Саша (напевает).
Анна Павловна.
Что же Лиза? Придет она?
Саша.
Кажется, придет.
Анна Павловна.
Куда же она ездила?
Саша.
Не знаю, мама.
Анна Павловна.
Какие-то секреты.
Саша.
Что же делать, если и есть, так не мои секреты. (Напевая, уходит.)
Няня (с чайником).
Можно у вас водицы?
Анна Павловна.
Берите. Что же Митя?
Няня.
Беспокоен. Нет хуже, как сама кормит.
Анна Павловна.
Да, кажется, успокоилась?
Няня.
Хорошо спокойствие. Смотреть тошно.
Саша (входит).
Лиза сейчас придет.
Анна Павловна.
Удивительно, как это она не может успокоиться.
Саша (горячась).
Нет, вы, мама, удивительны. Оставить мужа, отца своего ребенка, и вы хотите, чтобы она была спокойна.
Анна Павловна.
Не спокойна, а что сделано, то сделано. А если я, мать, не только допустила, но радуюсь тому, что моя дочь бросает мужа, значит стоит он того. Надо радоваться, а не печалиться, что можешь освободиться от такого золота.
Саша.
Мама. Зачем вы говорите так? Ведь вы знаете, что это неправда. Он не дурной, а напротив, удивительный, удивительный человек, несмотря на его слабости…
Анна Павловна.
Ну, именно удивительный человек. Как только деньги в руках, свои ли, чужие ли…
Саша.
Мама. Он никогда чужих не брал.
Анна Павловна.
Всё равно — женины.
Саша.
Да ведь он же отдал всё свое состояние жене.
Анна Павловна.
Еще бы не отдать, когда он знает, что он всё промотает.
Саша.
Промотает ли, не промотает, я только знаю, что нельзя разлучаться с мужем, особенно с таким, как Федя.
Анна Павловна.
По-твоему надо ждать, пока он всё промотает и приведет в дом своих цыганок-любовниц.
Саша.
Нету у него любовниц.
Анна Павловна.
Вот то и беда, что он всех вас чем-то обворожил. Только не меня, нет, шалишь. Я его вижу, и он знает это. На месте Лизы я бы не теперь, а уж год тому назад бросила его.
Саша.
Как вы это говорите легко.
Анна Павловна.
Нет, не легко. Мне, матери, видеть дочь разведенной — не легко. Поверь, что очень не легко. Но всё лучше, чем загубить молодую жизнь. Нет, я бога благодарю, что она теперь решилась, что всё кончено.
Саша.
Анна Павловна.
Надеюсь, что да. Только бы он дал развод.
Саша.
Что же будет хорошего?
Анна Павловна.
Будет то, что она молода и еще может быть счастлива.
Саша.
Ах, мама, это ужасно, что вы говорите; не может Лиза полюбить другого.
Анна Павловна.
Отчего же не может? если она будет свободна. Найдется много людей, в тысячу раз лучше вашего Феди,280 и будут счастливы жениться на Лизе.
Саша.
Мама, это нехорошо. Вы ведь, я знаю, думаете про Виктора Каренина.
Анна Павловна.
Разумеется. Отчего же не думать про него? Он любит ее 10 лет, и она любит его.
Саша.
Любит, да не так, как мужа. Это дружба с детства.
Анна Павловна.
Знаем мы эту дружбу, только бы не было препятствий.
Входит горничная.
Анна Павловна.
Что вы?
Барыня посылали дворника с запиской к Виктору Михайловичу.
Анна Павловна.
Какая барыня?
Лизавета Александровна, барыня.
Анна Павловна.
Ну так что ж?
Виктор Михайлович приказали сказать, что сейчас сами будут.
Анна Павловна (удивленно).
Только что о нем говорили. Не понимаю только, зачем? [(Саше.)] Ты не знаешь?
Саша.
Может быть, и знаю, а, может быть, не знаю.
Анна Павловна.
Всё секреты. А самовар подогреть надо. Возьми, Дуняша.
Горничная берет самовар и уходит.
Анна Павловна (к Саше, которая встала и хочет итти).
Вышло, как я говорила. Сейчас же и послала за ним.
Саша.
Послала, может быть, совсем не затем.
Анна Павловна.
Да, но почему же именно его ей нужно? Ну, посмотрим.
Саша.
Теперь, в эту минуту Каренин для нее всё равно, что Трифоновна.
Анна Павловна.
А вот увидишь. Ведь я ее знаю. Она зовет его, ищет утешения.
Саша.
Ах, мама, как вы мало ее знаете, [что] можете думать…
Анна Павловна.
Да вот увидишь. И я очень, очень рада.
Саша напевает и уходит.
Анна Павловна (одна, покачивает головой и бормочет).
И прекрасно. И пускай… И прекрасно, и пускай… Да…
Горничная (входит).
Виктор Михайлович приехали.
Анна Павловна.
Ну что же, проси, да скажи барыне.
Горничная проходит во внутреннюю дверь.
Анна Павловна, Виктор Каренин, потом Лиза и Саша.
В. Каренин (входит, здоровается с Анной Павловной застенчиво, робко).
Лиза, Лизавета Александровна прислала мне записку, чтобы я приехал… Я, разумеется…
Анна Павловна.
Она у себя в комнате, или у маленького, не знаю. Сейчас придет. (Грустно.) Да, да, тяжелое время. Вы ведь всё знаете.
Каренин.
Знаю. Лиза мне говорила. Но неужели это решено бесповоротно.
Анна Павловна.
Надеюсь. Она поплакала. Но теперь, кажется, начинает успокаиваться.
Каренин.
Все-таки это ужасно тяжело.
Анна Павловна.
Разумеется, тяжело и очень тяжело. Но что же делать? Ведь еще прежде было решено, и он сам клялся, что если с ним случится опять такое же, то он не вернется и даст полную свободу жене.
Каренин.
Ну и что же?
Анна Павловна.
И он понял, что после этой последней эскапады ему уже самому совестно вернуться.
Каренин.
Разве он решил это?
Анна Павловна.
И он и она. Это сделалось само собой. Их брак был ведь уже давно несчастный и всё держалось на ниточке.
Молчание.
Каренин.
Да, но Лизавета Александровна так любила его…
Анна Павловна.
Ах, ее любовь подверглась таким испытаниям, что едва ли от нее остается что-нибудь. Тут и пьянство, и обманы, и неверности. Разве можно любить такого мужа?
Каренин.
Для любви всё можно.
Анна Павловна.
Вы говорите — любить; но как же любить такого человека — тряпку, на которого ни в чем нельзя положиться. Ведь теперь что было (оглядывается на дверь и торопится рассказать). Дела расстроены, всё заложено, — платить нечем. Наконец, дядя присылает 2000, внести проценты. Он едет с этими деньгами, пропадает. Жена сидит с больным ребенком, ждет и, наконец, получается записка прислать ему белье и вещи…
Каренин.
Да, да, я знаю.
Входят Саша и Лиза.
Анна Павловна.
Ну вот, Виктор Михайлович явился на твой зов.
Каренин.
Да, меня немного задержали. (Здоровается с сестрами.)
Лиза.
Благодарствуйте. У меня до вас дело — большая просьба. И мне не к кому обратиться, как к вам.
Каренин.
Всё, что могу.
Лиза.
Вы ведь всё знаете…
Каренин.
Да, я знаю.
Анна Павловна.
Так я вас оставлю.
Уходит с Сашей.
Лиза.
Да, он написал мне письмо, что считает всё конченным. Я (удерживает слезы) так была оскорблена, так… ну, одним словом, я согласилась разорвать. И ответила ему, что принимаю его отказ.
Каренин.
281Но потом?..
Лиза.
Потом? потом почувствовала, что это дурно с моей стороны, что я не могу. Всё лучше, чем расстаться с ним. Ну, одним словом, отдайте ему это письмо. Пожалуйста, Виктòр… найдите его и отдайте ему это письмо, и скажите… и привезите его.
Каренин.
Сделаю всё, что могу.
Лиза.
Скажите, что я прошу его всё забыть, всё забыть и вернуться. И я просила вас потому, что знаю, что вы любите его.
Каренин.
Разумеется, люблю. Но где он?
Лиза.
Я вам всё скажу. Я нынче ездила к Афремову узнать, где он. Мне сказали, что он у этих… цыган. Всё этот ужасный Афремов. Я знаю его. Ему не нужно этого. Это только, чтобы забыться. И я не могу это думать. Это так ужасно. (Плачет.) Поезжайте, Виктор, пожалуйста. Привезите, скажите, что всё забыто, только бы он приехал.
Анна Павловна (входит раньше и слышит).
Это безумие. Это значит опять сначала.
Саша.
Мама. Да дайте же Лизе говорить.
Анна Павловна.
Вы все рады опять.
Лиза.
Скажите ему, чтобы он вернулся, что ничего не было, что всё забыто. Сделайте это из любви к нему и дружбы к нам.
Анна Павловна.
Лиза! Что ты делаешь!
Лиза.
Мама, оставьте.
Анна Павловна.
Это значит всё сначала. Опять связать себя с этим ужасным человеком.
Лиза (к Каренину).
Прощайте и поезжайте.
Каренин.
Сделаю, что могу, и если успею, то нынче же приеду с ним.
Анна Павловна.
Он наверное пьян, а я пьяных боюсь. Я уеду.
Каренин выжидает, потом кланяется и уходит.
Анна Павловна.
Опять пустить к себе в дом эту гадину.282
Лиза.
Мама, я прошу вас не говорить так про моего мужа.
Анна Павловна.
Он был муж.
Лиза.
Нет, он теперь мой муж.
Анна Павловна.
Мот, пьяница, развратник, и ты не можешь с ним расстаться.
Лиза.
За что вы меня мучаете, мне и так тяжело, а вы точно нарочно хотите…
Анна Павловна.
Я мучаю, так я уеду. Не могу я видеть этого.
Лиза молчит.
Анна Павловна.
Я вижу, что вы это хотите, что я вам мешаю. Не могу я жить. Ничего в вас не понимаю. Всё это по-новому. То развелась, решила, потом вдруг выписываешь человека, который в тебя влюблен.
Лиза.
Ничего этого нет…
Aнна Павловна.
Каренин делал предложение, и посылаешь его за мужем. Что это, чтобы возбудить ревность?
Лиза.
Мама! это ужасно, что вы говорите. Оставьте меня.
Анна Павловна.
Так мать выгони из дома, а развратного мужа пусти. Да я не стану ждать. И прощайте, и бог с вами, как хотите, так и делайте. (Уходит, хлопая дверью.)
Лиза (падает на стул).
Этого недоставало.
Саша.
Ничего. Всё будет хорошо. Мама мы успокоим.
Анна Павловна (молча проходит).
Дуняша, мой чемодан!
Саша.
Мама! Вы послушайте. (Уходит за ней и подмигивает сестре.)
Занавес .
ПОСЛЕ БАЛА
№ 1 (рук. № 1).
(Рассказ)
— Вот вы говорите, что надо самому понять, что хорошо, что дурно. А как понять это мальчику, когда он видит вокруг себя дурное, а люди всё это дурное считают хорошим. Я про себя скажу. — Так заговорил почтенный Иван Васильич после разговора, шедшего между молодежью о том, чем должно руководствоваться для определения нравственного и безнравственного. Никто, собственно, не говорил, что надо самому понять, что нравственно и что безнравственно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора, мысли, и по случаю этих мыслей рассказывать целые эпизоды из своей длинной, интересной жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, и увлекал рассказом тем более, что рассказывал очень искренно [и] очевидно правдиво. Так он сделал и теперь. — Да, вот и разберитесь, что хорошо, что дурно, когда вам 20 лет да еще вы влюблены.
— Это вы, Иван Васильевич, были влюблены? — спросила у него бойкая, хорошенькая приятельница его дочери.
— Да еще как, — самодовольно улыбаясь под седыми усами, сказал Иван Васильевич. — Был я студентом. Обыкновенно на провинциальные университеты смотрят свысока, а по-моему провинциальные университеты лучше столичных. И тебе советую отдать сыновей куда-нибудь в Харьков, Казань, Киев, а не в Москву. Не знаю, как теперь, а в мое время никаких у нас в университете идей и тем паче политических теорий и демонстраций не было. Были хорошие профессора, и были студенты, которые сильно любили науку и учились под руководством старших, как и свойственно юношам от 16 до 20—25 лет, и были студенты, к которым я принадлежал, которые учились только настолько, чтобы переходить с курса на курс, и занимались тем, чтобы шалить, петь, играть, иногда выпить, а главное влюбляться. И я, право, благодарен за эту судьбу: за то, что я был в провинциальном университете и принадлежал к этому роду юношей, а не был занят, как теперь ваша молодежь, — простите, — невежественная, самоуверенная, заучившая одну какую-нибудь последнюю теорию по книжке и воображающая,283 что она всё знает и что ей надо не учиться, а учить. Я благодарен за то, что смолоду был молод, а стал думать об общих вопросах жизни тогда, когда ум окреп, и я узнал жизнь. Ну да не в том дело. Был я из веселых молодых студентов и богатеньких.
