Нехлюдовъ. И улыбаясь прочелъ еще разъ записку, вспоминая все то, о чемъ были въ ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо ѣхать въ судъ. Какъ это я забылъ». Онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ ящикъ, въ которомъ въ безпорядкѣ валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографіи, и, порывшись въ немъ, нашелъ повѣстку. Дѣйствительно, онъ былъ назначенъ присяжнымъ на 22, нынче. Онъ взглянулъ на бронзовые часы – было 1/4 10. Въ повѣсткѣ же сказано, чтобы быть въ судѣ въ 10.

Вернувшись къ столу, на которомъ былъ накрытъ кофей, онъ налилъ себѣ полчашки кофе, добавилъ кипяченымъ молокомъ и, опустивъ калачъ, началъ читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: изъ Афонского монастыря къ благодѣтелю съ просьбой пожертвовать. Онъ съ досадой бросилъ это письмо и взялся за третье. Третье было изъ Рязани, и почеркъ былъ незнакомый, писарскій и малограмотный. Письмо было отъ Рязанскаго купца, предлагавшего на слѣдующій срокъ взять въ аренду его землю, 800 десятинъ Раненбургскаго уѣзда, которая уже 5 лѣтъ находилась въ арендѣ у этого купца.

<Нехлюдовъ жилъ въ Москвѣ и жилъ на большой роскошной квартирѣ съ нянюшкой51 и двумя прислугами: поваромъ и буфетнымъ мужикомъ, только потому, что онъ жилъ такъ при матери. Но роскошная и праздная жизнь эта въ Москвѣ была совсѣмъ не по его вкусамъ. Но въ первое время послѣ смерти матери онъ ничего не предпринимал, а потомъ онъ не успѣлъ оглянуться, какъ жизнь эта стала ему привычной, и у него установились съ семействомъ Кармалиныхъ тѣ тонкія и напряженныя отношенія, которыя удерживали его теперь въ Москвѣ. Сначала Кармалины утѣшали его. Ему даже пріятно было, какъ они преувеличивали представленіе о его горѣ, но ему нельзя было отказываться отъ тѣхъ чувствъ, которыя ему приписывали. Потомъ эти утѣшенія такъ сблизили его съ ними,52 что онъ чувствовалъ себя уже теперь чѣмъ то связаннымъ съ ними и не могъ прекратить этихъ отношеній и уѣхать изъ Москвы. А между тѣмъ онъ много разъ говорилъ себѣ, что только жизнь матери заставляла его жить такъ, какъ онъ жилъ, но что когда ее не будетъ, онъ измѣнитъ всю свою жизнь. Но вотъ она уже три мѣсяца умерла, а онъ жилъ по прежнему. У него ужъ давно были планы на совсѣмъ другую дѣятельность и жизнь, чѣмъ та, которую онъ велъ теперь. <Какъ ни больно ему было признаваться себѣ въ этомъ, жизнь матери, съ которой его связывала самая нѣжная любовь, была ему препятствіемъ для осуществленія53 этихъ плановъ. Мать имѣла очень опредѣленный идеалъ того положенія, котораго она желала ему.> Онъ долженъ былъ, по понятіямъ матери, жить въ кругу своего исключительнаго, всѣхъ другъ друга знающаго высшаго русского общества, среди котораго онъ былъ рожденъ: долженъ былъ имѣть для этаго тѣ средства, которыя онъ имѣлъ, именно около 10 тысячъ дохода, долженъ былъ служить и современемъ занять видное, почетное мѣсто на службѣ, долженъ былъ во всемъ, въ своихъ привычкахъ, одеждѣ, манерахъ, способѣ выраженія выдѣляться изъ толпы, быть distingué54 и вмѣстѣ не долженъ былъ ничѣмъ выдѣляться: ни убѣжденіями, ни вѣрованіями, ни одеждой, ни говоромъ отъ людей своего круга; главное, долженъ былъ въ томъ же исключительномъ кругу жениться и имѣть такую же семью. Онъ же желалъ совсѣмъ другаго. Съ самыхъ первыхъ лѣтъ юности, съ университета, сынъ сталъ нападать на исключительность свѣта и, какъ реакція противъ стремленій матери, сдѣлался, какъ говорила покойница Елена Ивановна, совершенно краснымъ, сближался съ товарищами, фамиліи которыхъ Нехлюдова никогда не могла помнить и которые въ гостинной разваливались и ковыряли въ носу пальцами, а за обѣдомъ или садились слишкомъ далеко, или клали локти на столъ и держали какимъ то необыкновеннымъ манеромъ вилки и ножи запускали себѣ въ ротъ по самые черенки. Но это бы все ничего, но въ это время Дмитрій Нехлюдовъ прочелъ сочиненіе Henry George «Social problems», потомъ его «Progress and poverty» и рѣшилъ что George правъ, что и владѣніе землей есть преступленіе, что владѣть землей также вредно, какъ владѣть рабами, и рѣшилъ, что надо отказаться отъ владѣнія землей. Во многомъ Елена Ивановна уступала55 сыну, во многомъ уступалъ и онъ. Мать уступила въ томъ, что позволила ему вытти изъ университета, изъ котораго онъ рѣшилъ вытти, убѣдившись, что въ немъ преподаютъ не то, что истинно, а то, что соотвѣтствуетъ нашему положенію вещей, – и поѣхать за границу; въ томъ же, что сынъ хотѣлъ отдать свое небольшое доставшееся отъ отца имѣнье крестьянамъ, сынъ долженъ былъ уступить матери и не дѣлать этого распоряженія до совершеннолѣтія.

За границей, куда Нехлюдовъ поѣхалъ для укрѣпленія себя въ своихъ мысляхъ о преступности землевладѣнія, онъ56 нашелъ тамъ тоже, что и въ Россіи: совершенное замалчиваніе, какъ ему казалось, самаго кореннаго вопроса и неумныя разсужденія о 8-мичасовомъ днѣ, страхованіи рабочихъ и тому подобныхъ мѣрахъ, не могущихъ измѣнить положенія рабочаго народа. Разочаровавшись въ надеждѣ получить подкрѣпленіе своимъ мыслямъ въ Европѣ, онъ хотѣлъ ѣхать въ Америку, но мать упросила его остаться. Тогда Нехлюдовъ заявилъ, что онъ займется философіей въ Гейдельбергѣ. Но профессорская философія не заняла его, и онъ уѣхалъ57 въ Россію и, къ огорченію матери, уѣхалъ къ тетушкамъ и хотѣлъ поселиться у нихъ, чтобы писать свое сочиненіе. Въ это время мать выписала его къ себѣ въ Петербургъ. Здѣсь Нехлюдовъ сошелся съ товарищемъ дѣтства гр. Надбокомъ, кончившимъ уже курсъ и поступившимъ въ гвардейскій полкъ, и съ нимъ вмѣстѣ и его друзьями, забывъ всѣ свои планы пропаганды и воздержной жизни, весь отдался увеселеніямъ молодости.

Мать смотрѣла на его петербургскую жизнь не только сквозь пальцы, но даже съ сочувствіемъ. «Il faut que jeunesse se passe, he is sowing his wild oats»,58 говорила она и, чуть чуть поддерживая его въ расходахъ, все таки платила его долги и давала ему денегъ.

Но онъ самъ былъ недоволенъ собой, и, узнавъ ужъ радость жизни для духовной цѣли, онъ не могъ уже удовлетвориться этимъ петербургскимъ весельемъ.

Тутъ подошла Турецкая кампанія, и несмотря на противодѣйствіе матери, онъ поступилъ въ полкъ и поѣхалъ на войну. На войнѣ онъ прослужилъ до конца кампаніи, потомъ прожилъ еще годъ въ Петербургѣ, перейдя въ гвардейскій полкъ. Здѣсь онъ увлекся игрой, проигралъ все имѣнье отца и вышелъ въ отставку и уѣхалъ въ имѣнье матери, гдѣ, благодаря своему цензу, поступилъ въ земство.

<А между тѣмъ вотъ уже три мѣсяца, какъ не было на свѣтѣ матери, онъ былъ свободенъ, но не пользовался этой свободой, а продолжалъ жить въ Москвѣ на роскошной квартирѣ матери съ дорогой прислугой, и, несмотря на то, что ничто не держало его въ Москвѣ и не мѣшало теперь осуществленiю его плановъ, онъ продолжалъ жить въ Москвѣ и ничего не предпринималъ. Письмо отъ арендатора напомнило ему это. Ему стало какъ будто чего то совѣстно. <Но это чувство продолжалось недолго.> Онъ постарался вспомнить, отчего ему совѣстно. И вспомнилъ, что онъ давно когда то рѣшилъ, что собственность земли есть въ наше время такое же незаконное дѣло, какимъ была собственность людей, и что онъ когда то рѣшилъ посвятить свою жизнь разъясненію этой незаконности и что поэтому самъ, разумѣется, никогда не будетъ владѣть землею. Все это было очень давно. Но онъ никогда не отказывался отъ этой мысли и не былъ испытываемъ ею до тѣхъ поръ, пока жила мать и давала ему деньги. Но вотъ пришло время самому рѣшить вопросъ, и онъ видѣлъ, что онъ не въ состояніи рѣшить его такъ, какъ онъ хотѣлъ прежде. И отъ этаго ему было совѣстно.

Мысли, когда то бывшія столь близкими ему, такъ волновавшія его, казались теперь отдаленными, чуждыми. Все, что онъ думалъ прежде о незаконности, преступности владѣнія землей, онъ думалъ и теперь, не могъ не думать этого, потому что ему стоило только вспомнить всѣ ясные доводы разума противъ владѣнія землей, которые онъ зналъ, для того чтобы не сомнѣваться въ истинности этого положенія, но это теперь были только выводы разума, а не то горячее чувство негодованія противъ нарушенія свободы людей и желанія всѣмъ людямъ выяснить эту истину. Отъ того ли это происходило, что теперь не было болѣе препятствій для осуществленія своей мысли и сейчасъ надо было дѣйствовать, а онъ не былъ готовъ и не хотѣлось, отъ того ли, что онъ былъ, какъ и все это послѣднее время, въ упадкѣ духа, – онъ чувствовалъ, что его личные интересы и мысли о женитьбѣ на Алинѣ и прелесть отношеній съ ней, какъ паутиной, такъ опутали его, что, получивъ это письмо арендатора, онъ только вспомнилъ свои планы, но не подумалъ о необходимости приведенія ихъ сейчасъ же въ исполненіе.>

«Купецъ проситъ меня возобновить контрактъ на землю, т. е. на рабство, въ которое я могу отдать ему крестьянъ трехъ деревень. Это правда. Да но…. <надо еще обдумать это – сказалъ онъ себѣ. – Не могу я отдать свое состояніе и жениться на ея состояніи». Да и потомъ, и что хуже всего, ему смутно представились тѣ самые аргументы, которые онъ самъ когда то опровергалъ съ такимъ жаромъ: нельзя одному идти противъ всего существующаго порядка. Безполезная жертва, даже вредная, можетъ быть. «Но нѣтъ, нѣтъ, – сказалъ онъ себѣ съ свойственной ему съ самимъ собой добросовѣстностью, – лгать не хочу. Но теперь не могу рѣшить.> Вотъ окончу сессію присяжничества, окончу такъ или иначе вопросъ съ Алиной». И при этой мысли сладкое волненіе поднялось въ его душѣ. Онъ вспомнилъ ее всю, ея слова и взялъ записку ея и еще разъ улыбаясь перечелъ ее. «Да, да, кончу это такъ или иначе. О если бы такъ, а не иначе…. и тогда поѣду въ деревню и обдумаю и разрѣшу».

<Способъ, которымъ онъ прежде, еще при жизни матери, предполагалъ разрѣшить земельный вопросъ и общій и, главное, личной собственности на свою землю, – передавъ ее крестьянамъ ближайшихъ селеній, тѣхъ, которые могли пользоваться ею, передавъ ее крестьянамъ за плату равную рентѣ земли. Плату эту крестьяне должны были вносить въ общую кассу и деньги эти употребить по рѣшенію выборныхъ отъ общества крестьянъ на общія общественныя нужды: подати, школу, дороги, племенной скотъ, вообще все то, что могло быть нужно для всѣхъ членовъ общества.>59

Совѣстно ему было вотъ отъ чего: еще изъ университета, который онъ бросилъ съ 3-го курса, потому что, прочтя въ то время «Прогрессъ и бѣдность» Генри Джорджа и встрѣтивъ въ университетѣ недобросовѣстныя критики этого ученія и замалчиванія его, онъ рѣшилъ посвятить свою жизнь на распространеніе этого ученія. Для распространенія же его считалъ