А что?
– Да такъ, столкновеніе съ фельдшеромъ. Ну, и ревѣть. А жалко, что она уйдетъ. Дѣти ее любятъ.
Столкновеніе съ фельдшеромъ, о которомъ говорилъ докторъ и которое нынче особенно разстроило Маслову, состояло въ томъ, что поутру, войдя въ аптеку по порученію сестры за груднымъ чаемъ для дѣтей, Маслова застала тамъ одного фельдшера, высокаго, съ нафабренными усами Устинова, который уже давно смущалъ ее своимъ ухаживаніемъ и предложеніемъ ей аптечныхъ сладостей. Увидавъ Маслову, Устиновъ вскочилъ и хотѣлъ захлопнуть на крючокъ дверь, но Маслова съ испугомъ встала въ дверь, не давая ее закрывать.
– Что же ты, чего испугалась? Войди, папиросочку выкури. Что надо?
Но Маслова слишкомъ хорошо знала то выраженіе, которое было теперь на лицѣ Устинова, и, сначала поблѣднѣвъ, а потомъ покраснѣвъ,377 потянулась назадъ.
– Да будетъ ломаться-то. Развѣ я тебя обижу? – сказалъ Устиновъ, обнимая ее и втаскивая въ дверь.
Въ послѣднее время378 ея подвигъ отказа Нехлюдову, про который она никогда не могла вспомнить безъ улыбки радости, сдѣлали то, что тѣ отношенія къ мущинамъ, которымъ недавно была посвящена ея жизнь, сдѣлались для Масловой невыносимо противными.
А между тѣмъ ея наружность, хотя она теперь перестала отпускать кудряшки и старалась держаться подальше отъ мущинъ, а главное, ея прошедшее, извѣстное всѣмъ, вызывали нескромныя и часто дерзкія приставанія мущинъ. И эти приставанья, прежде льстившія ей, теперь дѣйствовали на нее такъ, что она начинала плакать. Заставляла ее плакать мысль, что они всѣ имѣютъ полное право приставать къ ней, а что она, бывшая проститутка и каторжная, не имѣетъ никакого права обижаться этимъ. И ей становилось жалко себя, жалко, что она хотѣла и не могла быть доброй и честной.
Такъ и теперь она, сказавъ, что ее сестра послала за груднымъ чаемъ, такъ жалостно заплакала, что Устиновъ смягчился и сталъ утѣшать ее. Но утѣшенія его были объясненія и поцѣлуи.
– Ну, что ты, Катенька. Не плачь, – говорилъ онъ.
– Пустите меня, Захаръ Иванычъ, оставьте.
Но онъ не оставлялъ, такъ что она, чтобы вырваться отъ него, сильнымъ жестомъ оттолкнула его и выбѣжала.
Въ коридорѣ она наткнулась на стараго доктора, сопутствуемаго молодымъ.
– Ну, матушка, если ты здѣсь будешь шашни заводить, я тебя спроважу, – сказалъ старый докторъ. – Что такое? – обратился онъ къ фельдшеру, поверхъ очковъ строго глядя на него.
Фельдшеръ сталъ оправдываться. Докторъ, не дослушавъ его, поднялъ голову такъ, что сталъ смотрѣть въ очки и прошелъ въ палаты. Маслова между тѣмъ быстрыми, неслышными шагами направилась въ свою дѣтскую палату.
Молодой добрый докторъ, замѣтивъ ея слезы, задержалъ ее.
– Да о чемъ же вы плачете? – сказалъ онъ ей.
Она еще пуще заплакала.
– Всякій можетъ, всякій думаетъ…. – заговорила она.
– Да нисколько, не плачьте, не плачьте. Дѣлайте свое дѣло, и все будетъ хорошо. А я скажу ему.
– Да я не хочу, чтобы съ него взыскивали. Онъ не виноватъ, думаетъ что…. А я…
– Ну, ну, хорошо, хорошо, – сказалъ докторъ улыбаясь, – успокойтесь.
Вотъ про это-то столкновеніе говорилъ докторъ, и это то столкновеніе особенно разстроило Маслову. Такъ что, когда она вышла къ Нехлюдову, лицо у нея было грустное и даже сердитое. Присутствіе Нехлюдова не только не смягчало, не радовало ее, но, напротивъ, раздражало, озлобляло. Когда она одна думала о немъ, она думала о немъ съ любовью и благодарностью, но какъ только она видѣла его, всѣ упреки, которые она могла сдѣлать ему, и даже такіе, которые было несправедливо дѣлать ему, возникали въ ней, и она съеживалась и враждебно относилась къ нему. Пока онъ былъ одинъ изъ мущинъ, счеты съ нимъ были простые и короткіе: можно было отъ него взять денегъ побольше, заставить его похлопотать по своему дѣлу и по дѣлу товарокъ, и если онъ все это дѣлалъ, то можно было быть благодарной ему. И она въ первыя свиданія чувствовала къ нему эту благодарность и радовалась его посѣщеніямъ. Но когда онъ вспомнилъ прежнюю любовь, захотѣлъ считаться съ ней, какъ человѣкъ съ человѣкомъ, тогда было другое дѣло, тогда онъ ничѣмъ, никогда не могъ заплатить ей за то, что онъ сдѣлалъ. И она хотѣла дать ему почувствовать это. И не то что она хотѣла дать ему почувствовать это, она не могла иначе относиться къ нему. Какъ только она его видѣла, она становилась непріятна и враждебна ему. И вмѣстѣ съ тѣмъ она любила его, такъ любила, что невольно подчинялась ему, угадывала, что онъ желалъ отъ нея, и дѣлала то самое, чего онъ желалъ отъ нея. Она знала, что ея професiя и все то, что напоминало о ней, ея грубое кокетство было противно ему, и она получила отвращеніе къ своему прошедшему и подавила въ себѣ всѣ поползновенія къ прежнимъ привычкамъ. Знала она также, что онъ хотѣлъ бы, чтобы она работала, служила другимъ, помогала больнымъ дѣтямъ, и она съ радостью дѣлала это. Но какъ только она его видѣла, она вся ощетинивалась и дѣлала видъ, что она не знаетъ, зачѣмъ ему нужно видѣть ее. Она подошла къ нему и учтиво поклонилась, ничего не говоря, какъ бы исполняя непріятную обязанность.
– Неудача, отказали, – сказалъ Нехлюдовъ.
Она вспыхнула, но ничего не сказала.
– Мы сдѣлали что можно, но ничего не удалось, и я подалъ прошеніе на высочайшее имя, но по правдѣ сказать, не надѣюсь.
– Я давно не надѣюсь.
– Отчего? – спросилъ онъ.
– Такъ….
– Чтожъ, вамъ хорошо тутъ было?
– Чтожъ особенно хорошаго? Дѣлала что велѣли.
– Вы знаете, что въ слѣдующій четвергъ отправка? Я тоже ѣду. Что, вы готовились?
– Мнѣ нечего готовиться.
– Все таки что нибудь нужно.
– Кажется, ничего особеннаго. Благодарствуйте.
Очевидно, она не хотѣла быть простой и откровенной. Нехлюдовъ простился съ ней и вышелъ. Онъ видѣлъ, что она враждебна къ нему болѣе, чѣмъ прежде, и это огорчало его, но не охлаждало въ его отношеніи къ ней. Хотя бы онъ и не могъ объяснить себѣ, какъ и почему это было, онъ чувствовалъ, что въ этой враждебности и холодности къ нему съ того дня, какъ она такъ жестоко упрекала его, онъ видѣлъ, что въ ней прекратилось прежнее непріятное ему кокетливое отношеніе къ себѣ, онъ видѣлъ что въ этой враждебности и холодности къ нему была какая то важная и добрая перемѣна, совершившаяся въ ней.
** № 108 (кор. № 27).
XCIII.
Прошло четыре мѣсяца. Партія, въ которой шла Маслова, еще не дошла до мѣста. Нехлюдовъ все время ѣхалъ за партіей и, какъ это ни было непріятно ему, вездѣ долженъ былъ входить въ общеніе съ властями, чтобы покровительствовать пересылаемымъ, и вездѣ власти оказывали ему вниманіе.379 Нехлюдову удалось на пути исполнить то, что ему совѣтовала Вѣра Ефремовна – поместить Маслову съ политическими; самъ же онъ съ добродушнымъ Тарасомъ,380 мужемъ Федосьи, иногда отставалъ отъ партіи, иногда перегонялъ ее, ѣхалъ впередъ на этапъ и приготовлялъ помѣщеніе. Иногда самъ оставался ночевать въ той деревнѣ, гдѣ былъ этапъ, иногда, когда былъ смирный конвойный, проводилъ вечера съ политическими.
Переѣздъ по желѣзной дорогѣ, на пароходѣ и потомъ шествiе по этапамъ, въ особенности шествіе по этапамъ открыло Нехлюдову такія новыя подробности быта арестантовъ, которыхъ онъ никогда не могъ бы себѣ представить. Чѣмъ больше онъ узнавалъ бытъ этихъ людей, тѣмъ больше онъ убѣждался, что тюрьма, пересылка, каторга – все это какъ бы нарочно выдуманныя учрежденія для производства сгущеннаго до послѣдней степени разврата и порока, которыхъ ни при какихъ другихъ условіяхъ нельзя бы было произвести. Были, казалось, нарочно собраны сотни тысячъ людей самыхъ разнообразныхъ, большей частью381 точно такихъ же, какъ все обыкновенные люди, живущіе на волѣ, только немного болѣе возбудимые, чѣмъ большинство людей, и къ этимъ людямъ, какъ къ заваренному тѣсту, были присоединены, какъ закваска, съ одной стороны небольшой процентъ382 невинныхъ, напрасно мучимыхъ людей и съ другой – такой же небольшой процентъ, исключительно развращенныхъ и лишенныхъ человѣческаго образа острогами, озлобленныхъ людей, старыхъ каторжниковъ, бѣглыхъ, бродягъ и т. п. Всѣ эти люди поставлены въ самыя нечеловѣческія условія383 поруганія, безправія, неволи, страха, полной обезличенности [?], примѣра жестокости и безнравственности своихъ стражниковъ и полной праздности.
<И эта высокая степень384 разврата и порока была произведена одинаково и въ средѣ арестантовъ и въ средѣ тѣхъ людей, которые содержали, переправляли, усмиряли ихъ, средѣ смотрителей, ихъ помощниковъ, надзирателей, этапныхъ начальниковъ, солдатъ и конвойныхъ.>
Всѣ эти люди были поставлены въ такія неестественныя, нечеловѣческія отношенія и другъ къ другу и къ своимъ стражникамъ, что для того чтобы поддерживать эти отношенія, имъ необходимо было не только запутать въ себѣ главную пружину жизни человѣческой – любовь къ ближнему, но и вызвать въ себѣ все самое звѣрское, что только есть въ человѣкѣ, – 385 жадность къ животнымъ наслажденіямъ, хвастовство, обманъ, потребность одурманенія и заглушенія требованiй разума и сердца.386
На этапахъ, въ острогахъ и въ пути Нехлюдовъ видѣлъ ужасные по своей жестокости поступки арестантовъ, совершенно не свойственные русскому, какъ онъ понималъ его, да и вообще всякому человѣку. Онъ видѣлъ, какъ среди арестантовъ уважалось только то, что обыкновенно презирается: уважались обманъ, ложь, жестокость, насиліе. Онъ видѣлъ нетолько то, какъ арестанты, здоровые, сильные, на тѣсныхъ этапахъ хвалились тѣмъ, что захватывали лучшія мѣста, а больные чахоточные оставались подъ дождемъ, но видѣлъ, какъ387 арестантъ, сломавшій два ребра мужу, заступившемуся за жену, пользовался сочувствіемъ всѣхъ присутствовавшихъ при дракѣ; видѣлъ страшное безстыдство женщинъ, которыя гордились и хвастались своимъ развратомъ. Видѣлъ ужасныя сцены всякаго, самаго противуестественнаго разврата, узаконеннаго и одобряемаго общественнымъ мнѣніемъ острога. Мало того, острожные люди, очевидно, гордились, хвастались своими дурными поступками.
Нехлюдовъ понялъ теперь то, чего не могъ онъ понять388 прежде: отчего происходила та спокойная самоувѣренность, самодовольство даже, съ которымъ совершались этими людьми самые ужасные, безчеловѣчные поступки.389 Происходило это отъ того, что кромѣ внутреннихъ поступковъ, которые совершаетъ каждый человѣкъ для удовлетворенія своихъ физическихъ и духовныхъ потребностей,390 есть еще большое количество поступковъ, которые каждый человѣкъ совершаетъ для того, чтобы получить одобреніе другихъ людей. И это одобреніе другихъ людей также необходимо людямъ, не достигшимъ высшей степени нравственности, какъ вода, какъ пища. Только человѣкъ, стоящій нравственно очень высоко, можетъ обойтись безъ этаго одобренія людей. Обыкновенные же люди нуждаются въ этомъ одобреніи, не могутъ жить безъ него. Чѣмъ лучше, естественнѣе, свободнѣе жизнь человѣка, тѣмъ большее число поступковъ онъ совершаетъ для удовлетворенія своихъ и другихъ людей потребностей, и, напротивъ, чѣмъ хуже, исскуственнѣе, несвободнѣе живетъ человѣкъ, тѣмъ большее количество поступковъ совершаетъ онъ для одобренія отъ другихъ людей.391 Человѣкъ трудящійся и свободный мало заботится о мнѣніи другихъ людей, человѣкъ же праздный, принужденный жить въ однихъ [и] тѣхъ
