два различных характерных типа рабов: одни — железнодорожные грузчики, другие — женщины на ткацкой фабрике.> Если грузчики под угрозой лишения заработка покоряются требованиям надсмотрщиков, отрывающих их от обеда, сна, заставляющих перекатывать вагоны и делать всё то, что понадобится или захочется распорядителям, то разве это не полное рабство, хотя закон и не признает их рабами? И если на шелковой фабрике все женщины находятся в такой полной зависимости от хозяина, директора, смотрителя работ, что самая редкая из них может сохранить свою честь под давлением угрозы лишения заработка и приманкой увеличения его, то [разве] это не такие же невольницы, какими были крепостные?
Разве не такие же рабы лакеи, повара, горничные, переносящие всякие капризы, ругательства, иногда побои и исполняющие непосильные работы, только бы не потерять место. <Рабство состоит в том, что всякий рабочий, продавший свой труд, отдается весь во власть хозяев, которым он продается.>
Различие от прежнего рабства только то, что, во 1-х, теперешний раб может (и то не всегда, а при весьма затруднительных условиях) перейти от одного рабовладельца к другому, вроде того, как это делалось за 50 лет тому назад в Юрьев день, и, во 2-х, то, что раб не числится по закону принадлежащим рабовладельцу, хотя в действительности он вполне, иногда больше, чем прежде, принадлежит ему.
* № 5 (рук. № 8).
<Нежные, либеральные люди, особенно склонные к тому, чтобы не видеть этого общего рабства рабочего сословия, обыкновенно источник всего зла видят в неорганизованности труда, в жестокости капиталистов, заводчиков, фабрикантов, в синдикатах и т. п., а между тем, стоит только не закрывать глаза на то, что есть, чтобы видеть, что источник зла есть рабство, которое проявляется не в одних фабриках и заводах, а во всей жизни нашего общества, и что если видеть источник зла в отношении господ к народу, то виноваты все нерабочие люди: чиновники, ученые, художники, фабриканты, так же как капиталисты.>
№ 6 (рук. № 45).
Рабство нашего времени находится теперь в таком же периоде, в каком было рабство в Европе в XVII столетии, у нас в XVIII.
Положение крепостных в Европе в 18-м столетии представлялось людям того времени не рабством, а только естественным и неизбежным устройством жизни. Точно так же и по отношению к невольничеству: нужны были руки <в Америку> на плантации в колониях, и из Африки привозили для этого негров, и это казалось не рабством, а средством обработки сахарных плантаций. <Это был тот период рабства, во время которого оно не сознается.>
Рабство было, но не сознавалось как нечто установленное, а признавалось экономической формой жизни, без которой нельзя было быть и об изменении которой никто поэтому и не думал. Только к концу 18-го столетия люди Европы понемногу стали понимать, что положение рабочих не хорошо, не согласно с их мировоззрением, и началась работа, которая кончилась освобождением крепостных, в Европе раньше, у нас позже. Но уничтожение крепостничества и невольничества было уничтожением одной из форм рабства, заменившегося денежным рабством. Вот такое же, еще не вполне сознаваемое нашим обществом рабство существует среди нас теперь. До первой четверти нынешнего XIX столетия никому в голову не приходило, чтобы то положение, в котором находились рабочие в Европе, было рабство, и чтобы надо было изменить это, казавшееся естественным экономическое положение. Рабство было только в России и невольничество в Америке. И это осуждалось, положение же европейских рабочих считалось вполне нормальным. Но в середине столетия, в особенности после освобождения рабов в России и Америке, стали чаще и чаще слышаться голоса, признававшие положение рабочих неестественным, несправедливым и подлежащим изменению. И теперь, как я думаю, положение рабочих нашего времени начинает представляться уже большинству людей таким же неестественным и подлежащим изменению, каким представлялось старое рабство в конце XVIII столетия.
Теперь уже ясно видно всем людям, не одуренным научными теориями, что существующий порядок вещей не есть нечто неизбежное, стихийное, неизменное и что бедствия рабочих происходят не от какого-либо сложного социологического закона, а от самой простой, знакомой нам причины — от того, что мы владеем рабами и не хотим отказаться от выгоды своего положения.
№ 7 (рук. № 86).
Карл Маркс пишет 50 лет тому назад: «Mit der Entwicklung der kapitalistischen Production während der Manufakturperiode hatte die öffentliche Meinung von Europa den letzten Rest von Schamgefühl und Gewissen eingebüsst. Die Nationen renommierten zynisch mit jeder Infamie, die ein Mittel zu Kapitalakkumulation». («С развитием капиталистического производства во время промышленного периода общественное мнение Европы потеряло последний остаток стыда и совести. Нации стали цинически хвалиться всякою мерзостью, которая была средством для капиталистического накопления».) Капиталистическое же накопление было не что иное, как всё более и более утверждающееся рабство. Так это было 50 лет тому назад. Полстолетия жизни среди всё растущей безумной жестокости и роскоши рабовладельцев и приниженности и озлобленности рабов довело наше общество до последней степени развращения и отупения.
К ГЛАВЕ X.
* № 8 (рук. № 28).
Собственность есть в самом общем определении: известное отношение людей к предметам, т. е. произведениям человеческого труда — такое отношение, при котором всеми людьми или людьми одного и того же общества признается за каким-нибудь одним лицом или некоторыми лицами право пользования на произведенные предметы. Таково право собственности без ограждения его. Если один человек вспахал землю, посеял на ней зерно и собрал урожай и никто из сограждан его не пользовался прежде этой землей и не нуждается в ней, то урожай этого человека признается его собственностью, точно то же по отношению человека, который сделает сети и наловит рыбы, или срубит лес и построит дом, или выкопает золото или брилианты. Все предметы эти будут, до тех пор пока другие не предъявляют на эти предметы своих прав, собственностью того, кто произвел их или обменял на другие предметы прямой меной или посредством денег, и не будут нуждаться в ограждении. Но как только другие люди предъявят свои права к этим предметам, свое участие в производстве их, так предметы эти уже перестают быть свободной собственностью, и принадлежность их тому или другому лицу уже не считается несомненной, а подлежит разбирательству и решению общества или его представителей. Урожай принадлежал тому, кто произвел его, только до тех пор, пока никто не заявляет того, что он нуждался в земле, на которой он был произведен, и содействовал его произведению; но если эта земля была нужна другим для посева, сенокоса, пастьбища, и они помогали посевщику и заявляют об этом, так урожай уже не может весь принадлежать сеявшему, и если в обществе есть суд, суд этот должен решить, какая доля принадлежит ответчику и какая истцам. Точно то же с рыбной ловлей и с лесом. Нет того производства, которое не нуждалось бы в пользовании общественным достоянием и в участии других людей, и как только общество или люди этого общества предъявляют свои права, так собственность уже перестает быть безусловною. Такова настоящая свободная собственность, и такая собственность не есть фикция, а есть очень определенное и распространенное явление, без которого не могло жить человечество. Право собственности всех тех людей, которые живут в равных условиях, всегда признается ими между собой и не нуждается в ограждении насилием. Земледельцы признают без ограждения насилием друг за другом право собственности на свои дома, поля, огороды, домашних животных и не покушаются на собственность один другого.
Люди не могли бы общаться между собой, если бы среди них не было сознания справедливости принадлежности предметов, с одной стороны, выработанных самими людьми, с другой стороны, необходимых для их существования. Ни одному нормальному человеку нашего мира не придет в голову отнять у другого выкормленную им скотину или у небогатого человека его пищу или одежду. Отнимут это у него только два сорта людей: разбойники, которых не удерживает законное ограждение, и те самые люди, которые ограждают насилием собственность. Они, во имя этой ограждаемой собственности, отнимут у человека произведенное им и у бедного его последний кусок хлеба и последнюю одежду. Такова естественная, настоящая собственность, и такая собственность не может быть причиною рабства.
Причина рабства лежит не в собственности, а в ограждении насилием того, что считается собственностью. Считается же собственностью в нашем мире не то, что есть такое произведение труда, в котором другие не имеют никакого участия, и не то, что необходимо для существования человека, а то, что в данный момент признается собственностью известных лиц и всякое покушение на что наказывается насилием, лишением свободы, побоями, казнями.
Правительства охраняют не собственность, a status quo общественного устройства. Начали же охранять это status quo правительства с древнейших времен, тогда, когда этот status quo был очевидной несправедливостью, возникшей из завоеваний, и потому эта несправедливость в продолжение веков не только не уменьшалась, но значительно увеличилась. Сначала правительства ограждали status quo, при котором одни люди владели другими, потом то, что одни владели всеми землями, потом — что те, которые успели завладеть капиталами, благодаря основным незаконностям, захватили все орудия труда и все средства существования народа, и правительство продолжает ограждать собственность.
<Причина основная есть законодательство, ограждающее несправедливость «священного права собственности».>
Все правительства ограждают священные права собственности. Но если есть какая-либо собственность и какая-либо собственность может называться священной, то это собственность своей жизни, своего труда. Какую же собственность ограждают все правительства, называя ее священной? Собственность, которую охраняют правительства, не есть собственность жизни, собственность труда, т. е. то, что никто не может отнять у другого человека — его жизни и его труда. Напротив, все правительства сохраняют награбленные произведения чужих жизней и чужого труда. Человек, грабящий труд рабочих, отдающий им 1/3, а 2/3 берущий себе, будет пользоваться помощью правительства, его насилием, для того, чтобы заставить рабочего продолжать отдавать свой труд неработающему, и не примет просьбы рабочего о том, чтобы поддержать его требования о возвращении ему хотя 1/100 отнятого у него же. Купец за бесценок скупил хлеб у крестьян, и правительство помогает ему взыскивать долг с раззоренного им мужика, если же голодный мужик похитит пуд муки, его сажают в тюрьму. Землевладелец обманул крестьян в пору нужды — требования податей и нанял за бесценок на свою работу. Если крестьянин не исполнит работы, правительство отнимает у крестьянина последнее. Если же крестьянин пустил лошадь, на которой он работал, в луга, его сажают в тюрьму. Существующий порядок с своими землями, отнятыми у рабочих и во власти дармоедов, с своими орудиями производства и огромными капиталами и товарами в одних руках, с своими
