помирились. А теперь ее на каторгу ссылаютъ, а мужъ ее любитъ такъ, что съ ней идти хочетъ. Такая милая женщина. Нельзя ли ей помочь? Говорили, что царицу просить надо.

– Какъ ее зовутъ?

Маслова сказала. Нехлюдовъ записалъ. Въ это время смотритель всталъ.

– Пора, господа, пора расходиться, – сказалъ онъ, глядя на часы.

Маслова испуганно вскочила.

– Такъ до свиданія, – сказалъ Нехлюдовъ, протягивая ей руку.

– Такъ пожалуйста, о чемъ я просила, – сказала она.

– О чемъ?

– Объ обѣихъ, – сказала она, удерживая улыбку.

– Сдѣлаю это. Если успѣю, привезу завтра, – сказалъ Нехлюдовъ, указывая на карманъ, въ который онъ положилъ зубъ.

– Завтра нельзя будетъ, – сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова. – Завтра контора занята будетъ. До четверга.

– Ну такъ до четверга. А вы сдѣлаете, о чемъ я васъ просилъ? – прибавилъ онъ.

Она ничего не отвѣтила, и опять лицо ея стало холодно и сурово. Очевидно, ей не хотѣлось именно того, чего хотѣлъ отъ нея Нехлюдовъ.

** № 72 (рук. № 24).

По немногу стали выходить изъ первой въ другую комнату и спускаться по лѣстницѣ. Молодой человѣкъ въ короткой жакеткѣ шелъ рядомъ съ Нехлюдовымъ, какъ бы ожидая чего.

– Тутъ моя сестра. Она провожаетъ… – сказалъ онъ.

– Тоже отправляется? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Нѣтъ, она еще остается, она провожающихъ провожаетъ. Она тоже ссылается, но не съ этой партіей. Ея дѣло все еще не разобрано. Вотъ уже 8-ой мѣсяцъ сидитъ. Вотъ и она, – сказалъ онъ, указыая на ту самую румяную дѣвушку съ бараньими глазами, которая большими шагами возвращалась съ площадки лѣстницы. Мальчикъ, родившійся въ острогѣ, бѣжалъ за ней.

– Ну, прощай Маша, – сказалъ молодой человѣкъ.

Она подошла къ нему и что то стала говорить. Нехлюдовъ отошелъ, но не уходилъ, дожидаясь смотрителя.

– Марья Павловна, пожалуйста, – говорилъ смотритель.

– Иду, иду, – улыбаясь отвѣчала румяная дѣвушка съ бараньими глазами и, кивнувъ головой Нехлюдову, какъ старому знакомому, ушла съ мальчикомъ и присоединившимся къ ней молодымъ человѣкомъ въ курткѣ въ противоположную дверь, въ тюрьму, такъ же спокойно и жизнерадостно, какъ будто она шла изъ гостиной въ спальню.

– Да-съ, удивительные порядки, – какъ бы продолжалъ прерванный разговоръ молодой человѣкъ въ жакеткѣ, подходя къ Нехлюдову и спускаясь съ нимъ вмѣстѣ съ лѣстницы. – Спасибо еще капитанъ, – такъ смотрителя называли, – добрый человѣкъ.

– Какъ же можетъ добрый человѣкъ служить въ такой ужасной должности?

– Спасибо, что служитъ, а то было бы хуже.

Они сошли внизъ въ сѣни. Въ то время, какъ они надѣвали пальто, къ нимъ подошелъ съ усталымъ видомъ смотритель. Два надзирателя вытянулись, приложивъ руки къ козырькамъ.

– Такъ вы будьте такъ добры, представьте отъ его превосходительства разрѣшеніе, – сказалъ онъ Нехлюдову, махая на надзирателей рукою, чтобы они приняли свои пальцы отъ козырьковъ.

– Я завтра же доставлю, – сказалъ Нехлюдовъ, глядя на арестанта, которой съ чайникомъ, согнувшись при видѣ начальства, спускался съ лѣстницы.

– А то вѣдь я могу отвѣтить зa послабленіе, – сказалъ смотритель, направляя взглядъ туда же, куда смотрѣлъ Нехлюдовъ. – Куда? – проговорилъ онъ и, мотнувъ головой назадъ, продолжалъ говорить съ Нехлюдовымъ о своей отвѣтственности.

Арестантъ, еще болѣе согнувшись, поворотилъ и, какъ вышколенное животное, блеснувъ глазами, вернулся назадъ.

– Мое почтеніе, – сказалъ Нехлюдовъ и поспѣшилъ выдти.

Онъ испытывалъ теперь, какъ и тотъ разъ при входѣ въ острогъ и посѣтительскую, кромѣ жалости, еще и чувство недоумѣнія и какой то нравственной тошноты при мысли о томъ, что всѣ эти страданія могли бы не быть, что всѣ они налагаются одними людьми на другихъ по какимъ то смутнымъ, неяснымъ причинамъ. Молодой человѣкъ ждалъ его за дверью, и они пошли вмѣстѣ.

– А какой ужасъ, какой ужасъ, – говорилъ Нехлюдовъ, довольный тѣмъ, что было кому высказаться.

– А что?

– Да все ужасно. Какъ ни страшно было въ конторѣ, эти уголовные для меня еще жальче.

– Ну, не знаю, тамъ нервы другіе.

Молодой человѣкъ разсказалъ дорогой Нехлюдову всю свою исторію и исторію своей сестры. Онъ былъ молодой ученый, оставленный при университетѣ зоологъ, не интересуюшійся политикой. Сестра же его, кончившая на курсахъ, принадлежала, какъ онъ говорилъ, по убѣжденіямъ къ революціонной партіи, но къ революціи мирной, посредствомъ измѣненія общественнаго мнѣнія, просвѣщенія народа. Преступленіе ея состояло въ томъ, что, когда полиція пришла съ обыскомъ въ квартиру, гдѣ были запрещенныя книги и брошюры, кто-то потушилъ огонь и въ темнотѣ выстрѣлилъ и ранилъ полицейскаго. Она знала, кто стрѣлялъ, но при допросѣ она заявила, что и потушила огонь и стрѣляла она, хотя она никогда въ жизни не брала въ руки пистолета и во время обыска собирала бумаги и передавала ихъ одному изъ товарищей, успѣвшему убѣжать заднимъ ходомъ.

– Они всѣ знаютъ, что стрѣляла не она, но она стоитъ на своемъ и спасаетъ того, кто стрѣлялъ.

– Что же ей будетъ?

– Вѣроятно, каторга.

Разсказавъ еще много ужаснаго, усилившаго въ Нехлюдовѣ нравственную тошноту, молодой человѣкъ простился, какъ съ знакомымъ, съ Нехлюдовымъ, и они разошлись въ разныя стороны.

** № 73 (рук. 24).

Вернувшись въ контору, онъ засталъ Маслову въ оживленномъ разговорѣ съ Марьей Павловной и Вильгельмсономъ, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія и, услыхавъ отъ смотрителя, что время расходиться, молча простился съ Масловой и пошелъ съ Марьей Павловной.

– А вы знаете, – сказала Марья Павловна, – ваша знакомая разсказала намъ, что нынче тутъ была казнь. Сѣкли двухъ людей. Не могу безъ ужаса теперь смотрѣть на этого человѣка, – сказала она, указывая глазами на смотрителя.

– Страсть жестоко наказывали, – подтвердила Маслова.

Нехлюдовъ вспомнилъ все то, что онъ видѣлъ въ сѣняхъ, и догадался, что наказаніе происходило именно въ то время, какъ онъ дожидался.307

Въ то время, какъ Нехлюдовъ выходилъ изъ главной двери, къ ней подъѣхала и остановилась противъ него великолѣпная рыжая пара съ пристяжкой, въ новенькой, блестѣвшей чистотой пролеткѣ на шинахъ. И лошади, и сбруя, и кучеръ съ широкимъ задомъ и черной расчесанной глянцовитой бородой, и въ особенности сѣдокъ-офицеръ, въ новенькой, съ голубымъ отливомъ шинели, съ блестящими погонами и синей фуражкой, надѣтой немного на бокъ на черные, густые волоса, – все говорило о порядкѣ, правильности, благообразіи и благоденствіи.

Это былъ тотъ самый жандармскій сыщикъ, про котораго разсказывала Марья Павловна и про хитрость, безжалостность и безнравственность котораго слыхалъ и Нехлюдовъ. Жандармскій начальникъ этотъ покосился на Нехлюдова и, покручивая одной рукой нафабренный и завитой усъ, а другой поддерживая саблю, сошелъ съ пролетки. Надзиратель выскочилъ и, отворяя дверь, вытягивался передъ нимъ.

«Что за ужасъ, что за ужасъ, – говорилъ себѣ Нехлюдовъ, направляясь къ дому. – И зачѣмъ все это?»

И на него съ необыкновенной новой силой нашло и прежде испытанное чувство головокруженія, доходящее до тошноты. Главное, ему тяжело и мучительно было то, что онъ чувствовалъ себя виноватымъ, участникомъ во всѣхъ этихъ ужасахъ. Вопросъ былъ ясенъ: что это такое? Необходимое условіе жизни или большое общественное злодѣяніе?

** № 74 (рук. № 25).

Глава 49.

Оставшись одинъ въ конторѣ, Нехлюдовъ оглянулъ присутствующихъ: опять было нѣсколько свиданій политических, но гораздо меньше, чѣмъ въ первый разъ, и всѣ лица были новыя. Изъ прежнихъ былъ только высокій молодой ученый въ короткой жакеткѣ, по фамиліи Медынцевъ, какъ онъ въ тотъ разъ назвалъ себя Нехлюдову, и Марья Павловна, его сестра, румяная дѣвушка съ бараньими глазами. Съ ними сидѣлъ черноватый, съ насупленными бровями и торчащими вихрами надъ низкимъ лбомъ, сутуловатый человѣкъ въ гуттаперчевой курткѣ. Въ то время какъ Нехлюдовъ вошелъ, она говорила какъ разъ о немъ. Марья Павловна, дѣвица съ бараньими глазами, узнавъ отъ брата, кто онъ былъ, предполагая, что у него большія связи, говорила, что надо его просить помочь тому дѣлу, которое нынче волновало всѣхъ политическихъ, а въ особенности ее, всегда и на волѣ и въ тюрьмѣ болѣвшую всѣми горестями своихъ сотоварищей и служившую, кромѣ себя, всѣмъ, кому она только могла служить.

– Вотъ и онъ, – сказала Марья Павловна, какъ только Нехлюдовъ вошелъ въ контору. – Пойду и скажу ему.

– Брось ты этихъ франтовъ. Ничего отъ нихъ толку не будетъ. Они, всѣ аристократы, всегда солидарны, – мрачно сказалъ ей черный съ вихрами и насупленными бровями.

Чернаго звали Вильгельмсонъ. Онъ судился и ссылался по одному дѣлу съ Марьей Павловной и пользовался уваженіемъ своихъ товарищей за свою прямолинейную твердость и умъ. Онъ былъ на ты съ Марьей Павловной, какъ и всѣ его товарищи, и звалъ ее Машей. Но Марья Павловна не послушала его и большими шагами подошла къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ лицо своими бараньими глазами, поздоровалась съ нимъ, какъ съ знакомымъ, сильной большой бѣлой рукой крѣпко сжимая его руку.

– Тутъ у насъ совершается отвратительная гадость, звѣрская жестокость, – сказала она рѣшительно. – Я вижу, что васъ здѣсь уважаютъ, и вы вѣрно имѣете связи. Помогите этому дѣлу – тому, чтобы не пытали женщину, еще беременную.

– Что такое? Я не знаю, могу ли? – сказалъ Нехлюдовъ.

– Хотите вы или не хотите помочь?

– Хочу, очень хочу что могу, – съ тѣмъ серьезнымъ видомъ, съ которымъ онъ говорилъ о вещахъ, считаемыхъ имъ самыми важными, сказалъ Нехлюдовъ. – Не знаю, могу ли?

– Хотите, ну и прекрасно, – сказала она, по его выраженію понявъ его искренность. – Сдѣлайте что можно, а тамъ видно будетъ. Видите ли…

И она разсказала ему, какъ тайная полиція или охрана попала на новый слѣдъ людей не попавшихся и, чтобы затянуть и этихъ людей, выбрали изъ всѣхъ самую слабонервную, Дидерихъ, – правда, она и ближе была съ тѣми людьми, которыхъ они ищутъ, и начали мучать ее.

Meдынцевъ подошелъ къ нимъ и тоже, какъ знакомый, поздоровался съ Нехлюдовымъ. Вильгельмсонъ же, видимо не одобряя ихъ обращенія къ Нехлюдову, сидѣлъ, мрачно глядя передъ собою.

– Такъ вотъ они ее нравственно истязаютъ: то увѣряютъ ее, что мы всѣ сознались, что она только вредитъ себѣ, то пугаютъ ее. По ночамъ входятъ къ ней безъ всякой надобности, только чтобы довести ее до крайняго нервнаго разстройства. Не даютъ ночь спать, а на утро ведутъ къ допросу. А она нервная, болѣзненная. Небось, не мучаютъ меня, – прибавила она улыбаясь, – знаютъ, что у меня нервовъ нѣтъ, и отъ меня, кромѣ обличенія ихъ же, ничего не добьются. Такъ вотъ можете вы сдѣлать что нибудь?

– Знаю я вице-губернатора, правящаго должность.

– Скажите хоть ему, онъ можетъ.

– Потомъ въ Петербургѣ не могу ли я? Тамъ у меня есть кое-кто.

– Это прекрасно, но надо сейчасъ спасти женщину.

– Такъ я непремѣнно….

– Я бы рада для васъ сдѣлать все что