108, глава ХСІІІ). В следующей редакции в значительно переработанном виде эти размышления Нехлюдова об ужасах тюремной системы отодвинуты ближе к концу романа (глава XIX третьей части печатного текста). Анализ причин самоуверенности преступников тут вовсе опущен, очевидно потому, что о сходном психологическом факте – в применении к Масловой – говорится в XLIV главе первой части романа. Губительное влияние тюремной системы иллюстрируется на примере политической Ранцевой, с которой Нехлюдов знакомится на пути в Сибирь (см. вариант № 108, глава ХСIV). Рассказ Ранцевой возник здесь у Толстого, видимо, под влиянием письма к нему С. Ф. Русовой (хранится в АТБ), в котором она, по просьбе Н. Н. Ге-младшего, подробно описала свое заключение в харьковской тюрьме.627 Некоторые подробности в рассказе Ранцевой (ее возраст, воспоминание в тюрьме о детях) совпадают с тем, что сообщает о себе Русова. В следующей редакции то, что рассказывает о себе Ранцева, с некоторыми исправлениями и сокращениями вложено в уста тетки Шустовой (глава XXVI второй части печатного текста). Непосредственно вслед за анализом морального состояния заключенных в тюрьмах дается нравственная характеристика политических в восприятии их Нехлюдовым, который обнаруживает к ним явную симпатию, значительно перевешивающую его ироническое отношение к некоторым их недостаткам, в частности, к их большому самомнению. Нехлюдов очень высоко расценивает нравственные качества революционеров, считая их лучшими людьми и даже вполне понимает жестокость, которую они обнаруживают к своим врагам – представителям власти. Отрицательная характеристика Новодворова в пятой редакции отсутствует; о нем говорится здесь мельком как о привлекательном, «добродушнейшем» человеке (см. вариант № 108, глава XCV). В окончательном тексте выражение симпатии Нехлюдова к политическим значительно сбавлено и на ряду с положительными качествами революционеров указаны и их заблуждения, с точки зрения Нехлюдова-Толстого (ср. главу V третьей части). Быть может, это сделано под влиянием письма Черткова, писавшего Толстому 24 февраля н. ст. 1899 года: «Есть один пункт, о котором и Гале628 и мне давно хотелось вам высказать свое впечатление в связи с содержанием этой повести; нас очень радует и трогает то, что вы так симпатично описываете и выставляете «политических» заключенных, потому что это привлекает к вам целый многочисленный и искренний разряд людей, но вместе с тем людей, заблуждающихся в своем понимании жизни. Вы так обстоятельно обнаруживаете ошибочность и ложность всего, что захвачено в вашем повествовании, что у нас с Галей явилось чувство, что было бы жаль, если и это «революционное» жизнепонимание не будет выставлено так, чтобы кроме того, что есть доброго и истинного в нем, перед читателем была обнаружена и обратная сторона медали, так, чтобы движение это, вследствие отсутствия его анализа, не слилось в сознании читателя с тем чисто христианским жизнепониманием, которым проникнуто освещение всех остальных описываемых явлений» (АТБ). О том же Чертков писал Толстому и 11 декабря н. ст. того же года. В ответ на первое письмо Толстой писал Черткову 20 февраля: «Ваше и Галино замечание, что к политическим должны быть выставлены свойственные действительности тени, показывает, как вы оба верно чувствуете. Я это самое думал и уже начал делать» (AЧ).
В пятой редакции, кроме политических, фигурирующих в окончательном тексте, упоминается еще «красивый Линдеман, про которого никак нельзя было понять, зачем он попал к революционерам, – такой он был легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекий человек». Сердечные взаимоотношения между политическими, мужчинами и женщинами, здесь изображены иначе, чем в окончательном тексте. Сюда же введен исключенный в следующей редакции эпизод встречи в Сибири Масловой с Бочковой, в котором Катюша проявляет к своему врагу, доведшему ее до каторги, заботу и сострадание (вариант № 110).
Очень существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущими является введение в нее эпизода казни Лозинского и Розовского. В основу его легло действительное событие, относящееся к 1880 году. Самые фамилии казненных, фигурирующих в этом эпизоде, также не вымышлены, а принадлежали реальным историческим лицам. Мелетий Платонович Лозинский, сын православного священника, отбывавший воинскую повинность в качестве военного писаря, был арестован в июле 1879 года за раздачу крестьянам прокламаций и затем при препровождении его в тюрьму, выхватив у конвойного солдата ружье, пытался бежать, но был задержан. Киевским военно-окружным судом 23 февраля 1880 года был приговорен к смертной казни через повешение и казнен в Киеве в марте того же года. Иосиф Исаакович Розовский, еврей, студент первого курса Киевского университета, был арестован в декабре 1879 года за распространение прокламаций партии «Народной воли» в связи с покушением на Александра II и зa обнаружение у него нескольких экземпляров программы той же партии и других компрометировавших его документов, а также двадцати шести зарядов для револьвера. Тем же судом приговорен 27 февраля 1880 года также к повешению и казнен одновременно с Лозинским. Сведения о пребывании обоих в Киевской тюрьме и о казни их Толстой почерпнул из воспоминаний какого-то ближе нам неизвестного лица, сидевшего в киевской тюрьме одновременно с Лозинским и Розовским и общавшегося там с ними до самого момента вывода их из тюрьмы на казнь. Эти воспоминания Толстой прочел в рукописи, переписанной рукой H. Н. Ге-младшего629 (хранится в АТБ, папка XXX). В них есть существенные неточности и ошибки; главная ошибка их в том, что они объединяют Лозинского и Розовского как участников общего дела, осужденных за нападение на воинский караул при попытке к бегству, тогда как оба они ничего общего друг с другом не имели, и судьба соединила их лишь на эшафоте. Пытался бежать и вырвал ружье из рук солдата один лишь Лозинский; самый суд над Лозинским и Розовским происходил, как сказано, в разные дни. Неточен автор воспоминаний и в определении возраста того и другого: оба они были старше года на два – на три по сравнению с теми цыфрами, которые указаны в воспоминаниях.
Рукопись, написанная H. Н. Ге-младшим, была переписана рукой переписчика А. П. Иванова и после этого непосредственно поступила в работу к Толстому. Эта работа свелась к приспособлению текста воспоминаний к общему плану повествования в романе. Тут же, в рукописи, переписанной А. П. Ивановым, Толстой стал делать исправления, сокращения, кое-где дополнения, в ряде случаев оставляя в неприкосновенности текст копии, сделанной Ивановым. Эта копия хранит в себе следы двукратных приступов Толстого к обработке эпизода. Первый, незаконченный приступ характеризуется текстом варианта № 112, в котором рассказ о Лозинском и Розовском должен был сообщаться Вильгельмсоном (в дальнейшем – Симонсоном). Рассказ здесь обрывается перед эпизодом казни и ограничивается лишь описанием обстановки, в которой Вильгельмсон проводил свое тюремное заключение. Этот рассказ, как явствует из сличения его текста с текстом переписанных рукой Н. Н. Ге-младшего воспоминаний, очень близок в подробностях к своему источнику. Толстой добавил лишь один эпизод – подробность относительно передачи Лихониным Вильгельмсону прокламаций, послуживших причиной ареста последнего, а также психологизировал чисто фактическое, описательное повествование своего источника.
Второй приступ, представленный текстом варианта № 113, представляет собой уже вполне законченный эпизод. На отдельном листе бумаги Толстой написал начало главы, не вытекающее из текста использованных им воспоминаний. В нем рассказывается о судьбе революционера Петлина, отправленного в Нерчинск, ранее сидевшего в киевской тюрьме вместе с Лозинским и Розовским и психически заболевшего под влиянием их казни. О Петлине в окончательной редакции «Воскресения» рассказывается в XVIII главе третьей части, но там он упоминается без всякой связи с казнью Лозинского и Розовского. Дальше Толстой пользуется продолжением текста воспоминаний по той же копии А. П. Иванова и, как и в первом приступе, путем исправлений, приспособляет его к своим художественным задачам. Рассказ ведется попрежнему от лица Вильгельмсона, но о казни, хотя и не непосредственно, знает Семенов (в дальнейшем Крыльцов). Семенов предлагает Вильгельмсону рассказать о казни в связи с тем влиянием, какое она имела на психическое состояние Петлина.
Несмотря на переработку, рассказ о Лозинском и Розовском здесь очень близок к тексту воспоминаний о них, сохраняя в неприкосновенности не только все факты, сообщенные в этих воспоминаниях (кроме подробностей при упоминании о том, как умирали казненные), но и многие подлинные места источника. Отступление от него – лишь чисто формального характера: рассказ, который слушается Нехлюдовым и группой арестантов политических, изредка прерывается вопросами слушателей и ремарками автора.
Такова первая редакция эпизода, как он разработан в пятой редакции романа. Вторая редакция эпизода, представленная текстом варианта № 140 и являющаяся результатом двукратной авторской переработки, читается в следующей – шестой редакции «Воскресения». Рассказ тут ведется от лица автора, сообщающего сведения о Лозинском и Розовском со слов Крыльцова (ранее называвшегося Семеновым), характеристика и революционная биография которого предшествует рассказу. Самый рассказ, в основном сохраняя близость к своему источнику – тексту воспоминаний, в подробностях однако отступает от него. Так, о Лозинском здесь сказано, что он был поляк. В тексте же воспоминаний о национальности Лозинского, сына православного священника и семинариста по образованию, нет никаких указаний; нет в них и описания его внешности, тогда как у Толстого говорится о его красоте и внешней привлекательности; упоминается его белая крепкая шея, видимо по ассоциации с веревкой, которая вскоре затянет ее. Скупее обрисован здесь Розовский. К тому, что сказано о нем в источнике, Толстым добавлено, что он был черноватенький и что голос у него был тонкий, с еврейским акцентом.
В тексте воспоминаний сказано, что одновременно с Лозинским и Розовским был приговорен к повешению еще один заключенный, «видный деятель террористической партии», который избежал смерти тем, что предал своих товарищей по партии.630 У Толстого во второй редакции эпизода (в шестой редакции романа) идет речь о том, что этот заключенный («бывший студент», человек странный, «говоривший всегда какими-то загадочными выражениями») подговорил Лозинского и Розовского напасть на сопровождавший всех троих конвойный караул, за что Лозинский и Розовский были приговорены к смертной казни, а «бывший студент» освобожден после того, как выдал своих товарищей. Краткое упоминание автора воспоминаний о его разговоре с тюремным сторожем по поводу предстоящей казни здесь у Толстого разрослось в целый диалог между ним и Крыльцовым, в который – одним вопросом – вмешивается и Розовский. Подробности смерти повешенных распространены по сравнению со скупыми указаниями об этом в источнике. В заключение рассказа говорится не о том, что повар – свидетель казни утопился, не выдержав пережитых им впечатлений, как в источнике и в первой редакции эпизода у Толстого, a о том, что сторож, видевший, как вешали, и сообщивший об этом Крыльцову, сошел с ума. Во второй редакции эпизода встречается еще ряд второстепенных отличий от источника, в
