это совсѣмъ оставьте, – сказала она дрожащими губами и замолчала. – Это вѣрно. Лучше повѣшусь.

Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ этомъ отказѣ ея была ненависть къ нему, непрощенная обида, но была и любовь – хорошая, высокая любовь, желаніе не погубить его жизнь, была, можетъ быть, и надежда, что онъ не послушается ее и не повѣритъ ей. Главное же, онъ видѣлъ, что въ этомъ отказѣ, во всѣхъ словахъ, во взглядахъ, въ простотѣ манеры, совсѣмъ не похожей на прежнюю, было начало пробужденія, и большая радость просилась въ его душу, но онъ не могъ еще повѣрить себѣ.

– Катюша, какъ я сказалъ, такъ и говорю, – сказалъ Нехлюдовъ особенно серьезно. – Я прошу тебя выдти за меня замужъ. Если же ты не хочешь и пока не хочешь, я, такъ же какъ и прежде, буду тамъ, гдѣ ты будешь, и поѣду туда, куда тебя повезутъ.

– Это ваше дѣло, я больше говорить не буду, – сказала она, – а вотъ Марья Павловна говорила, чтобы мнѣ въ лазаретѣ сидѣлкой быть, такъ я подумала, что это лучше. Можетъ, я гожусь, такъ вы попросите, пожалуйста.326

«Боже мой! какая перемѣна. Господи, помоги; да ты уже помогъ мнѣ», – говорилъ онъ себѣ въ то время, какъ обѣщалъ ей попросить объ этомъ смотрителя и доктора, испытывая радость, и не радость, а какое то новое чувство расширенія и освобожденія души, котораго онъ никогда еще не испытывалъ.

– А я вина больше пить не буду, – сказала Катюша, жалостно улыбаясь. – Меня Марья Павловна просила, и я сдѣлаю.

– Вы полюбили Марью Павловну?

– Марью Павловну? Да это не человѣкъ. Такихъ не бываетъ. Я нынче ночью думала: это ангелъ съ неба для меня грѣшной посланъ. Только бы хотя немножко…. Ну, простите, – и она опять заплакала.

– Такъ вотъ, я теперь ѣду въ Петербургъ по нашему дѣлу, и по дѣлу, по которому Марья Павловна просила, вы скажите ей. Я почти надѣюсь, что приговоръ отмѣнятъ.

– И не отмѣнятъ – хорошо. Я не за это, такъ за другое того стою.

И она опять заплакала.

«Боже мой, за что мнѣ такая радость», думалъ Нехлюдовъ, испытывая послѣ вчерашняго сомнѣнія совершенно новое, никогда не испытанное имъ чувство умиленія и твердости, увѣренности въ силѣ и непобѣдимости любви, настоящей, божеской любви.

Глава LXXI.

Вернувшись послѣ этого свиданія въ свою камеру, Маслова весь вечеръ проплакала.327 Войдя въ свою пропахшую потомъ камеру, Маслова сѣла на одну изъ двухъ коекъ, стоявшихъ въ небольшой камерѣ (на другой сидѣла ея сожительница, Федосья), сняла халатъ и, опустивъ руки на колѣна, жалостно, по дѣтски заплакала. Федосья, какъ обыкновенно, въ одной острожной рубахѣ сидѣла на своей койкѣ и быстрыми пальцами вязала шерстяной чулокъ.

– Ну что, повидались? – спросила она, поднявъ свои ясные голубые глаза на вошедшую.

Когда же она увидала, что та плачетъ, Федосья пощелкала языкомъ, покачала простоволосой, съ большими косами головой, особенно выставляя указательные пальцы, продолжала вязать.

– Чего плакать? Ну что рюмить! – сказала она. Маслова молчала. – Пуще всего не впадай духомъ. Эхъ, Катюха. Ну! – говорила она, быстро шевеля пальцами.

Но Маслова продолжала плакать. Тогда Федосья еще быстрѣе зашевелила указательными пальцами, потомъ вынула одну спицу и, воткнувъ ее въ клубокъ и чулокъ, какъ была босая, вышла въ коридоръ.

– Куда? – спросилъ надзиратель.

– Къ господамъ, словечко нужно, – сказала Федосья и, подойдя къ двери, заглянула въ камеру Марьи Павловны.

Марья Павловна сидѣла на койкѣ и слушала, а сожительница ея читала что-то. Федосья отворила дверь.

– А, Феничка, ты что?

– Да что, Катюха наша пришла изъ конторы, все плачетъ, – улыбаясь сказала Федосья.

– Вернулась?

– То-то и дѣло, видно, что не ладно.

Марья Павловна встала и, какъ всегда, спокойная, веселая, румяная большими твердыми шагами пошла въ камеру Масловой.

– Чтожъ, у васъ вышло что нибудь непріятное? – спросила она, садясь на койку Федосьи.

Маслова посмотрѣла на нее и опять еще сильнѣе заплакала.

– Ничего не вышло, а только онъ сталъ опять свое говорить, – говорила она рыдая, – что женится на мнѣ, – и, сказавъ это, она вдругъ засмѣялась. – А я сказала, что не надо.328

Марья Павловна внимательно уставила свои красивые бараньи глаза на взволнованное лицо Масловой и покачивала головой, не то одобрительно, не то недоумѣвающе.

– Да ты любишь его? – сказала она.

– Разумѣется, люблю, – сказала Маслова (Маслова упросила Марью Павловну говорить ей ты, сама говорила ей вы), и слезы потекли у ней по щекамъ. – Такъ чтожъ, за то, что люблю, и погубить его? – продолжала она всхлипывая. – А вотъ онъ хочетъ, а я не хочу, – прибавила она и опять засмѣялась.

– Ну, кабы онъ женился, что жъ, поселили бы васъ, что ли, гдѣ? – спросила Феничка, опять взявшаяся за свой чулокъ и шопотомъ считавшая петли.

– Да нѣтъ, коли сошлютъ, все въ тюрьмѣ буду, – сказала Маслова.

– А коли не жить вмѣстѣ, на кой лядъ жениться, – сказала Феничка, останавливая пальцы.

– Я опять сказала, что ни за что не хочу и чтобы онъ не говорилъ.

– Это ты хорошо сказала, – сказала Федосья, – дюже хорошо, – и быстро зашевелила указательными пальцами и всей кистью.

Марья Павловна перевела внимательный взглядъ на Феничку.

– Да вѣдь вотъ вашъ мужъ идетъ съ вами, – сказала она Феничкѣ про ея мужа.

Федосья пошептала, считая. Дойдя до чего то, она остановилась.

– Чтожь, мы съ нимъ въ законѣ, – сказала она. – А ему зачѣмъ же законъ принимать, коли не жить?

– Онъ поѣдетъ, говоритъ, за нами, – сказала Маслова, опять неудержимо улыбаясь. – Я сказала: какъ хотите, такъ и дѣлайте. Поѣдетъ – поѣдетъ, не поѣдетъ – не поѣдетъ.

– Онъ поѣдетъ, – сказала Марья Павловна, – и прекрасно сдѣлаетъ.

– Теперь онъ въ Петербургъ ѣдетъ хлопотать. У него тамъ всѣ министры родные, – сказала Маслова, утерла косынкой слезы и разговорилась. – Только бы съ вами не разлучаться, – говорила она.

– Будемъ просить. Все хорошо будетъ, – сказала Марья Павловна. – А теперь идите за кипяткомъ. И у насъ, вѣрно, чай пьютъ.

–

Когда Марья Павловна вернулась въ свою камеру, она застала тамъ двухъ обычныхъ посѣтителей, политическихъ арестантовъ: Земцова и Вильгельмсона. Сожительница Марьи Павловны, жена врача, худая, желтая женщина, не перестававшая курить, въ коричневой блузѣ, готовила чай и слушала разговоры и вставляла въ него свои замѣчанія. Разговоръ шелъ о прокламаціи, которая оставшимися на волѣ друзьями была выпущена и распространяема. Вчера она была доставлена въ тюрьму, и Земцовъ критиковалъ ее, говоря, какія исправленія онъ считалъ нужными. Вильгельмсонъ же осуждалъ и прокламацію и исправленную редакцію Земцова. Онъ считалъ, что все зло, корень всего зла въ войскѣ, и потому нужно, главное, бороться съ войскомъ, опропагандировать войско, офицеровъ, солдатъ; тогда только можно будетъ что нибудь сдѣлать.

– Ну, если ты и правъ, – сердито говорила Вильгельмсону жена врача, поднося одной рукой папиросу ко рту, затягиваясь и пуская дымъ черезъ носъ, а другою устанавливая на листъ газетной бумаги чайникъ и чашку отъ икры, наполненную сахаромъ, – если ты и правъ, то это не резонъ осуждать то, что они дѣлаютъ. И то хорошо.

– Господа, нужно непремѣнно устроить общую артель съ поляками, – сказалъ Земцов, желая перебить разговоръ.

Въ это время вошла Марья Павловна.

– Ну, что?

– Да очень трогательный человѣкъ эта Маслова, – сказала Марья Павловна. – Представьте, онъ предлагалъ ей опять жениться, и она отказала ему.

– Онъ, вѣрно, зналъ это, – сказалъ, еще больше нахмурившись, всегда нахмуренный Вильгельмсонъ.

– Нѣтъ, но какая хорошая натура! Очевидно, она любитъ его и любя приноситъ жертву.

– Я всегда вамъ говорилъ, – весь покраснѣвъ, заговорилъ Вильгельмсонъ, – это высокая натура, которую не могла загрязнить та грязь, которой ее покрывало наше поганое общество.

Земцовъ, Марья Павловна и жена врача переглянулись. Жена врача прямо расхохоталась. Они всѣ давно замѣчали особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой. Они видѣли, что онъ искалъ всякаго случая встрѣчаться съ ней въ коридорѣ и даже перемѣнялся въ лицѣ, когда встрѣчалъ ее и говорилъ съ ней.

Въ послѣднее время онъ, всегдашній врагъ женщинъ и въ особенности женитьбы, сталъ развивать новую теорію о возбуждающей всѣ духовныя силы человѣка брачной, исключительной связи мущины и женщины. Связь эта по его теоріи могла быть совершенно платоническая.

Онъ высказывалъ теперь по отношенію къ Масловой особенную сентиментальную нѣжность, и въ дневникѣ его были страницы, выражавшія восторженную любовь къ ней.

Вильгельмсонъ, несмотря на свои 27 лѣтъ и черную бороду, не зналъ женщинъ и избѣгалъ ихъ. Здѣсь же, въ тюремномъ уединеніи, случайное сближеніе съ Масловой, существомъ совершенно другого міра, неожиданно захватило его такъ, что онъ страстно влюбился въ нее.

Любовь эта, съ его настроеніемъ самоотверженія, усиливалась еще мыслью о томъ, что она жертва ложнаго устройства міра и что хотя она проститутка, а выше и лучше всей грязи женщинъ буржуазной среды.

– Да, я знаю, что это прекрасная натура, чистая и высоко нравственная.

– Да почемъ ты знаешь?

– Знаю.

– И онъ правъ, – сказала Марья Павловна, – она прекрасный человѣкъ. И я очень рада, что она поступаетъ теперь въ госпиталь.

– A мнѣ очень жаль, – сказалъ Вильгельмсонъ.

И всѣ опять засмѣялись.

* № 79 (рук. № 24).

То онъ испытывалъ мучительную тоску безвыходности того положенія угнетенности, бѣдности и невѣжества, въ которомъ находился народъ, и сознанія своей виновности въ этомъ положеніи и невозможности помочь этому, какъ человѣку съ ушибленной больной частью тѣла всегда кажется, что онъ какъ нарочно ушибается все этой больной частью только потому, что здоровыя части не чувствуютъ, а больная чувствуетъ каждый толчекъ, такъ и Нехлюдовъ безпрестанно натыкался на вопросы преступленій и наказаній.

Въ то лѣто, когда онъ жилъ въ Пановѣ, Софья Ивановна посадила 50 веймутовыхъ сосенокъ. Нехлюдовъ, проходя мимо этого мѣста, нашелъ двѣ срубленныхъ. Онъ спросилъ прикащика, и тотъ, улыбаясь той улыбкой солидарности, которой онъ, очевидно, думалъ привлекать къ себѣ хозяина, отвѣчалъ, что это негодяи срубили на мутовки. – Я нашелъ и настоялъ въ волостномъ правленіи, чтобы ихъ наказали.

Оказывалось, что то тѣлесное наказаніе, которое такъ ужасно поразило его въ острогѣ, производилось и здѣсь, ради огражденія его интересовъ.

** № 80 (рук. № 24).

Его тотчасъ же впустили, и онъ почувствовалъ329 то, что испытываетъ человѣкъ, становящійся на работу: отвлеченіе отъ всѣхъ другихъ заботъ, готовность къ труду и сосредоточенное вниманіе. Знакомые надзиратели ужъ знали его и что ему нужно и тотчасъ же пошли за Масловой, пользующейся благодаря ему теперь почти уваженіемъ надзирателей, а его направили въ контору.

Въ конторѣ нынче былъ опять пріемъ посѣтителей къ политическимъ.