: главная, если не единственная цѣль несчастныхъ – это наслажденіе, но это такъ: они стараются наслаждаться виномъ, табакомъ, игрою, пѣснями, тщеславіемъ, молодечествомъ и, главное, развратомъ. На это направлены всѣ ихъ усилія.

Въ Тюмени, гдѣ партія стояла полтора мѣсяца и гдѣ смотритель острога былъ особенно ласковъ съ Нехлюдовымъ и опять устроилъ Маслову сидѣлкой въ больницу и гдѣ Нехлюдовъ свободно ходилъ въ камеры и въ коридоры острога, онъ видѣлъ ужасающія сцены. Острогъ былъ весь пропитанъ тифозной заразой. Больница была полна, и больные лежали по камерамъ. Тутъ же шла игра въ карты, пьянство и ужасный противуестественный развратъ.

Нехлюдовъ никогда не могъ забыть то, что онъ видѣлъ въ первый день своего посѣщенія Тюменьской тюрьмы. Первое время его принимали за какого нибудь присланнаго отъ высшей власти чиновника, и смотритель величалъ его «ваше сіятельство», надѣвалъ шашку и самъ водилъ его по камерамъ. Потомъ уже узнали на каторгѣ про него, что онъ частное лицо, и перестали оказывать ему уваженіе.

Но въ Тюмени онъ еще считался важнымъ лицомъ. Въ особенности въ Тюмени считали Нехлюдова важнымъ лицомъ потому, что губернаторъ былъ ему знакомый человѣкъ, очень добрый и любитель спектаклей, остротъ, анекдотовъ и игры въ винтъ. Нехлюдовъ обѣдалъ у него. Несмотря на дальній Сибирскій городъ, все у Губернатора было очень элегантно; жена его, милая хозяйка, хорошенькая женщина, sur le retour,258 весело шутила съ Нехлюдовымъ и хотѣла засадить его на другой дам[скій] столъ въ винтъ. Былъ ужъ готовъ столъ съ четырьмя свѣчами и новой колодой атласныхъ картъ. Но Нехлюдовъ отказался, желая воспользоваться разрѣшеніемъ посѣтить острогъ.

– Ну, все равно, пріѣзжайте ужинать, – проводилъ его Губернаторъ, не вставая изъ за стола. Губернаторша же дала ему виноградъ и грушу, чтобы онъ зналъ, что у нихъ въ Сибири живутъ какъ люди.

Подъ вліяніемъ этого впечатлѣнія изящества и избытка, главное – свѣта Нехлюдовъ пріѣхалъ въ острогъ. Смотритель тотчасъ же повелъ его наверхъ.

Какъ только