на дворы этаповъ, гдѣ лѣтомъ располагались арестанты, и онъ могъ подолгу бесѣдовать съ ними), всѣ попытки сближенія кончались неудачей. На него смотрѣли какъ на кошелекъ, изъ котораго нужно выманить какъ можно больше денегъ, онъ же самъ разъ навсегда былъ причисленъ къ господамъ, отъ которыхъ нечего ждать добра, и не представлялъ никакого интереса.

Если онъ давалъ деньги, то эти деньги шли на игру, на вино, на табакъ; книги, которыя онъ давалъ (онъ закупилъ въ Казани), шли большей частью на цигарки. Нехлюдовъ видѣлъ и зналъ, что въ числѣ арестантовъ были простые, хорошіе, просто несчастные люди, но эти люди нетолько не были замѣтны, но притворно подчинялись тону, который давали всей массѣ главари-бродяги и выдающіеся своимъ знаніемъ острожной жизни, порочностью, ловкостью и отчаянностью арестанты. Какъ и во всѣхъ обществахъ, нетолько въ закрытыхъ заведеніяхъ, но и на волѣ, властвовали и управляли всѣми остальными худшіе люди. Ими были установлены правила, которымъ всѣ должны были подчиняться, они же приводили въ исполненіе эти правила, если они не исполнялись, и они же устанавливали общественное мнѣніе, которое незамѣтно, но сильнѣе всего другого вліяло на всѣхъ живших и поступавшихъ въ эту среду. Такъ что общій складъ жизни всѣхъ этихъ людей былъ ужасенъ въ нравственномъ отношенiи и долженъ былъ отталкивать, но дѣйствительное состояніе людей, жившихъ въ этой средѣ, было не безнравственное, какъ оно представлялось, а, напротивъ, очень жалкое. Хорошіе люди какъ бы принуждались тутъ быть безнравственными, и это то особенно трогало и привлекало къ нимъ Нехлюдова.

** № 134 (рук. № 92).

X (10).

Двѣ изъ женщинъ были знакомы Нехлюдову. Одна была Вѣра Ефремовна, по совѣту которой онъ устроилъ Маслову съ политическими. Другая была Марья Павловна, та самая красивая, сильная дѣвушка съ бараньими глазами, съ которой онъ говорилъ во время свиданія въ тюрьмѣ. Незнакомыя же женщины были: молоденькая, хорошенькая и кокетливая дѣвушка, дочь щеточнаго фабриканта Грабецъ, вѣрно прозванная товарищами «птичкой» и кружившая всѣмъ головы, и замужняя женщина-врачъ Ранцева, разлученная съ ребенкомъ и мужемъ-революціонеромъ, оставшимся въ Россіи.

Вѣра Ефремовна была представительница самаго распространеннаго типа революціонерокъ – женщинъ, незамѣтно для себя и бессознательно отдающихся самымъ эгоистическимъ побужденіямъ, съ свойственной женщинамъ умственной неясностью и ловкостью объясняя эти эгоистическіе поступки самыми возвышенными отвлеченными мотивами. Они поступали точно также, какъ поступаютъ многіе и многіе мущины и женщины изъ бѣднаго крестьянства или мѣщанства въ монастыри, мѣняя свое сѣрое трудовое, суровое положеніе на положеніе, обставленное большими удобствами и, главное, вмѣстѣ съ тѣмъ объясняемое самыми возвышенными стремленіями. Вѣрѣ Ефремовне предстояло въ лучшемъ случаѣ выйти замужъ за причетника и провести всю жизнь въ захолустьѣ; Грабецъ точно также предстояло стояніе за прилавкомъ и продажа щетокъ въ губернскомъ городѣ. Вмѣсто этого онѣ обѣ увидали Петербургъ, сблизились съ умными, учеными людьми; главное же – сами себя увѣрили, что они оставили семью и пошли въ Петербургъ ради любви и къ наукѣ, и къ народу, и ко всѣмъ возвышеннымъ предметамъ, о которыхъ они узнавали въ Петербургѣ. Обѣ въ сущности нисколько не интересовались ни наукой (хотя обѣ были способны къ ученію), ни еще менѣе народомъ, ни соціализмомъ и еще менѣе добродѣтелью, но обѣ свои дѣвичьи порывы и мечты, въ основѣ которыхъ лежало желаніе любви, представили и другимъ и себѣ въ видѣ желанія служенія человѣчеству. Вѣра Ефремовна получила первый толчекъ на этомъ пути отъ книгъ и журналовъ, которые привезъ сынъ священника, а Птичка – прямо отъ студента, ходившаго къ ней въ лавку. Обѣ онѣ отлично, по-женски, умѣли притворяться передъ мущинами и говорить съ ними, льстя имъ такъ, чтобы мущины вѣрили, что они заняты тѣмъ же дѣломъ, какъ и мущины, и понимали ихъ. Только съ той разницей, что мысли Птички и желанія ее образовываться и служить народу и жертвы, которыя она, молоденькая, хорошенькая птичка, принесла для этаго, казались очень трогательны, и мущины умилялись надъ ними. Тѣже мысли, слова и поступки отъ некрасивой, съ желтымъ цвѣтомъ лица и жилистой шеей, казались не особенно важны и вызывали большею частью ласковую насмѣшку надъ преданностью «отчаянной Вѣрочки». Въ глубинѣ же души имъ нужно было только установить отношеніе къ мущинамъ; Птичкѣ – плѣнить ихъ, заставить ихъ любить себя, Вѣрѣ Ефремовнѣ – самой любить тѣхъ, кого избирало ея влюбчивое сердце. И мущины вѣрили имъ, и всѣ влюблялись въ Птичку и снисходительно позволяли себя любить Вѣрѣ Ефремовнѣ. Такъ ей позволилъ себя любить Новодворовъ, когда никого другаго не было, и рѣшилъ, что такъ какъ онъ больше не любитъ ее и не честно обманывать, разорвалъ съ нею сношенія. Она же стала влюбляться въ другихъ. Птичка же съ успѣхомъ продолжала влюблять въ себя.

Совсѣмъ другія двѣ женщины были Ранцева и Марья Павловна, которая взяла подъ свое особенное покровительство Маслову. Ранцева была дочь профессора и еврейки, очень даровитая, здоровая и пріятно некрасивой умной наружности. Она съ молодыхъ лѣтъ, еще въ гимназіи, полюбила товарища своего брата Васильева, однаго изъ даровитѣйшихъ студентовъ Петербургскаго университета, ставшаго потомъ революціонеромъ. Емилія – такъ звали Ранцеву – была влюблена только два раза: одинъ разъ, когда ей было 12 лѣтъ, она влюбилась въ пріятеля своего отца, уже немолодаго ученаго, и хотѣла отравиться, когда узнала, что онъ женится. Любовь эта прошла, и 16 лѣтъ она влюбилась въ Васильева и отдалась ему тогда же вполнѣ вся всею душой. Любя его, она поняла все то, что онъ любилъ, и старалась быть тѣмъ, что онъ любилъ, и любить то, что онъ любилъ, и только то, что онъ любилъ. Онъ любилъ науку, и она стала любить науку, пошла на медицинскіе курсы. Онъ полюбилъ революцію, и она полюбила тоже. Она была умна и потому не рабски подражала ему, а проникалась его духомъ и жила, руководясь этимъ духомъ. Такъ любя его, она нетолько не мѣшала ему, желая всегда быть съ нимъ, когда онъ отдался революціи, но охотно удалилась отъ него, взяла мѣсто въ земствѣ и тамъ дѣлала свое врачебное дѣло и вмѣстѣ съ тѣмъ распространяла и словами и книгами тѣ идеи, которымъ онъ посвятилъ себя. У ней былъ одинъ ребенокъ. Больше они, какъ воинствующіе люди, не хотѣли имѣть. Этаго ребенка она сильно любила, но такъ, что всегда готова была пожертвовать не имъ, а своей близостью къ нему, радостью, которую онъ доставлялъ ей, – пожертвовать не революціи, какъ она говорила себѣ, но мужу, какъ это было въ дѣйствительности. Она не на словахъ, не потому, что такъ прокричалъ дьяконъ, когда они вѣнчались: «Жена да повинуется мужу», но потому, что она любила его не тѣломъ, но душой, любила его душу и потому радостно, свободно и незамѣтно для себя повиновалась ему. Если бы онъ не былъ тѣмъ человѣкомъ, котораго она считала добрымъ, умнымъ, которому можно безошибочно повиноваться, она бы не полюбила, а не полюбивъ, не вышла замужъ. А разъ полюбивъ и выйдя замужъ, она жила руководясь имъ, и ей это было легко и радостно. Теперь она была разлучена съ нимъ, тѣлесно разлучена съ ребенкомъ, но ей это было нетяжело, потому что она знала, что она несетъ все это для него, для того дѣла, которому онъ отдалъ свою жизнь, знала, что онъ одобряетъ ее,442 и ей было легко. Одно, что было тяжело ей, это – не знать про него. Онъ всякую минуту могъ быть взятъ и потому письма отъ него составляли для нея главный интересъ жизни. Нехлюдовъ помогалъ ей въ этомъ. Въ жизни же съ товарищами она была спокойна, добра и ровно ласкова со всѣми. Нехлюдовъ узналъ ее за время путешествія, полюбилъ, какъ сестру. Она представлялась ему идеаломъ женщины-жены; идеалъ же женщины-человѣка Нехлюдовъ, чѣмъ больше онъ узнавалъ ее, признавалъ въ другой ссыльной – въ Марьѣ Павловнѣ, въ красавицѣ съ бараньими глазами.

Марья Павловна была единственной дочерью, – были братья, – заслуженнаго и богатаго генерала и была воспитана, какъ воспитываются дѣвушки этаго круга: языки, музыка, – она играла на віолончели, – живопись, танцы, балы. Съ молоду это была своевольная, капризная дѣвчонка, измучавшая шестерыхъ смѣнившихся гувернантокъ. Главная непокорность ея состояла въ томъ, что она предпочитала кухню, конюшню, общество мальчишекъ «благороднымъ» занятіямъ. Часто она заступалась за обиженныхъ, грубо браня, но часто и сама обижала. Весь свѣтскій кругъ ея матери былъ ей противенъ, и она съ какимъ-то злорадствомъ собирала свѣдѣнія о прежней дурной и жестокой жизни своего отца. Когда ей минуло 16 лѣтъ, она вдругъ стала молиться Богу и объявила, что пойдетъ въ монастырь. Тетка свозила ее въ монастырь, но монастырь разочаровалъ ее, и вдругъ вся религіозность ея соскочила, и она стала совершенной атеисткой. Учитель физики посвятилъ ее въ революціонные интересы. Какъ только она узнала про ту несправедливость распредѣленія богатства, про страданія бѣдныхъ и, главное, про страданія людей за революціонную дѣятельность, прелесть самоотверженія и служенія угнетеннымъ, которую она испытывала урывками, бессвязно, явилась ей во всей прелести, и она страстно пожелала отдаться ей. Она просилась на курсы, ее не пустили. Она жалѣла мать и хотѣла заглушить въ себѣ это желаніе, но, разъ понявъ страданіе массъ и то, что ихъ благосостояніе, роскошь основаны на этомъ страданіи, она не могла уже жить спокойно дома. Обѣдъ съ слугами, видъ повара въ колпакѣ, уборка комнатъ горничными и, хуже всего, выѣзды, кучера на морозѣ – все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла больше выдерживать и рѣшила бѣжать изъ дома. Такъ она и сдѣлала. Сошлась съ Бардиной, жила на фабрикѣ, потомъ была учительницей. Какъ и всегда, когда еще она ничего не сдѣлала такого, за что бы можно было казнить ее, ее взяли, посадили въ тюрьму. Тутъ она узнала всю ту жестокость, которая употреблялась противъ людей, которые, какъ она думала, также, какъ она, желали только служить людямъ, и она отдалась служенію революціи. Ее служеніе состояло преимущественно въ томъ, чтобы помогать страдающимъ, выручать ихъ, но она не отказывалась отъ общенія съ террористами, хотя не соглашалась съ ними. Она вообще мало рассуждала, а больше дѣлала. Послѣ обыска на конспиративной квартирѣ, гдѣ въ темнотѣ былъ раненъ полицейскій, и она приняла выстрѣлъ на себя, ее опять посадили и судили. Въ это послѣднее свое пребываніе въ одиночной тюрьмѣ она первый разъ внимательно прочла Евангеліе, и это чтеніе поразило ее и было для нея второй ступенью сознанія. Послѣ неясныхъ стремленій къ низшимъ и служенія имъ въ дѣтствѣ революціонное ученіе уяснило ей, чего ей было нужно: нужно было уничтожить преимущество богатства и