как же?
Федя (молчит и потом).
Ах, господин следователь, как вам не стыдно. Ну, что вы лезете в чужую жизнь? Рады, что имеете власть и, чтоб показать ее, мучаете не физически, а нравственно людей, которые в тысячи раз лучше вас.
Судебный следователь.
Прошу вас…
Федя.
Нечего просить. Я скажу всё, что думаю. (Письмоводителю.) А вы пишите. По крайней мере, в первый раз будут в протоколе разумные человеческие речи. (Возвышает голос.) Живут три человека: я, он, она. Между ними сложные отношения, борьба добра со злом, такая духовная борьба, о которой вы понятия не имеете. Борьба эта кончается известным положением, которое всё развязывает. Все успокоены. Они счастливы — любят память обо мне. Я в своем падении счастлив тем, что я сделал, что должно, что я, негодный, ушел из жизни, чтобы не мешать тем, кто полон жизни и хороши. И мы все живем. Вдруг является негодяй, шантажист, который требует от меня участия в шантаже. Я прогоняю его. Он идет к вам, к борцу за правосудие, к охранителю нравственности. И вы, получая 20 числа по двугривенному за пакость, надеваете мундир и с легким духом куражитесь над ними, над людьми, которых вы мизинца не стоите, которые вас к себе в переднюю не пустят. Но вы добрались и рады…
Судебный следователь.
Я вас выведу.
Федя.
Я не боюсь никого, потому что я труп и со мной ничего не сделаете; нет того положения, которое было бы хуже моего. Ну и ведите.
Каренин.
Мы можем уйти?
Судебный следователь.
Федя.
И как бы смешны вы были, если бы не были так гадки.
Судебный следователь.
Уведите его. Я арестую вас.
Федя (к Каренину и Лизе).
Так простите.
Каренин (подходит и подает руку).
Лиза проходит, Федя низко кланяется.
Занавес .
КАРТИНА 2-я
Коридор в здании окружного суда. На заднем плане стеклянная дверь, у которой стоит курьер. Правее другая дверь, в которую вводят подсудимых. К первой двери подходит Иван Петрович, оборванный, хочет пройти.
ЯВЛЕНИЕ I
Курьер и Иван Петрович.
Иван Петрович.
Отчего нельзя? Закон гласит: заседания публичны.
Раздаются аплодисменты.
А вот нельзя, да и всё. Не велено.
Иван Петрович.
Невежа. Не знаешь, с кем говоришь.
Выходит молодой адвокат во фраке.
ЯВЛЕНИЕ II
Что вы, по делу?
Иван Петрович.
Нет, я публика. А вот невежда, цербер. Не пускает.
Да ведь здесь не для публики?
Иван Петрович.
Знаю. Там не пускают. Меня-то можно пустить.
Погодите, перерыв будет сейчас. (Хочет уходить, встречает князя Абрезкова.)
ЯВЛЕНИЕ III
Те же и князь Абрезков.
Князь Абрезков.
Позвольте узнать, в каком положении дело?
Речи адвокатов. Петрушин говорит.
Князь Абрезков.
Что же, как подсудимые несут свое положение?
С большим достоинством, особенно Каренин и Лизавета Андреевна. Не их судят, а они судят общество. Это чувствуется. На эту тему и говорит Петрушин.
Князь Абрезков.
Ну, а Протасов?
Ужасно взволнован. Весь трясется как-то. Ну, это понятно по его жизни. Но как-то особенно раздражен: перебивал несколько раз и прокурора и адвоката. В како[м-то] особенном возбуждении.
Князь Абрезков.
Трудно сказать. Состав присяжных смешанный. Во всяком случае предумышленности не призна̀ют, но все-таки…
Выходит господин, князь Абрезков двигается к двери.
Вы хотите пройти?
Князь Абрезков.
Да, хотел бы.
Вы князь Абрезков?
Князь Абрезков.
Я.
Пропустите. Тут сейчас налево стул свободный. (Пропускает князя Абрезкова.)
Дверь отворяется и виден говорящий адвокат.
ЯВЛЕНИЕ IV
Курьер, молодой адвокат и Иван Петрович.
Иван Петрович.
Аристократы! Я аристократ духа. А это выше.
Ну, уж извините. (Проходит.)
ЯВЛЕНИЕ V
Курьер, Иван Петрович и Петушков поспешно идет.
Петушков.
А, здравствуй, Иван Петрович. Что дело?
Иван Петрович.
Да еще речи адвокатов. Да вот не пускают.
А вы не шумите тут. Тут не кабак.
Опять аплодисменты, отворяются двери, выходят адвокаты, зрители: мужчины и дамы.
ЯВЛЕНИЕ VI
Дама.
Прекрасно. Прямо до слез довел.
Лучше всякого романа. Только непонятно, как она могла так любить его. Ужасная фигура.
ЯВЛЕНИЕ VII
Те же. Отворяется другая дверь, выходят подсудимые, сначала Лиза и Каренин, и проходят по коридору, за ними Федя, один.
Те же и Петрушин, адвокат, толстый, румяный, оживленный подходит.
Дама.
Тише. Вот он. Посмотрите, как он взволнован.
Федя (подходит к Ивану Петровичу).
Принес?
Иван Петрович.
Вот он. (Подает что-то.)
Федя (прячет в карман и хочет итти; видит Петушкова).
Глупо, пошло. Скучно. Скучно. Бессмысленно. (Хочет уходить.)
ЯВЛЕНИЕ VIII
Петрушин.
Ну, батюшка, дела наши хороши, только вы в последней речи не напортите мне.
Федя.
Да я не буду говорить. Что им говорить? Я не буду.
Петрушин.
Нет, сказать надо. Да вы не тревожьтесь. Теперь уж всё дело в шляпе. Вы только скажите то, что вы мне говорили, что если вас судят, так только за то, что вы не совершили самоубийства, то есть того, что считается преступлением по закону и гражданскому и церковному.
Федя.
Я ничего не скажу.
Петрушин.
Отчего?
Федя.
Не хочу и не скажу. Вы только мне скажите: в худшем случае что может быть?
Петрушин.
Я уже говорил вам: в худшем случае ссылка в Сибирь.
Федя.
Петрушин.
И вас и вашей жены.
Федя.
А в лучшем?
Петрушин.
Церковное покаяние и, разумеется, расторжение второго брака.
Федя.
То есть они опять меня свяжут с ней, то есть ее со мной?
Петрушин.
Да, уж это как должно быть. Да вы не волнуйтесь. И, пожалуйста, скажите, как я вам говорю. И только. Главное, ничего лишнего. Ну, впрочем… (Замечая, что их окружили и слушают.) Я устал, пойду посижу, и вы отдохните, пока присяжные совещаются. Главное, не робеть.
Федя.
И другого не может быть решения?
Петрушин (уходя).
Никакого другого.
ЯВЛЕНИЕ IX
Те же, кроме Петрушина, и судейский.
Судейский.
Проходите, проходите, нечего в коридоре стоять.
Федя.
Сейчас. (Вынимает пистолет и стреляет себе в сердце. Падает. Все бросаются к нему.) Ничего, кажется, хорошо. Лизу…
ЯВЛЕНИЕ X
Выбегают из всех дверей зрители, судьи, подсудимые, свидетели. Впереди всех Лиза. Сзади Маша и Каренин и Иван Петрович, князь Абрезков.
Лиза.
Что ты сделал, Федя? Зачем?
Федя.
Прости меня, что не мог… иначе распутать тебя… Не для тебя… мне этак лучше. Ведь я уж давно… готов…
Лиза.
Ты будешь жив.
Доктор нагибается. Слушает.
Федя.
Я без доктора знаю… Виктòр, прощай. А, Маша, опоздала… (Плачет.) Как хорошо… Как хорошо… (Кончается.)
РАЗРУШЕНИЕ АДА И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЕГО
I
Это было в то время, когда Христос открывал людям свое учение.
Учение это было так ясно, и следование ему было так легко и так очевидно избавляло людей от зла, что нельзя было не принять его, и ничто не могло удержать его распространения по всему свету. И Вельзевул, отец и повелитель всех дьяволов, был встревожен. Он ясно видел, что власть его над людьми кончится навсегда, если только Христос не отречется от своей проповеди. Он был встревожен, но не унывал и подстрекал покорных ему фарисеев и книжников как можно сильнее оскорблять и мучать Христа, а ученикам Христа советовал бежать и оставить его одного. Он надеялся, что приговор к позорной казни, поругания, оставление его всеми учениками и, наконец, самые страдания и казнь сделают то, что Христос в последнюю минуту отречется от своего учения. А отречение уничтожит всю силу учения.
Дело решалось на кресте. И когда Христос возгласил: «Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил», — Вельзевул возликовал. Он схватил приготовленные для Христа оковы и, надев их себе на ноги, прилаживал так, чтобы они не могли быть расторгнуты, когда будут надеты на Христа.
Но вдруг послышались с креста слова: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают», и вслед за тем Христос возгласил: «свершилось!» и испустил дух.
Вельзевул понял, что всё для него пропало. Он хотел снять с своих ног оковы и бежать, но не мог двинуться с места. Оковы скипелись на нем и держали его ноги. Он хотел подняться на крыльях, но не мог расправить их. И Вельзевул видел, как Христос в светлом сиянии остановился во вратах ада, видел, как грешники от Адама и до Иуды вышли из ада, видел, как разбежались все дьяволы, видел, как самые стены ада беззвучно распались на все четыре стороны. Он не мог более переносить этого и, пронзительно завизжав, провалился сквозь треснувший пол ада в преисподнюю.
II
Прошло 100 лет, 200, 300 лет.
Вельзевул не считал времени. Он лежал неподвижно в черном мраке и мертвой тишине и старался не думать о том, что было, и все-таки думал и бессильно ненавидел виновника своей погибели.
Но вдруг, — он не помнил и не знал, сколько сот лет прошло с тех пор, — он услыхал над собой звуки, похожие на топот ног, стоны, крики, скрежет зубовный.
Вельзевул приподнял голову и стал прислушиваться.
То, чтобы ад мог восстановиться после победы Христа, Вельзевул не мог верить, а между тем топот, стоны, крики и скрежет зубов становились всё яснее и яснее.
Вельзевул поднял туловище, подобрал под себя мохнатые, с отросшими копытами ноги (оковы, к удивлению его, сами соскочили с них) и, затрепав свободно раскрывшимися крыльями, засвистал тем призывным свистом, которым он в прежние времена призывал к себе своих слуг и помощников.
Не успел он перевести дыхание, как над головой его разверзлось отверстие, блеснул красный огонь, и толпа дьяволов, давя друг друга, высыпалась из отверстия в преисподнюю и, как вороны вокруг падали, расселись кругом Вельзевула.
Дьяволы были большие и маленькие, и толстые и худые, и с длинными и короткими хвостами, и с острыми, прямыми и кривыми рогами.
Один из дьяволов, в накинутой на плечи пелеринке, весь голый и глянцовито черный, с круглым безбородым, безусым лицом и огромным отвисшим животом, сидел на корточках перед самым лицом Вельзевула и, то закатывая, то опять выкатывая свои огненные глаза, не переставая улыбался, равномерно из стороны в сторону помахивая длинным, тонким хвостом.
III
— Что значит этот шум? — сказал Вельзевул, указывая наверх. — Что там?
— Всё то же, что было всегда, — отвечал глянцовитый дьявол в пелеринке.
— Да разве есть грешники? — спросил Вельзевул.
— Много, — отвечал глянцовитый.
— А как же учение того, кого я не хочу называть? — спросил Вельзевул.
Дьявол в пелеринке оскалился так, что открылись его острые зубы, и между всеми дьяволами послышался сдержанный хохот.
— Учение это не мешает нам. Они не верят в него, — сказал дьявол в пелеринке.
— Да ведь учение это явно спасает их от нас, и он засвидетельствовал его своею смертью, — сказал Вельзевул.
— Я переделал его, — сказал дьявол в пелеринке, быстро трепля хвостом по полу.
— Как переделал?
— Так переделал, что люди верят не в его ученье, а в мое, которое они называют его именем.
— Как ты сделал это? — спросил Вельзевул.
— Сделалось это само собой. Я только помогал.
— Расскажи коротко, — сказал Вельзевул.
Дьявол в пелеринке, опустив голову, помолчал, как бы соображая, не торопясь, а потом начал рассказывать:
— Когда случилось то страшное дело, что ад был разрушен и отец и повелитель наш удалился от нас, — сказал он, — я пошел в те места, где проповедовалось то
