И жену? О, и жену. И детей? И детей. Слова эти очень хороши, это правда, но Тургенев забыл сказать, что этими словами не ограничивается Дункан, а говорит еще тут же целый длинный, фальшивый, напыщенный монолог. Тургенев не видит, что он кривит душой, так как ему нужно не только не разойтись с общим мнением, но уже с своим мнением, много и много раз высказанным. И так поступают по отношению Шекспира люди, одаренные эстетическим чувством. Люди же, не одаренные им, те уже прямо восхваляют то, что очевидно дурно. И чем начитаннее и способнее эти люди, тем они больше путают и вредят, и уже совершенно затемняют дело для молодых поколений. Это те критики, которые, не понимая всей сложности и необходимой тонкости мысли, необходимой для оценки достоинств художественного произведения, рассудочно обсуждают то, что не подлежит такому рассуждению, и потому совершенно затемняют оценку художественного произведения. К этим критикам, к их мнению примыкают все лишенные эстетического чувства люди, и лавина суеверия растет и дорастает до таких ужасающих размеров, что одному человеку страшно не согласиться с целым миром, как ему кажется.

И эстетическое чувство извращается всё больше и больше не только у читателей и зрителей, но у писателей, которые, считая Шекспира совершенством, стараются подражать ему.

* № 18 (рук. № 11).

Главное же, читая критики с изложением некоторых избранных мест из Шекспира, не видит более тех не художественных, безобразных сцен и речей, которые отталкивали его при чтении, и делает усилия, чтобы согласиться с критиками, и понемногу соглашается с ними и испытывает нечто подобное художественному впечатлению.

Всё это я подробно испытал на себе и, слушая восторженные речи о том, как Лир среди самого сильного проявления страсти просит расстегнуть ему пуговицу, я, веря на слово и забывая всё то нелепое, что при этом говорит Лир, находил, что это прекрасно, и умилялся этой пуговицей. Также часто, читая критиков Шекспира, где пропущено всё слабое и уродливое и выставлено только то, что хорошо, я соглашался с тем, что Шекспир прекрасен, и мне приятно было чувствовать мое единение с многими и любимыми и уважаемыми мною людьми. Но продолжалось это только до тех пор, пока я не брал сам в руки Шекспира и не читал его всего.

Очень ярко представляется это отношение к Шекспиру людей, восхваляющих его, в том недавно напечатанном воспоминании о Тургеневе, которого я знал как великого, слепого поклонника Шекспира.

* № 19 (рук. № 12).

Но если это так, и произведения Шекспира не заключают в себе ни эстетических, ни нравственно поучительных достоинств, то чему же приписать ту огромную славу, которой он пользовался и пользуется?

А именно тому своему равнодушному к добру и злу, всё оправдывавшему узко-консервативно аристократическому мировоззрению, которое проникает все произведения Шекспира и отвечает вполне развращенному, беспринципному мировоззрению всего интеллигентного общества людей последних трех веков.

* № 20 (рук. № 14).

<Произведения Шекспира не имеют никаких эстетических достоинств, нельзя приписать ему даже заслуг изобретательности: все произведения его не оригинальные, а заимствованные; нравственное же миросозерцание Шекспира самое низменное, не нравственное.>

* № 21 (рук. № 12).

<Так что, по моему мнению, слава Шекспира основана на случайных литературно-исторических событиях, вследствие которых немецкие критики, находясь в том периоде арелигиозного миросозерцания, которое они с немецким педантизмом возвели в теорию, — избрали Шекспира, как самого полного представителя этого арелигиозного миросозерцания.> Вследствие чего и был возведен бойкий, ловкий, но лишенный совершенно эстетического вкуса, переделыватель чужих пьес для своей невежественной публики, в гениальнейшего поэта и учителя жизни человечества.

К главе VIII

* № 22 (рук. № 11).

Таковы были, по моему мнению, внешние причины славы Шекспира, внутренняя же причина была, как я уже сказал, полное соответствие безнравственности миросозерцания, которым проникнуты все драмы, с безнравственностью того общества, в котором эти произведения получили свою славу.

«Но как же объяснить, скажут мне еще, все те сотни, тысячи, десятки тысяч томов критик, написанных самыми умными и учеными людьми о Шекспире? Неужели все эти люди ошибались и восхваляли Шекспира только потому, что дух его писаний соответствовал их безнравственному мировоззрению?»

Как мне ни жутко отвечать на этот вопрос, я, будь что будет, отвечу прямо то, что думаю, в чем совершенно уверен. Ответ мой следующий: все эти десятки тысяч томов есть такая же пустая, как схоластическая или богословская, болтовня, основанная на потворстве своим слабостям, тупоумию и, главное, на рассуждениях людей о том, что им недоступно, как глухим о звуках или слепым о цветах.

То, что в суждениях эстетических участвует очень часто, даже почти всегда, то, насколько выраженная мысль оправдывает или осуждает нашу жизнь, может заметить всякий. Не один городничий говорит, что не смешна свинья в ермолке, но и Наполеон умиляется только драмой, изображающей героев. То, что большинство людей, в особенности ученых, отличается тупоумием, тем самым, которое нужно для ученых трудов, тоже должно быть известно всякому наблюдательному человеку. То же, что большинство, если не все эстетические критики, а потому [и] критики Шекспира толкуют, подробно и многословно и учено толкуют о том, что для них совершенно недоступно и о чем они не имеют никакого понятия, это, я думаю, не всем известно и понятно. И это-то я хотел бы разъяснить читателю. Эстетическое чувство, т. е. воздействие художественного произведения на душу человека, есть чувство совершенно особенное от всех других чувств, и человек, не испытавший его, не может себе представить его, как, например, говоря грубым сравнением, человек, не испытавший электрического тока, не может себе представить этого физического ощущения. Человек, испытывающий это чувство, получающий художественное впечатление, знает несомненно, как человек, который получил электрический удар, что такое-то произведение искусства вызвало в нем это чувство. Так, знакомый пример: сцена примирения Лира с Корделией в старой драме вызвала во мне это совсем особенное чувство, у меня защипало в носу, выступили слезы, и мне стало умилительно радостно. И я больше ничего не могу сказать, что сцена эта меня трогает, что это прекрасно. Так и со всяким человеком, способным воспринимать художественные впечатления и не находящим ни нужным, ни возможным описывать и разбирать их.

Но не то с людьми мало чуткими, иногда вовсе не чуткими к художественным произведениям или чуткими к таким, которые они не считают достойными себя, но желающими выказать себя чуткими к произведениям, по их понятиям возвышенным, которые они слышали, что трогают других. Вот эти-то люди и составляют главный контингент критиков, и чем они ученее и старательнее, тем они вреднее. Вот этим-то свойством критиков я и объясняю то огромное количество хвалебных критик, которые писались и пишутся о Шекспире.

Лессинг, ученый авторитет, похвалил Шекспира в ущерб псевдоклассической французской трагедии. Гёте, великий Гёте, писавший очень много плохих драм, признал Гамлета великим художественным произведением, и вот за ними выступила во всем всеоружии науки немецкая критика, т. е. стали рассуждать об искусстве люди, лишенные способности понимать его.

* № 23 (рук. № 11).

Главная же причина подчинения гипнозу та, что, восхваляя Шекспира, люди бессознательно подтверждают, оправдывают теорию не только их искусства, но и жизни.

На этом основана вся хвалебная критика Шекспира. Люди, не имея никакого религиозного миросозерцания и построившие на этом отсутствии миросозерцания теорию искусства, очевидно не могли не восхвалять того образца, на основании которого была построена их теория.

Только этим я объясняю себе восхваление Шекспира не только людьми, лишенными эстетического чувства, но и таких людей — поэтов, несомненно одаренных им, как Гёте, Гюго, Тургенев.

* № 24 (рук. № 12).

Объяснение этого следующее: всякое художественно воспринимаемое впечатление есть заражение тем чувством, которое испытывает художник, и происходящее от этого чувства единение с самим художником и со всеми людьми, испытывающими то же чувство.

Основа этого чувства есть сознание духовного единения. В этом сознании прелесть, привлекательность этого чувства. Получая художественное впечатление, я сознаю свое духовное единение с людьми. Это настоящее художественное впечатление. Подобное этому чувству испытывает человек, сознавая свое единение с людьми. Так что художественное чувство вызывает сознание единения, и сознание единения вызывает чувство, совершенно подобное художественному. Вот это-то чувство единения со многими людьми, признающими какое-либо произведение художественным, и вызывает чувство, подобное художественному, и при установившейся славе какого-либо художественного произведения может представляться художественным впечатлением. Это-то самое и объясняет то явление, что люди, несомненно одаренные художественным чувством, могут приписывать художественность тому, что не имеет этих свойств, но пользуется великой славой, т. е. духовно соединяет со многими высоко-почитаемыми людьми.

* № 25 (рук. № 14).

Гервинус считает все без исключения пьесы Шекспира шедеврами, и все нелепейшие речи его действующих лиц глубокомысленными изречениями, потому что все они подходят под ту теорию, которую он составил о Шекспире, как об изобразителе жизни во всех проявлениях ее. И, очевидно, ему нужно писать много, чтобы доказать это.

Или другой критик, очень образованный и прекрасно пишущий, но лишенный совершенно эстетического чувства, Брандес, который составил себе представление о том, что драма должна быть чем то страшным, кричащим, считает, что король Лир такое великое произведение, что в сравнении с ним прелестная драма King Leir есть жалкое, ничтожное произведение. И этот человек, делая догадки о душевном состоянии Шекспира во время писания его драм, пишет об этом томы.

* № 26 (рук. № 8).

Таково же суеверие о великих достоинствах Шекспира. Держится и распространяется оно следующим образом.

Молодой человек, вступая в жизнь и желая быть на уровне просвещения интеллигентного круга, естественно желает познакомиться с теми светилами духовными, которые более всего ценятся самыми образованными людьми. Такими светилами представятся всякому молодому человеку, не только нашего времени, но и всего XIX столетия, к сожалению, не нравственные учителя жизни, а научные и преимущественно поэтические гении. И из поэтических гениев ему прежде всего по всеобщему восхвалению представится Шекспир. Умный молодой человек возьмет Шекспира, станет читать его, и в той мере, в которой он одарен эстетическим чувством, Шекспир представится ему тем, что он есть — собрание уродливых, напыщенных, нехудожественных произведений; но это свое впечатление от Шекспира он, разумеется, не посмеет высказать не только другим, но и себе, и свое отрицательное отношение к Шекспиру отнесет к своему непониманию, неразвитости и будет стараться понять, полюбить Шекспира, восхититься им. И поэтому будет стараться [найти] что бы то ни было в Шекспире такого, которое он мог бы одобрить, и будет радоваться всему тому хорошему, что он найдет в нем. Если он одарен эстетическим чувством, чувствуя свои разногласия с общим мнением, он, не возражая против восхваления Шекспира, будет или воздерживаться от суждения о нем, или будет