свою ревность, потому что ревность признавалась низкой страстью. Новодворовъ же, любимый и всегда успѣвающій у женщинъ, былъ любимъ Богомиловой, но старался не выказать этого, чтобы не огорчить всѣми любимаго и больнаго Семенова.

Марья Павловна, несмотря на свою красоту и привлекательность, была такъ неприступна, что, несмотря на то, что всѣ мущины любили ее, даже и рабочій Кондрашевъ, немножко больше и иначе, чѣмъ они любили другъ друга, всѣ ожидали отъ нея украшенія общей ихъ жизни, но никто не ожидалъ отъ нея любви. Ранцева, несмотря на то, что была еще привлекательна какъ женщина, думала только о своемъ мужѣ, который долженъ былъ пріѣхать къ ней, и была также свободна отъ любви, какъ и Марья Павловна. Въ это общество попала и Маслова. Сначала ее дичились, въ особенности изъ за Нехлюдова, который во всѣхъ возбуждалъ недовѣріе, но скоро полюбили ее и его. По отношенію къ ней, именно потому что знали ея прошедшее, всѣ мущины держались особенно осторожно, чтобы не оскорбить ее, и первое время она не вызвала новыхъ романическихъ осложнений, но на вторую недѣлю обозначилось особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой, которое всѣхъ удивило сначала, но потомъ не могло не быть принято какъ совершившійся фактъ. Вильгельмсонъ, дѣвственникъ, врагъ женщинъ, былъ влюбленъ и не скрывалъ этого.

Примирило его съ этими людьми въ особенности то, что онъ не нашелъ въ нихъ ничего того кровожаднаго, жестокаго, которое онъ предполагалъ въ нихъ послѣ всѣхъ убійствъ, предшествовавшихъ 1-му Марта и послѣ самаго 1-го Марта.

Правда, въ теоріи среди нихъ было признано, что иногда можетъ встрѣтиться необходимость убійства, но всѣ они,398 зa исключеніемъ добродушнѣйшаго Новодворова и Вѣры Ефремовны, считали это ужасной необходимостью и говорили, что ни за что не примутъ участія въ такомъ дѣлѣ. Такъ что въ общемъ они не только не были кровожадны, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Упрекъ самоувѣренности, желанія перестроить по своему общество, который Нехлюдовъ прежде дѣлалъ имъ, тоже, онъ призналъ теперь, былъ несправедливъ. Лучшіе изъ нихъ, большинство ихъ, особенно женщины, такова была Марья Павловна, были движимы не желаніемъ что либо измѣнить и устроить, но только однимъ сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства, мучающаго, запирающаго, вѣшающаго, и желаніемъ стать на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мѣрѣ страдать вмѣстѣ съ ними. Это былъ главный мотивъ, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать ему. Онъ самъ хотѣлъ теперь того же. Особенно памятенъ былъ Нехлюдову одинъ вечеръ на этапѣ, который онъ весь провелъ, благодаря разрѣшенію офицера, съ политическими и на которомъ онъ, во 1-хъ, понялъ вполнѣ жестокость политическихъ и, во 2-хъ, убѣдился, что въ Масловой произошелъ тотъ переворотъ, котораго онъ желалъ и на который не смѣлъ надѣяться.

** № 109 (кор. № 27).

Странно сказать, самые тяжело наказанные изъ нихъ ничего другаго не имѣли въ виду, какъ только распространеніе въ народѣ ясныхъ и здоровыхъ понятій объ его, народа, положеніи. Мечта ихъ, и то самыхъ опасныхъ по понятію правительства – Новодворова и Кондрашева, состояла въ томъ, чтобы составить народную партію. О томъ же, какъ эта народная партія измѣнитъ существующiй порядокъ, постоянно происходили споры. Одни утверждали, что это сдѣлается черезъ представительство – это были самые умѣренные, другіе, что это сдѣлается само собой, всѣмъ народомъ, когда онъ будетъ просвѣщенъ и освобожденъ, третьи, какъ Набатовъ и Вѣра Ефремовна, утверждали, что для этаго, главное, нужно разрушить теперешнее устройство, а для того есть только средство: терроръ, т. е. убійство самыхъ вредныхъ правительственныхъ лицъ. Хотя нѣкоторые и не согласились съ тѣмъ, что разрушеніе существующаго порядка можетъ быть достигнуто убійствами, какъ 1-ое Марта, всѣ, кромѣ одной Марьи Павловны и Вильгельмсона, отрицавшихъ всякое убійство, признавали убійство шефовъ жандармовъ, царей, генераловъ, губернаторовъ необходимымъ и законнымъ, точно также, какъ признавалось правительственными лицами необходимымъ и законнымъ не только убійство на войнѣ, но и убійство – повѣшеніе, разстрѣляніе – всѣхъ враговъ правительства. Всѣ эти люди находились въ открытой постоянной войнѣ съ правительствомъ, и не изъ мести, хотя, послѣ ужасныхъ жестокостей, производимыхъ надъ ними, въ нихъ могло бы возникнуть чувство мести, но только потому, что, если они убивали, то они дѣлали необходимое дѣло, выкупаемое страшной опасностью, которой подвергался дѣлающій, и потому дѣло хорошее, достойное восхваленія и уваженія установившимся среди нихъ общественнымъ мнѣніемъ, въ которомъ жестокость убійства совершенно была скрыта и незамѣтна, какъ она была скрыта и незамѣтна для солдатъ на войнѣ, только гораздо болѣе скрыта, потому что мотивы были выше – благо народа, рискъ былъ больше, и лица, подлежащiя убійству, были навѣрное дурные и дѣлали дурное уже по тому мѣсту, которое они занимали.

Такъ что въ общемъ это были нетолько не кровожадные, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Всѣ они были движимы не только не желаніемъ зла кому бы то ни было, но только однимъ желаніемъ служенія народу и сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства къ этому угнетенному народу. Главный мотивъ былъ желаніе перейти на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мѣрѣ страдать вмѣстѣ съ ними. Это былъ главный мотивъ и Марьи Павловны, и Набатова, и Семенова, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать имъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ узналъ весь тотъ ужасъ зла, которое совершилось на его глазахъ надъ арестантами, и узналъ внутреннюю жизнь этихъ людей, политическихъ, и все то море страданій, которое пережили они, ихъ погибшіе друзья, ихъ жены, братья, сестры, матери. По тѣмъ политическимъ, которыхъ и про которыхъ онъ узналъ въ этомъ путешествии, онъ понялъ теперь, почему такъ старательно препятствуютъ общенію людей съ воли съ политическими. Нехлюдовъ убѣдился, что это были несомнѣнно лучшіе люди, какъ бы нарочно отбираемые еще со скамей учебныхъ и потомъ на первыхъ шагахъ общественной дѣятельности и отчасти уничтожаемые, отчасти развращаемые, хотя и иначе, чѣмъ уголовные, но развращаемые, загубляемые неволей. Зачѣмъ это? Зачѣмъ отбирают лучшихъ людей и губятъ и оставляютъ худшихъ? Зачѣмъ?

* № 110 (кор. № 27).

ХСVІІІ.

Было 5 часовъ вечера, когда Нехлюдовъ пришелъ въ помѣщеніе политическихъ. Помѣщеніе это состояло изъ двухъ камеръ, одна мужская, другая женская. Обѣ были открыты, и всѣ собрались въ женской.

Въ узкой, аршинъ 8 ширины и 12 длины камерѣ, съ двумя окнами съ желѣзными рѣшетками, были въ два ряда нары и между нарами пустое пространство въ два аршина.399 Передъ лампой и чашками на ящикѣ сидѣла Ранцева. Проходить на другую сторону стола можно было только черезъ нары.

На одной сторонѣ наръ къ углу лежалъ больной Семеновъ на подушкѣ и прикрытый пледомъ. Нехлюдовъ былъ пораженъ перемѣной къ худшему, происшедшей въ немъ. Въ серединѣ этой стороны наръ была настлана газетная бумага и на ней чайникъ, чашки, стаканы и ложка. По сю сторону лежала Марья Павловна ничкомъ, вытянувъ ноги съ толстыми икрами въ шерстяныхъ чулкахъ, которые она надѣла сухіе, снявъ размокшіе и сушившіеся и испускавшіе паръ у печки ботинки.

Вѣра Ефремовна сидѣла на другой сторонѣ наръ съ ногами и курила.

Маслова въ бѣлой кофтѣ, простоволосая и вся красная, развѣшивала мокрое платье.400 Вильгельмсонъ раздувалъ печку, сидя на корточкахъ передъ заслонкой.401 Новодворовъ въ красной рубахѣ сидѣлъ противъ Вѣры Ефремовны и набивалъ папиросы, безпрестанно взглядывая на красивую молодую фигуру миловидной Богомиловой, разчесывавшей свои до плечъ почти не заплетенные черные вьющіеся волосы. Набатовъ въ короткомъ полушубкѣ вошелъ вслѣдъ за Нехлюдовымъ съ большимъ чайникомъ горячей воды и, такъ какъ проходить на другую сторону можно было только черезъ нары, перелѣзъ черезъ ноги Марьи Павловны, лежавшія на дорогѣ, и поставилъ чайникъ.

– Ну, заливайте, а я молока добуду. Гдѣ у насъ бутылки? Здравствуйте, проходите, проходите въ нашъ монплезиръ, – обратился онъ къ Нехлюдову и тотчасъ же опять отворилъ дверь въ камеру къ уголовнымъ.

Комната402 была вся полна парами отъ горячей воды и отъ мокрыхъ вещей и табачнымъ дымомъ. Изъ сосѣдней камеры слышались несмолкаемый гулъ арестантовъ съ подъигрываніемъ цѣпей, разнообразившіеся взрывами крика или хохота.

– Вотъ онъ пришелъ, – сказала Вѣра Ефремовна, всегда такъ въ третьемъ лицѣ любившая называть Нехлюдова. – Полѣзайте, тутъ у окна просторно.

Новодворовъ и Вильгельмсонъ ласково, какъ съ старымъ знакомымъ, поздоровавшись съ Нехлюдовымъ, продолжали каждый свое занятіе.

– Что вы такая красная? – сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

– Да вѣдь онѣ всю дорогу пѣшкомъ шли, вотъ еще малаго несли, – сказала Вѣра Ефремовна, указывая на сидящаго ребенка въ углу, котораго сначала не замѣтилъ Нехлюдовъ.

– Измокли. Маша такъ совсѣмъ свалилась, – сказала Ранцева, указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.403

– Да я видѣлъ, какъ обогналъ, что онѣ шли пѣшкомъ. Я думалъ – на время.

– Нѣтъ, это цѣлая исторія. Тотъ былъ скверный офицеръ, а этотъ хуже.

– А я думалъ, что онъ лучше тѣхъ, – сказалъ Нехлюдовъ.

– Ахъ, ужасный господинъ. Представьте себѣ. Вывели арестантовъ. Мы ничего не знали. Слышимъ крикъ и плачъ. Оказывается, это арестантъ Петръ – знаете, у котораго жена въ Тюмени умерла, – несъ всю дорогу своего мальчишку. Оказывается, вдругъ вздумалось надѣть на всѣхъ наручники. Онъ сталъ просить. Тотъ заоралъ и велѣлъ мальчика взять. Тогда арестанты заступились. Офицеръ взбѣсился и началъ колотить чѣмъ попало. Говорятъ, одному ребро сломали, оставили на томъ этапѣ. Ну, тутъ наша сердобольная Маша явилась на выручку и взяла мальчика, и онѣ вмѣстѣ съ Катей несли его все время съ партіей.

– Что же, и вы бы отдохнули, – сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

– Нѣтъ, мнѣ не хочется, – сказала она, веселыми глазами глядя на Нехлюдова.

– Не хочется, а сама дрожитъ, – сказала Богомилова, – ступай Катя, грѣйся. Я развѣшу.

Но Катя продолжала свое дѣло, и только, какъ всегда, по лицу ея пробѣжало то выраженіе не то недоброжелательства, не то серьезности, которое проявлялось всегда при Нехлюдовѣ, но и это недоброжелательное выраженіе, какъ будто невольное, тотчасъ же изчезло и замѣнилось ласковой улыбкой, и такой простой и спокойной, какой еще не видалъ Нехлюдовъ. Онъ теперь, послѣ недѣли, въ первый разъ увидалъ ее.404

Вильгельмсонъ405 всталъ отъ печки и полѣзъ черезъ нары за бумагой. Шагая по нарамъ, онъ смахнулъ листъ съ табакомъ и разсыпалъ его и потомъ зацѣпился за ноги Марьи Павловны и чуть не упалъ. Всѣ расхохотались.

– Экій неуклюжій,406 – сказала Ранцева.407

– Кто неуклюжій? А, Женя?408 послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.

– Вот какъ хорошо. И вы тутъ, – обратилась она къ Нехлюдову.409

– Да затворяйте же дверь, – обратилась Ранцева къ вошедшему съ молокомъ Набатову. Въ открытую дверь ворвался крикъ отвратительнаго ругательства и еще болѣе густой, тяжелый запахъ, чѣмъ тотъ, который былъ здѣсь.

–