ведь ты знаешь, он бежать хотел. Убил человек пятнадцать.
— Не хочу жить с вами, уеду.
— Положим, что он глупо сделал, что показал тебе. Но все-таки печалиться то тут не об чем.
Но Марья Дмитриевна не слушала мужа и разбранила его, а потом расплакалась. Когда же она выплакалась, она вышла к Каменеву и к еще пришедшим офицерам и провела с ними вечер. Разговор весь вечер шел о Хаджи-Мурате и о том, как он умер.
— Ох, молодчина был, — заключил Иван Матвеевич, выслушав всё. — Он с женой моей как сошелся, подарил ей печатку.
— Он —добрый был. Вы говорите «разбойник». А я говорю — добрый. И наверное знаю, и мне очень, очень жаль его. И гадкая, гадкая, скверная ваша вся служба.
— Да что же велишь делать, по головке их гладить?
— Уж я не знаю, только мерзкая ваша служба, и я уеду.
И действительно, как ни неприятно это было Ивану Матвеевичу, но не прошло года, как вышел в отставку и уехал в Россию.
— Нет, вы всё расскажите по порядку, — сказал Иван Матвеевич959 Каменеву, когда они уселись за чайный стол, и Каменев положил960 в угол торбу с головой,961 стараясь, чтобы голова как можно слабее стукнула о пол.
— Хотите с ромом? — спросила Марья Дмитриевна.
— Давайте.
— Ну так рассказывайте всё по порядку и всё, что знаете.
Подошла лягавая собака и стала нюхать.
— Лазарев, отгони Трезора. Удивительно: кем детей пугали и сила была по всем горам — вон в углу.
— А было дело так, что после того, как он был у вас и ничего из этого не вышло, очень он стал волноваться. Пристав говорил, что все ночи не спал, всё ходил, почти ничего не ел и всё молился. Только и оживлялся, когда выезжал верхом. Это ему позволяли. Конвой (один урядник, казаки и еще мирнòй) был приставлен к нему, и он каждый день, после обеда, выезжал, иногда сам друг, а иногда со всеми четырьмя своими молодцами. Вот, рассказывал мне сам Курганов, так и 17 апреля он поехал и все четыре нукера с ним. Ружей с ними не было, а только пистолеты, шашки. А наших только двое: казак да этот мирной. Как они ехали,962 мы ничего не знаем, потому что оба эти убиты, и казак и мирнòй. Оружие с них снято, сами оставлены на дороге, лошади около паслись. Один, видно, долго жил, ползал, залил кровью всю дорогу. У него пульная рана в животе и голова разрублена. Нашли уж их поздно, почти темно. Видно, они не пускали их. Мне сам Курганов рассказывал: отпустил, говорит, я его, и, как всегда, сердце не на месте. Вышел спрашивать, куда поехали? Мне говорят не за Алазань, как я приказывал, а к горам и все четверо с ним. Подумалось Карганову,963 что не ладно, а потом думает: что же, езжали они в эту сторону, ворочались. Только ждать-пождать три, четыре, шесть часов — нету. Собрал Карганов964 казаков, сел верхом, поехал искать. Отъехали версты две, наткнулись на лошадей, а на дороге оба убитые. Бросился Карганов в Нуху, дал тревогу, и собралось человек сто, пустились по горам. Кого ни встретят, спрашивают: «видели конных?» Никто не видел. А он не будь глуп.
— То есть кто, Хаджи-Мурат? — спросил Иван Матвеевич, указывая на торбу в углу.
— Он не будь глуп, да вместо того,965 чтобы в горы, где могут и задержать и где догнать могут, вместо того, чтобы в горы, повернул влево назад. Хотел за Алазань пробраться, а там уж дорогой, где его никто искать не станет, вверх по Алазани опять переправиться и на Белоконь.966 Двух живыми взяли, так они так показали.
— Вот в этом то их сила. Где удальство — удальство, где967 выдержка — выдержка, а где хитрость — никакая сила не проведет.
— Ну, тут не удалось.968 Своротили они с дороги к Алазани, чтобы переправиться. А уже смеркаться стало, да не попали на дорогу, а на рубеж, с рубежа хотели прямиком к реке, да поля, все рисовые поля, а их заливают. Лошади стали топнуть. Бились они тут долго — по следам видно — изрыто всё. Да так и не добрались до реки, а969 выбрались в кусты на поле, там и хотели, видно, заночевать. Так бы их не нашли, потому в другой стороне искали. Только ночью уж Карганов хотел назад ехать, встречает татарина на арбе с хворостом, стал спрашивать, зачем так поздно едет, а татарин, оказывается, наткнулся на Хаджи-Мурата, когда они искали дорогу, и испугался, спрятался в канаву970 и всё видел, как они месили971 рисовое поле и как потом все въехали в кусты. Только тогда он поехал. Ночь была темная, тихая, с туманом. Карганов тотчас же догадался, что это были они, посадил татарина верхом и бросился туда с своей командой и окружил кусты и всю ночь караулил, чтобы не выпустить их, а сам послал за милицией. Когда стало рассветать, в кустах показались стреноженные лошади972 и конь Хаджи-Мурата.
— Белый? — сказала Марья Дмитриевна.
— Да, хорошая лошадь.
Курганов973 велел стрелять в кусты и вызывал охотников броситься в кусты, чтобы взять Хаджи-Мурата с его молодцами. Но никто не решался, а между тем из кустов974 растреножили лошадей и стали палить и ранили одного. Курганов остановил свою стрельбу и стал кричать, чтобы Хаджи-Мурат сдался, что сардарь простит его,975 если он покорится. Горцы заругались, завизжали и стали палить. Тяжело ранили еще одного. Тогда Курганов отъехал и велел своим палить в кусты. С ним было человек сто пятьдесят и кусты засыпали пулями. Но Хаджи-Мурат с своими перебегали с места на место и стреляли, человек девять ранили и двух убили. Карганов говорил, что, если бы тогда Хаджи-Мурат с своими выскочили и бросился на976 его команду, они бы разбежались и упустили бы его, но тут подоспел Гаджи-Ага из Елису с сыном своим Ахмет-Ханом. Эти не то, что нухинцы, тотчас же бросились в кусты. Гаджи-Ага был977 когда то мюридом вместе с Хаджи-Муратом, но потом изменил хазавату и теперь был злейший враг Хаджи-Мурата. Он по аварски закричал ему, чтобы сдавался. Хаджи-Мурат978 изругал его,979 называя изменником святого дела.
— Бери, коли возьмешь, собака беглая!
Гаджи-Ага вместе с прежними засыпал пулями кусты и, слезши с лошади, с сыном980 и своими молодцами бросился в кусты. Его молодцы, охраняя его, опередили его. Хаджи-Мурат и его нукеры подпустили их и в упор застрелили пятерых. Хаджи-Мурат и Саффедин, его ближайший друг (тоже убит рыжий), оба были ранены. Но Хаджи-Мурат не давал крови вытекать из ран, а выдергивал вату из бешмета и затыкал раны. Он не успел зарядить пистолета, как Гаджи-Ага наскочил на него и разрубил голову. На голове видно. Другой выстрелил ему в грудь.981 Он вскочил на ноги и прислонился к кусту. Карганов подбежал и хотел взять живого.
Вот это то место рассказа Каменева вспомнилось мне, когда я увидал израненный репей у дороги.
Все остановились, и Хаджи-Мурат стоял неподвижно. Но он стоял недолго, Закричал «лаилал»982 и упал ничком на землю. Тогда Гаджи-Ага наступил ему ногой на бритую рассеченную голову и кинжалом отодрал ее от туловища.
— Ну-ка, дайте еще взглянуть на него, — сказала Марья Дмитриевна.
Каменев вынул, и мы долго смотрели на эти глаза, желтую кожу и рот.
[Редакция восьмая — 1901 г.]
* № 43 (рук. № 30).
983 ХАДЖИ-МУРАТ
Воспоминания старого военного
Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь. Есть прелестный подбор цветов этого времени года: душистые кашки — красные, белые, розовые; наглые «любишь-не-любишь» с984 своей пряной вонью,985 желтые986 цветы с медовым запахом, лиловые тюльпановидные колокольчики; горошки; разноцветные скабиозы; нежный с чуть розовым пухом подорожник и, главное, прелестные васильки, ярко синие на солнце и в молодости, и голубые и краснеющие вечером и под старость.987 Я набрал большой букет таких цветов и уже на обратном пути заметил в канаве чудный, малиновый в полном цвету репей, того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают или выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка мохнатого шмеля, стал руками отрывать цветок, так как ножа у меня не было. Мало того, что он988 колол989 даже через платок, которым я завернул руку, стебель был так990 крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я наконец оторвал991 цветок, он был так измят, что уже не годился в букет и, кроме того,992 своей грубостью и аляповатостью993 резко отличался от нежных, тонких цветков букета. Я пожалел, что погубил994 цветок, который был очень красив в своем месте, и бросил995 его.996 «Но что за энергия и сила жизни», думал я, вспоминая, с какими усилиями я отрывал его.
Дорога до дома шла паровым, только что вспаханным полем. Я шел в отлогую гору по пыльной, черноземной дороге. Поле, по которому я шел, было помещичье, очень большое,997 так что с обеих сторон дороги и вперед, в гору, ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного пара. Пахота была хорошая, и нигде не виднелось ни одной травки,998 всё было черно и глаз невольно искал отдыха от однообразия черного поля. «Экое разрушительное, жестокое существо человек», думал я. «Сколько уничтожил999 живых существ, разнообразных растений, чтобы приготовить себе корм. Правда, он посеет новые, но… Однако, не всё еще он уничтожил», подумал я, увидав среди этого моря черной земли, вправо от дороги впереди меня, какой-то кустик. «Да, этот еще жив», подумал я, подойдя ближе.1000 Это был куст такого же «татарина», которого цветок я напрасно и с таким трудом сорвал в канаве.
Куст татарника1001 состоял из трех1002 стеблей. Один был совсем оторван.1003 На другом были еще колючие листки и1004 цветки. И цветки и листья были1005 вымазаны черноземной грязью, превратившейся в черную пыль. Видно, этот стебель был уже прижат к земле и после поднялся.1006 На третьем же1007 стебле два отростка были сломаны и висели1008 с своими не малиновыми, а черными шишками, когда то цветками; а один отросток пониже1009 был цел и на нем торчал, кверху колючками,1010 хотя и загрязненный, но всё еще краснеющий цветок.
«Ну, молодец!» подумал я. — «Экая энергия. Всё победил человек, миллионы трав уничтожил,
