104 (кор. № 27).

Обязанность его въ крѣпости состояла въ томъ, чтобы содержать въ казематахъ, въ одиночныхъ заключеніяхъ, политическихъ преступниковъ и преступницъ, т. е. людей, желавшихъ362 измѣнить существующій порядокъ вещей не для личныхъ цѣлей, но для улучшенія, по ихъ мнѣнію, положенія всего народа.

* № 105 (кор. № 27).

Владиміръ Васильевичъ очень обстоятельно, ни разу не взглянувъ на Нехлюдова, своимъ тонкимъ голосомъ доложилъ касаціонную жалобу и обратился къ Селенину. Селенинъ всталъ и очень опредѣленно высказался въ пользу касаціи, даже преступивъ предѣлы вѣденія Сената, т. е. коснувшись самаго существа дѣла. Фонаринъ попросилъ слова и по пунктамъ сталъ защищать жалобу363. Его выслушали и потомъ сенаторы стали совѣщаться. Предсѣдательствующій все время молчалъ. Бе стоялъ за касацію. Владиміръ Васильевичъ сдержаннораздраженно возражалъ своимъ тонкимъ голосомъ, очевидно недовольный не столько результатомъ перваго дѣла, сколько тѣмъ, что онъ догадался по тону Селенина (имѣвшаго репутацію особеннаго ригориста, chevalier sans peur et sans reproche),364 что онъ знаетъ про его отношенія съ страхованіемъ. Предсѣд[ательствующій] сталъ, по своему всегдашнему человѣконенавистничеству, на сторону Вольфа. Все дѣло рѣшалось голосомъ Сковородина. И этотъ голосъ сталъ на сторону отказа, преимущественно потому, что не любилъ аристократовъ, съ которыми онъ не былъ знакомъ. Тѣхъ, съ которыми онъ былъ знакомъ, онъ особенно любилъ, стараясь быть съ ними какъ можно болѣе фамильяренъ, а незнакомыхъ аристократовъ не любилъ. Теперь же за касацію были два аристократа – одинъ Нехлюдовъ, котораго онъ совсѣмъ не зналъ, а другой Селенинъ, котораго онъ зналъ, но который постоянно держалъ себя на почтительномъ отъ него отдаленіи. И потому естественно, желая быть имъ обоимъ непріятнымъ, онъ примкнулъ къ мнѣнію Вольфа, и въ касаціонной жалобѣ было отказано.

** № 106 (кор. № 21).

LXXXII.

Первое чувство Нехлюдова, когда онъ проснулся на другое утро, было то, что онъ наканунѣ сдѣлалъ какую то гадость. Онъ сталъ вспоминать: гадости не было, но было то, что тѣ сомнѣнія и соблазны, которые всегда находятъ на человѣка въ минуты его слабости, онъ принялъ за настоящее, нормальное состояніе, а нормальное состояніе души принялъ зa соблазнъ.

Утромъ онъ понялъ, что то, что онъ думалъ и чувствовалъ вчера вечеромъ, былъ соблазнъ, а настоящее, нормальное состояніе его души есть то, въ которомъ онъ находился послѣднее время и въ которомъ принялъ тѣ важныя два рѣшенія, которыя измѣнили всю его жизнь: женитьба на Масловой, а если не женитьба, то слѣдованіе зa нею въ Сибирь и отказъ отъ права собственности на землю.

Это – настоящее, a колебаніе въ этомъ – соблазны. Прежде всего онъ поѣхалъ на Васильевскій островъ къ Шустовой.

Квартира Шустовой была наверху. Ходъ былъ по какой-то странной, прямой и крутой, разумѣется голой, лѣстницѣ. Пахло дурно. Женщина, худая и черная лицомъ, съ засученными рукавами, встрѣтила Нехлюдова сначала испуганно, а потомъ, узнавъ, кто онъ, восторженно:

– Душенька, голубчикъ, вѣдь вы не знаете, что вы сдѣлали. Вернули Лидочку. Вѣдь она бы умерла тамъ. Лидочка! Это князь Нехлюдовъ. Да зачѣмъ вы съ черной лѣстницы? – сказала женщина, мать Шустовой, и, схвативъ его руку, зарыдала, стараясь цѣловать ее.

Изъ двери вышла дѣвушка въ сѣромъ шерстяномъ платьѣ съ папироской въ рукѣ.

– Нельзя, тетя, не зовите ее, она и такъ изнервничалась. Здравствуйте.

– Вы насъ простите. Я ей тетка. Колоколова. Вѣдь мы отчаялись. Пожалуйста, сюда войдите; вы не знаете, что вы сдѣлали: оживили цѣлую семью. Сюда, сюда, – говорила Колоколова, проводя его черезъ узкую дверь и коридорчикъ въ комнату съ постелью и диванчикомъ передъ столомъ, за которымъ сидѣла365 блѣдная, худая, некрасивая женщина или дѣвушка съ взволнованнымъ и кроткимъ выраженіемъ лица и говорила съ чернобородымъ человѣкомъ, мрачно сжимавшимъ свои колѣна скрещенными пальцами.

– Лида, вотъ князь Нехлюдовъ.

Лида Шустова366 быстро встала и, кротко и радостно улыбаясь, крѣпко пожала руку Нехлюдова.

– Благодарю васъ за все, за все. А что367 Вѣрочка? Вы ее видѣли?368

– Вѣра Ефремовна? Да, она то и доставила мнѣ случай познакомиться съ вами.

– Вотъ сюда. Тутъ вамъ покойнѣе будетъ, – говорила Лидія, точно она была самый обыкновенный человѣкъ, а не вышедшая вчера изъ крѣпости политическая преступница. – Мой двоюродный братъ Захаровъ369, – прибавила она, знакомя съ чернобородымъ мущиной.

– Она370 очень мучалась о васъ, – сказалъ Нехлюдовъ.

– Что обо мнѣ мучаться? Мнѣ хорошо было. Очень хорошо.

– Да, это видно, какъ хорошо, – сказалъ ея двоюродный братъ, – когда отъ тебя половины не осталось.

– Что жъ, я сама виновата.

– Какже вы сами виноваты? – спросилъ Нехлюдовъ.

– А видите ли, – начала женщина съ папироской, – она вѣдь совершенно ни за что сидѣла, за то только, что они дали передать какіе-то листы, она и сама не знала что, и тотъ сказалъ, отъ кого получили, а она не говорила. Ее и держали, пока она не скажетъ.

– Я и не сказала, но потомъ, – продолжала расказывать сама Лидія, – схватили мою подругу. И тутъ начались допросы, и допросы эти были ужасны. Распрашиваютъ о разныхъ предметахъ, вызываютъ на разсказы, и такъ хитро, что не успѣешь сообразить и скажешь. И вотъ, когда я узнала, что ее взяли, и вспомнила свои разговоры съ ними, я увѣрена была, что я ее выдала. Тутъ на меня напала тоска.

– Лидочка, ты не говори…

Но Лидочка уже не могла остановиться и начала разсказывать сложно, запутано, все болѣе оживляясь и волнуясь. Въ особенности, очевидно, волновало ее воспоминаніе объ одномъ допросѣ у стараго сыщика – жандарма. Этотъ старикъ всталъ передъ образомъ, взмахнувъ рукой, широко перекрестился и сказалъ: «ну вотъ вамъ крестъ и клятва, – вѣдь вы не вѣрите въ Бога, а я и вѣрю и боюсь Бога. Такъ вотъ вамъ клятва передъ Богомъ, что то, что вы мнѣ скажете, не пойдетъ дальше, не послужитъ уликой, а напротивъ, то, что вы скажете, поможетъ намъ освободить тѣхъ, которыхъ мы томимъ, можетъ быть, напрасно».

– Я повѣрила и сказала, не имя того, кто мнѣ далъ, a мѣсто, гдѣ мы встрѣтились съ Митинымъ. На другой день я узнала, что Митинъ арестованъ. И тогда я уже не могла спать, не могла ѣсть. Все ходила. Хочу забыть и не могу. Начну считать, стихи говорить. И все тѣ же мысли. Да нетолько мысли, а лягу, хочу заснуть и вдругъ слышу надъ самымъ ухомъ шопотъ. Шепчетъ вотъ такъ быстро, быстро, – говорила она, глядя сейчасъ полными ужаса глазами передъ собой. – Знаю, что это галлюцинація, и не могу не слушать. Ахъ, это было ужасно!

Она вдругъ зарыдала. Мать бросилась къ ней и тоже заплакала. Лидія вскочила съ дивана и, зацѣпившись зa кресло, выбѣжала изъ комнаты. Мать и Колоколова пошли за ней.

– Совсѣмъ разбитое существо, – сказалъ двоюродный братъ. – А что зa женщина! Это одно самоотверженіе. Она не знаетъ, что такое жить для себя. Тутъ не только уединеніе, страхъ, неизвестность, но это напряженіе слуха, мозга – все это разрушаетъ психику.

– И неужели они такъ, ни за что, держали ее? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Совершенно ни за что. Кто передалъ ей прокламаціи, было извѣстно; извѣстно было, что она вовсе не замѣшана въ этомъ, даже не было указанія на то, что изъ нея можно что нибудь выудить, но она была взята и, можетъ быть, могла пригодиться, и вотъ ее держали и продержали бы еще Богъ знаетъ сколько, если бы за нее не ходатайствовали.

– Неужели только изъ за этого?

– Еще бы. Вѣдь идетъ война, а на войнѣ всѣ средства годятся. Я это знаю, потому что тоже сидѣлъ. Да теперь уже не сяду. Нужно кому нибудь оставаться на волѣ. Благородствомъ и рыцарствомъ, кротостью, непротивленіемъ съ ними, съ этими разбойниками, пользующимися всѣми подлѣйшими и жесточайшими средствами, – нельзя. А надо бороться ихъ же средствами.

Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ. Ему непріятно было слушать это, но онъ не зналъ, что отвѣтить.

– Простите меня, я взволновалась, – сказала Лидія, съ красными глазами выходя изъ двери. – Я просила васъ заѣхать для того, чтобы передать371 Вѣрочкѣ – вы вѣдь увидите ее?

– Надѣюсь.

– Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, – говорила она смѣясь, – отвыкла курить и поѣду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Вотъ мы злоупотребляемъ вашей добротой, – и она опять засмѣялась.

– Пожалуйста, пришлите. Я завтра ѣду.

– Вѣрочку372 очень поцѣлуйте, – и Лида еще страннѣе расхохоталась и прямо отъ смѣха перешла къ рыданію и опять ушла за дверь.

– Едва ли когда оправится. Обработали, – сказалъ двоюродный братъ.

– Ничего, поправится, – сказала Колоколова, – только бы поскорѣй въ деревню. Отецъ ея управляющій имѣніемъ въ Псковской губерніи.

– За то, что чиста, самоотвержена, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна – эта будетъ жить, какъ разъ придется по средѣ, – говорилъ чернобородый.

Главное чувство Нехлюдова, когда онъ возвращался съ Васильевскаго острова, было нѣкоторое недоумѣніе и удивленіе передъ той поразительной разницей, которая была между положеніемъ этой женщины вчера и нынче. Вчера это была или, по крайней мѣрѣ, таковою представлялась для большого количества людей – опасное существо, для огражденія общества отъ котораго нужно было держать ее въ толстыхъ казематахъ крѣпости посредствомъ часовыхъ съ заряженными ружьями, отдѣливъ ее отъ всего міра.

Вчера она была тамъ, въ крѣпости, куда онъ и думать не смѣлъ проникнуть, – нынче это было слабое, измученное, безпомощное и, главное, доброе, ко всѣмъ до самоотверженія расположенное существо въ полосатой старой кофточкѣ и съ растрепанными рѣдкими и длинными волосами, изъ которыхъ одна черная прядь, выбившись, не віясь, висѣла передъ ухомъ, и373 кроткими глазами, которое не могло никому сдѣлать ничего дурного.

Зачѣмъ они держали въ крѣпости ее, зачѣмъ держали Гуркевича, не давая ему возможности видѣться съ матерью и даже заниматься наукою, зачѣмъ держали всѣ тѣ тысячи, которыя онъ видѣлъ и про которыхъ слышалъ, какъ политическихъ, такъ и уголовныхъ? И простой отвѣтъ уже напрашивался ему, но онъ не рѣшался его себѣ высказать.

** № 107 (кор. № 27).

Онъ пришелъ прежде всего къ смотрителю, и тамъ374 въ первый разъ не услыхалъ музыки, а увидалъ музыкантшу съ синяками подъ глазами, старательно выводившую бензиномъ пятна на какомъ то шерстяномъ платьѣ. У смотрителя надо было узнать, когда отправляется первая партія и можно ли съ этой партіей отправить Маслову.375

Партія, въ которой шла и Маслова, отправлялась черезъ недѣлю. Отъ смотрителя, не заходя въ острогъ, Нехлюдовъ пошелъ въ острожную больницу.376

Вышедшій къ нему въ пріемную молодой докторъ повторилъ то, что онъ сказалъ ему тотъ разъ, что она хорошо работаетъ, но очень нервна.

– Даже нынче была исторія, – сказалъ онъ улыбаясь.

–